Медитация и невидимый порядок

У меня сохранилось множество прекрасных воспоминаний о самом первом в моей жизни медитационном ретрите летом 2003 года. Кроме, пожалуй, одного: в моей голове тогда застряли строчки из песни. Когда вы на ретрите безмолвной медитации, песни могут крутиться у вас в голове очень долго, потому что заменить их нечем. А эта песня мне еще и не нравилась.

Ее исполняет группа Foreigner, чьи времена славы пришлись на мои годы в колледже. Называется песня «Словно в первый раз». Припев начинается со слов: «И все словно в первый раз, все словно впервые теперь, как будто в первый раз мы открыли эту дверь».

Песня преследовала меня с начала ретрита и оказалась в чем-то пророческой. Под конец я чувствовал себя так, словно действительно впервые приоткрыл дверь, которой раньше не замечал.

На самом деле был момент, когда я почти в буквальном смысле ощутил, что передо мной открылась дверь и я ступил в новое, неизведанное место. Случилось это в ту же ночь, заполненную стрекотанием насекомых, когда я испытал переполняющее блаженство, о чем рассказывал в четвертой главе. Мои глаза были закрыты, однако само переживание очень легко представляется именно в виде картинки: я четко помню момент, когда ощутил, что пересек некую черту и оказался в напоминающем пещеру пространстве, сотканном из оранжевого и фиолетового света.

Но прежде, чем я расскажу о том, что увидел, хочу еще несколько слов посвятить том у, что был несправедлив к себе, считая, что плохо медитировал на том ретрите. Это была лишь часть привычного для меня поведения. Я всегда очень успешно убеждаю себя в том, что плохо себя вел, а после наказываю и иногда даже начинаю себя ненавидеть за случившееся. Окружающие много лет твердили мне, что я слишком строг к себе. Говорили что-нибудь вроде «не принимай все так близко к сердцу». Меня это всегда раздражало. Чувства говорили мне, что, если ты не прав, нужно наказывать себя за ошибки. Иначе снова и снова будешь их повторять! И, будем честны, разве это не одна из огромных мировых проблем: то, как много людей поступают плохо и совершенно не собираются себя за это наказывать?

С самого начала в учителях медитации меня немного напрягало то, как они часто настаивают на том, что ученикам не следует быть к себе слишком строгими. Получается, что все те люди, которых я встречал и которые говорили мне «не принимай все так близко к сердцу», следовали главному принципу буддистского учения, изложенному в древнейших текстах. Но это не так. Приведу цитату из проповеди Будды: «Монахи, истинное знание – предтеча вступления в благое состояние, и сопутствует ему стыд и страх совершить проступок»[105]. Чтобы найти в современной Америке учителя медитации осознанности, который призывает учеников испытывать стыд, вам придется сильно потрудиться.

Но я отвлекся.

Опыт той ночи не был полноценной галлюцинацией. Оказавшись в этом непонятном пространстве, я не потерял связи с реальным миром. Я осознавал, что нахожусь в комнате для медитаций и что именно сильнейшая сосредоточенность поместила мой разум в это неизведанное место. Но где же оно находилось? Лишь какое-то время спустя я понял, что оказался в чертогах собственного разума: в том виде, в каком они этому разуму представляются.

Подсказка заключалась в том, что я «увидел» и, думаю, даже «услышал» определенную мысль, которая часто посещала меня после того, как я делал что-то глупое, неправильное или неумелое. Мысль звучала так: ты все испортил. На самом деле «все испортил» – это цензурная версия фразы, которую я обычно использовал и которой была выражена мысль, наблюдаемая мной в ту ночь. Так или иначе, главное заключалось в том, что я видел эту мысль в совершенно иной форме, чем прежде.

Если подумать, я вообще никогда не видел у этой мысли никакой формы. Но теперь она выглядела – в прямом смысле слова – так, как будто одна часть моего разума говорила с другой. Как будто послание, переходя от одной части к другой, даже оставляло за собой след, подобный стрелке на диаграмме, указывающий направление коммуникации. Я наблюдал за внутренней беседой, за тем, как сообщение ушло от отправителя к получателю, словно со стороны; пусть я и думал о получателе как о самом себе.

Практически невозможно передать словами силу этого опыта и ауру значимости, которой он сопровождался. Я чувствовал себя так, словно оказался во внутреннем святилище, где срывались покровы с глубочайших истин. Не знаю, какая часть ощущения, словно я переживаю откровение, произрастала из почти наркотического удовольствия, наполнявшего меня все больше и больше. Но я уверен, что блаженство действительно может влиять на него. В любом случае нейрохимическая активность части мозга, отвечающей за ощущение истинности наблюдаемого, у меня в ту ночь была на высоте.

И что за истину я видел? В тот момент я впервые в жизни ощутил, что моя привычная мысль, «ты все испортил», похоже, исходила вовсе не от меня. Просто какой-то парень в моей голове ее твердил. И было неясно, стоит ли обращать на него внимание. Да и кто он вообще такой, черт побери?

Сегодня, более, чем через десять лет, в течение которых я очень много размышлял и даже написал эту книгу, мой ответ, скорее всего, звучал бы так: «Он был всего лишь одним из модулей моего сознания». Но в то время я думал менее академическими выражениями и извлек из происходящего следующий урок: я могу отойти от своего внутреннего критика подальше, а то и послать подальше его самого. Как бы я ни сопротивлялся призывам прекратить самобичевание, перспектива жизни без этого насилия над собой вдруг стала куда более привлекательной. Я не то чтобы люблю поплакать, но тогда я заплакал. Я попытался сделать это тихо, но в итоге просто разрыдался.

Слезы потекли незадолго до того, как блаженство сменилось радостным возбуждением. Я помню, как трудно мне было после окончания сессии, когда все молча выходили из комнаты, удержаться от того, чтобы подойти к кому-нибудь из них и поделиться случившимся. И дело было не только в отказе от ненависти к себе: я чувствовал себя так, словно множество явлений, сопровождающихся обычно болью и сложностями, теперь будет перенести гораздо легче. Я достиг высокого духовного уровня и нашел в медитации технику, которая вновь и вновь позволит мне на него подниматься. Сложно воспроизвести тот опыт, но я думаю, именно это чувство было скрыто в моих слезах. Что я знаю точно, так это то, что частично слезы являлись слезами благодарности и что ощущение освобождения, накрывшее меня, было чрезвычайно сильным.

И жил я после долго и счастливо.

На самом деле нет. Другая строчка из той же песни, сразу после «как будто в первый раз» звучит так: «Как никогда не будет больше». Так и случилось – больше ни разу у меня не было настолько сильного медитационного переживания. Моя вера в то, что я смогу вновь и вновь подниматься на достигнутый тем вечером уровень и на нем планировать свое собственное духовное возрождение, оказалась чрезвычайно наивной. Так же как и вера в то, что приступы самобичевания навсегда останутся в прошлом; хотя надо признать, что их частота и сила вроде бы уменьшились.

Я не говорю, что больше никогда не ощущал блаженства во время медитации. Бывали случаи на ретрите, когда я мог четко контролировать поток блаженства, входящий в мое существо, словно открывая кран. А если мне нужна была минута-другая, чтобы перевести дух, то я снова его закрывал. И уж точно я не говорю, что мой опыт тем летним вечером в Барре, штат Массачусетс, не изменил мою жизнь. Я лишь говорю, что в этой книге нет того, что обычно есть в подобных книгах: рассказа о том, как единственный глубокий опыт кардинально изменил всю его жизнь.

Ясность начинается дома

Возникает вопрос – почему же я тогда продолжаю медитировать? Зачем я трачу от тридцати до пятидесяти минут своего личного времени каждый день на занятие, которое, похоже, в ближайшее время не приблизит меня к просветлению? Причин несколько. Начну с самых простых.

1. Моменты истины.  Представьте себе, что холодильник издает классическое, только холодильникам свойственное гудение. Звучит монотонно, верно? Вообще-то нет. Когда я медитирую по утрам, а настольный холодильник начинает гудеть в тот момент, когда мой разум уже достаточно очищен, чтобы обратить на это внимание, я понимаю, что само это гудение состоит из по меньшей мере трех разных звуков. Причем интенсивность и структура каждого со временем меняется. Это – та истина об окружающем мире, которая обычно скрыта от нас, но проявляется, когда мы выполняем простейшие упражнения по осознанности. И эта истина объективна. Проверьте с помощью аппаратуры, улавливающей колебания звука: мы увидим на графике три разные линии, по одной на каждый звук.

Ну и подумаешь, гудение холодильника. Не слишком-то возвышенная истина, скажете вы. И я вынужден признать, что, строго говоря, отнюдь не только истина в подобном ее понимании помогает мне каждый день возвращаться к медитации. Еще и удовольствие от самого опыта. Если мой разум достаточно чист для того, чтобы уловить разные частоты в гудении холодильника, значит, он достаточно свободен от своих повседневных забот, чтобы воспринимать и ощущать эту маленькую симфонию для трех инструментов и ее бесконечно богатую структуру как нечто красивое. И порой – действительно очень-очень красивое.

Но при всем моем уважении к красоте я не хочу умалять важность истинности этого опыта, заключающегося в том, что я воспринимал гудение холодильника совершенно ясно. Потому что чрезвычайно важно понимать, что даже если полное просветление останется для большинства из нас недоступным, то в некоторой мере оно вполне возможно. Даже если мы не можем ощутить истину окружающей нас реальности полностью и на протяжении всей жизни, мы можем уловить хотя бы частички истины и удерживать их в поле своего внимания как можно дольше. И в этом весь смысл: чем чаще и дольше мы сможем различать эти крошечные, почти обыденные искорки истины, тем больше вероятность, что мы сможем начать видеть истинное положение дел все более долго и полно. Отсюда – вторая причина, по которой я продолжают медитировать.

2. Моменты более последовательной истины.  Если я чувствую беспокойство, или страх, или ненависть, а через медитацию достигаю точки, в которой лишь наблюдаю за своими чувствами, вместо того чтобы полностью в них вовлечься, это тоже момент истины. Наблюдение за чувством, в конце концов, включает в себя осознание того, где именно в моем теле оно заключается и какую форму принимает. Расположение чувства и его форма – примерно так же, как три звука, складывающихся в гудение холодильника, – это объективный факт. Думаю, когда-нибудь люди научатся сканировать тело таким образом, чтобы получить трехмерное отображение физического проявления различных типов чувств. Я уверен, что результаты будут показывать примерно такую же структуру, как та, что я вижу, наблюдая за своими ощущениями.

Удивительно, как разнообразен может быть субъективный опыт, сопровождающий объективный факт самого чувства. Чем больше вы фокусируетесь на объективном факте – на самом чувстве и его месте в вашем теле, – тем менее вам неприятно.

Это не очень-то просто, но выполнимо, и лишь подтверждает слова Будды о том, что переживать дуккху, в общем-то, отнюдь не обязательно. И уменьшить ее присутствие в своей жизни, а то и вовсе от нее избавиться, можно, обретя более ясный взгляд на реальность и объективные факты. Воспринимая их такими, какие они есть, и не более того.

3. Мудрость, кроющаяся в ясности.  Если во время медитации я различаю три звука, складывающиеся в гул холодильника, или наблюдаю за своим дыханием или каким-то чувством с полной ясностью, это означает, что мой разум спокоен. Не только потом у, что не успокой я его, никакой ясности бы не было, но и потом у, что растворение в ясности, собственно, помогает успокоить разум. И вот вам интересное свойство спокойного разума: если в голове у меня в этот момент всплывает какая-то из жизненных проблем, я почти всегда отнесусь к ней с нехарактерной для меня мудростью. Внезапно я понимаю, что письмо в моих исходящих сообщениях, в которое я добавил тонкую, но различимую нотку раздражения, – в конце концов, я отвечал на письмо, которое меня ужасно взбесило, – вовсе не обязательно должно включать ее в себя. Ничего хорошего из этого не выйдет, зато, возможно, выйдет что-то плохое.

4. Моменты нравственной истины.  Часть моего нового отношения к письму, которое я собираюсь исправить, является также и частью моего нового отношения к человеку, которому я отвечаю. Скорее всего, дело в том, что, когда мой разум спокоен, мои мысли об этом человеке не пронизаны привычным раздражением. Мне вдруг открывается гипотетическая возможность того, что его раздражающее письмо вовсе не означает, что сам отправитель – тот еще придурок. Может быть, обстоятельства сложились таким образом, что он не мог написать иначе. Может быть, я знаю причину, может быть, нет, но кто из нас не бывал в обстоятельствах, заставляющих нас вести себя самым дурацким образом? В конце концов, разве я сам сейчас не собирался отправить исполненное раздражения письмо?

5. Своевременное вмешательство.  Если в пять или шесть вечера меня охватывает беспокойство, обида, раздражение, тоска или любое другое нежелательное чувство, то я могу просто сесть и понаблюдать за этим чувством. Скорее всего, мне станет значительно лучше. Если среди ночи я просыпаюсь от тревоги, я остаюсь лежать и медитирую. Реже, чем в первом случае, но мне удается улучшить свое состояние. А иногда я даже совершаю немыслимый для меня ранее подвиг: сидя за компьютером и глядя на то, что я пишу, и чувствуя сильнейшее желание заняться чем угодно, кроме письма, я закрываю глаза, наблюдаю за своим желанием до тех пор, пока оно не ослабевает, и продолжаю писать. Причина, по которой я могу все это сделать, – и, если уж на то пошло, помню, что это в принципе возможно, – заключается в том, что каждое утро я провожу немного времени, медитируя. То же самое касается и осуждения самого себя: чем больше я медитирую, тем реже случаются приступы самобичевания.