СТАРИНЫ, ВСЕГДА ПРЕЗИРАЮЩИХ СОВРЕМЕННОСТЬ Миру давно уже известно, скольким тебе, краса государей, обязаны всетеперешние труды на поприще свободных и благородных искусств, в которых тыблагодаря своему прилежанию тоже сделал себя государем с диадемою, если неошибаюсь, намного более блистательной, чем корона твоего мирского царства.Недавно ты обязал покинутых было Пиерид новым благодеянием, торжественнопосвятив им мое, пускай не бог весть какое, дарование, к тому же украсив игород Рим, и обветшалый Капитолийский дворец нежданным ликованием инепривычной листвой. "Невеликое дело", скажет, пожалуй, кто-нибудь, - но несомненнопримечательное своей новизной и широко прогремевшее благодаря рукоплесканиями торжеству римского народа: обычай увенчания лаврами, не просто прерванныйна много веков, но уже совершенно преданный забвению из-за других занимающихгосударство забот и трудов совершенно иного рода, в наш век возобновлентобою - вождем и мной - твоим рядовым воином. Мне известны и в Италии, и взапредельных странах блестящие умы, которых до сих пор удерживали от этогопредприятия только слишком давнее прекращение обычая и новизна, во всякомделе подозрительная; уверен, что теперь, сделав испытание на моей голове,они скоро последуют за мной и наперебой будут стараться сорвать римскиелавры. Какая, пусть самая робкая, душа побоится развернуть боевые знаменапод началом Роберта? Каждый обрадуется быть первым в строю, где, думаю, дажепоследним быть не бесславно. Правду сказать, мне такая ноша оказалась бы непо плечу, не придай мне твое расположение сил и смелости. Если бы только ты мог украсить торжественный день присутствием своегосветлого лика, для чего, как ты сам иногда говорил, твое царственное величиеникоим образом не стало бы преградой, когда бы возраст твой тебе этопозволил! По многим признакам я понял, что некоторые черты характера цезаряАвгуста ты вполне одобряешь, и не в последнюю очередь - то, что свольноотпущенником и притом прежним сторонником противоположной партииФлакком он обошелся не только примирительно, но благосклонно и по-дружески иМарона, восхищаясь его талантом, не презирал за плебейское происхождение.Великолепно! В самом деле, что менее царственно, чем от людей, выдающихсядобродетелью и талантом, требовать еще и свидетельств внешней родовитости,когда они и подлинного благородства не лишены, и родовитыми ты сам же ихможешь сделать? Мне небезызвестно, что на это скажут полузнайки нашего времени,надменная и косная порода людей: "Марон и Флакк лежат в могиле, не к чемутеперь разбрасываться по их поводу высокопарными словами, великие мужиумерли давно, сносные - недавно, и, как водится, на дне остался горькийосадок". Что они скажут и что подумают, я всегда знал, не всегда с ними испорю: мне кажется, что одно место у Плавта больше соответствует не столькоего веку, который едва только начинал ощущать подобные вещи, сколько нашемутеперешнему. "В то время, - говорит он, - жил поэтов цвет; они ушли с техпор в места, всем общие"; мы, конечно, оплакиваем это с большим основанием,ведь тогда еще даже не пришли поэты, о чьем уходе мы печалимся! Однаконамерение этих людей низменно: на самом деле они не гибель наук и искусствдумают оплакать, которые они хотят видеть мертвыми и погребенными, а внушитьотчаяние тем своим современникам, которым они не в силах подражать. Поистинеот своего отчаяния они коснеют, нас оно побуждает к действию, и что для нихузда и оковы, то нас еще больше толкает и подстегивает трудиться, чтобыстать такими, какими в их мнении могут быть только прославленные древние.Конечно, достойные редки, их мало, но они есть; что же запрещает стать однимиз немногих? Если бы всех отпугивала сама по себе редкость, этих немногихбыло бы не просто мало - их не было бы вовсе. Так будем стремиться, надеяться; кто знает, не удастся ли нам достичьцели; сам Марон говорит: "Полагают, что могут, - так смогут!"; и мы сможем,поверь мне, если поверим, что можем. Что же в самом деле происходит? ВотПлавт оплакивает свой век, скорбя, надо думать, о смерти Энния или Невия.Век самого Марона и Флакка тоже не отвечал их великим умам: первого,боговдохновенного поэта, всю жизнь терзаемого бесконечными наскокамизавистников, бранят за то, что он снимает сливки с чужих произведений,второго винят за недостаток восхищения перед старыми поэтами. Было так ибудет всегда: спутник древности - преклонение, современности - зависть. Но как я понял, наблюдая, в тебе, лучший из королей и величайший изфилософов не в меньшей мере, чем поэт, еще глубже укоренилась другая чертаупоминавшегося выше государя, о которой Транквилл говорит: "Он всеми мерамивзращивал таланты своего века". И ты тоже всеми мерами взращиваешь талантысвоего века и согреваешь их своей человечностью и милостью. Как испытавшийэто на себе повторю и то, что следует у Транквилла далее: "Чтецов тыблагосклонно выслушиваешь, причем не только песни поэтов и истории, но иречи и диалоги; любые же сочинения о тебе, кроме самых серьезных инаписанных первейшими авторами, тебя оскорбляют". Во всем этом ты тожеподражатель Августу и противник тем, кто без презрения относится только кединственно ценным в его глазах, то есть недостижимым, вещам. Как уже многие до меня, так я благодаря редкостной и незаслуженнойудаче оказался теперь почтен твоей благотворной близостью, твоей душевнойщедростью; даже и здесь, как я уже говорил, ты осенил бы меня своимкоролевским достоинством, будь старость отдаленней или Рим ближе к тебе.Впрочем, сей посланец твоего величества, вместо тебя присутствовавший привсем, расскажет тебе изустно о случившемся с нами, будь то радостном илиопасном, будь то в Риме или по отъезде из него. Что касается прочего, то о последнем твоем слове - вернуться к тебе какможно скорее - я непрестанно помню, очарованный, свидетель Бог, блеском нестолько твоего королевского дворца, сколько ума. Я ведь надеюсь на совсемдругие богатства от тебя, чем какие обычно ожидают от государей. В остальноммолю, чтобы годы жизни твоей продлил и с этого человеческого трона к вечномутебя перенес Тот, у кого источник жизни, - Царь царей и Господьгосподствующих. Пиза, 30 апреля [1341]
2020-11-19
80
