Не удивляюсь ни тому, что ты часто ходишь по неторным тропам, ни тому,что иногда вступаешь на проезжую дорогу: первое делаешь как философ, второекак человек; нет человека настолько преданного мудрости, чтобы иногда невозвращаться к обычаям человечества и не нисходить к всеобщим нравам, -хотя, правду сказать, сегодня я собрался уличать тебя не во всеобщих иобыденных, а как раз в философских привычках, так что почти уже жалею оначале. Всегда ты для меня один и тот же, всегда один из немногих. В самомделе, бессмысленная толпа, чем больше приобретает, тем больше нуждается, инемногие, то есть просвещенные, люди, чем больше узнали, тем большевпитывают и, выходит, как страсть приобретения, так и страсть познанияненасытна. Не получи ты нежданно предыдущего письма - наверное, не требовалбы и этого, а проглотил то потянулся к новому и, услышав отчасти о моемсостоянии, хочешь теперь знать и остальное, - как я поступаю с питанием,одеждой. О том и о другом тебя уже извещали мои старые письма, но тыопасаешься, видно, что перемена мест или годы нарушили что-либо в описанномтам порядке. Что ж, повторюсь и расскажу, какого образа жизни сейчаспридерживаюсь и какому роду людей следую. Есть люди, которые не желают возлежать иначе, как внутри отделанныхслоновой костью стен, на мягком пуху или на постели из свежесорванныхлепестков розы, и не считают возможным утолять жажду иначе, как из золотых идрагоценных чаш. К чему? Что пользы быть в их числе? Я, наоборот, хотел былучше не уметь долго выносить роскошь, чем не уметь обходиться без нее! Естьи люди, которых роскошь раздражает, от непрерывных удовольствий тошнит; еслипозволено похвалиться перед тобой, труд и не в меньшей мере природа сделалименя одним из таких. С ранних лет меня за редчайшими исключениями отпугивалиизысканные яства и всегда - долгие обеды и пиры до ночи; у меня всегда былосвойство, которое в более позднем возрасте приписывает себе Флакк, "скромнаяпища и сон на траве у ручья мне по нраву". Веришь или не веришь, но я всегдаотшатывался от наслаждения и роскоши не столько из стремления к добродетели,которую любил, увы, недостаточно, сколько из презрения и ненависти к нимсамим, из страха перед идущей за ними скукой и из отвращения к роду жизни,который толпе кажется счастьем. Иногда, правда, бунтует душа, бунтуют глаза- в душу прокрадывается желание быть как все, в глаза усталость, и когда вовремя частых ночных бдений я вижу их теперь в зеркале утомленными иотечными, а ведь когда-то смотрел на них с удовольствием, безумец, тодивлюсь и молча спрашиваю себя, я ли это. Но их бунт таков, что его легкобывает подавить. Об одежде и прочей обстановке ты уже давно слышал от меня, когда я жилв заальпийском Геликоне. Но, чтобы не заиметь ложного представления о моейкрайней умеренности, вспомни, что тогда я был сельским жителем и соблюдалкрестьянское воздержание. Приходится признать, что если не до последнегопредела твердые, то суровые и строгие нравы могут надломиться или ослабнутьв новом окружении. Александра сломила Персия, Ганнибала, не сломленногоРимом, - Капуя, так что блестяще и верно сказал его злейший враг: "Капуябыла Каннами Ганнибала". Причем перемена места расслабляла добродетель нетолько отдельного человека, но часто и стойкость целого народа: македонскуютвердость обессилил Вавилон, галльскую свирепость смягчила Азия, римскуюдобродетель покорила Испания, подточила Африка, и не вражеским мечом, апраздностью войска и упадком воинской дисциплины. Здешний многочисленный и богатейший народ, почти уже частью которого ясделался, имеет явно варварское происхождение; теперь чего не сделаетперемена места? - нет народа более человечного нравами, более кроткого.Пересаженные растения начинают питаться другими соками; лесной кустарникпосле прививки от перемены места утрачивает прежнюю природу и приобретаетновую. Ты понимаешь, к чему я клоню: я тоже - что ж буду скрываться от тебяпротив своего обычая? - чуть ли не кажусь себе в деревне одним, в городахдругим; ведь там я следую природе, здесь примерам. Тут я всего остреечувствую, как еще далек от цели, которой уже должен бы достичь, - говорю онеизменности и постоянстве желаний, достигнуть чего значит прийти к цели, кнадежной и безмятежной пристани, куда не найти прохода кораблю дураков. Словом, выходя победителем или непобежденным во всем прочем, тут я ведузатянувшийся бой и, обуздав аппетит и сон и не обуздав, но затушив с помощьюбожественной росы похоть, я с трудом укрощаю теперь более слабых врагов, издесь у меня тем больше работы, что я едва только сейчас наконец начинаюсклоняться душой к обычному и скромному, не говорю уж философскому, родуодежды. Меня гнетет жестокое ярмо застарелой привычки, которую я неутомимопытаюсь стряхнуть с себя и, ты сам бы увидел, за короткое время уже многосделал. Правда, много и остается, но теперь мне уже приходится вооружатьсяневозмутимостью чела и духа больше против стыда за потертость своегокостюма, чем против тщеславной гордости за его изысканность; а может быть, ядобьюсь того, что и тут особенно вооружаться не понадобится. Желаю тебеуспехов и прошу молиться за меня о такой жизни, какую я хотел бы оставить заспиной, умирая. Милан, вне стен города, 7 декабря [1359]
2020-11-19
93
