Просветляет ли просветление?

 

 

На протяжении многих веков приравнивание просветления к освобождению принимало самые разные формы и обретало множество последователей. В первом офисе ЦРУ на стене была выбита цитата из Библии, слова Иисуса: «И познаете истин у, и истина сделает вас свободными». Фильм «Матрица», как мы обсуждали в начале книги, тоже предлагает вариант связки истины и свободы, перекликающийся с буддистской философией: обычная жизнь – это разновидность иллюзии, и ты не можешь быть по-настоящему свободным, пока не разрушишь ее и не увидишь истинную суть вещей. Чтобы сбросить «оковы», говорит Морфеус Нео, «ты должен увидеть все сам».

Но между философией «Матрицы» и философией буддизма есть важные различия. Для начала, истина в «Матрице» гораздо легче поддается описанию. Пусть Морфеус и говорит «ты должен увидеть все сам», на самом деле он мог бы очень ясно описать Нео, что происходит: тираны-роботы поработили людей, держат в состоянии сна в специальных капсулах и «накачивают» иллюзиями! Ну серьезно, так ли сложно это вообразить? Уж точно проще, чем, например, представить, что «я» не существует или что все вокруг – лишь пустота.

Есть и другая причина, по которой существование роботов-захватчиков облегчает положение Нео: они дают ему повод для восстания. А восстания заряжают энергией! Наличие врага или угнетателя помогает сфокусироваться и окрепнуть духом перед грядущей битвой. Для медитации это тоже было бы полезно, потому что заниматься ей каждый день, даже если вам не очень хочется, а потом пытаться привнести осознанность в ежедневную рутину может быть чертовски трудно. Очень жаль, что в буддизме нет злобного властелина иллюзий, чтобы мы могли с ним бороться!

Кстати, он есть в традиционном буддизме: сверхъестественное существо по имени Мара, чем-то напоминающее Сатану, которое безуспешно пыталось искушать Будду во время той легендарной медитации, закончившейся великим пробуждением. Однако в западном, более светском буддизме, которому посвящена эта книга, Мара не упоминается. Какое разочарование!

Но есть и хорошие новости. Если вам нравится представлять себе медитацию как восстание против врага-угнетателя, просто думайте, что сражаетесь с естественным отбором, который вас создал. В конце концов, как и роботы-захватчики, естественный отбор создал иллюзии, которые контролируют нас, и встроил их в наш разум. Если вам хочется еще сильнее персонифицировать естественный отбор, вспомните о том, чем еще он похож на роботов-тиранов: он создал иллюзии для того, чтобы заставить нас, как рабов, пахать на достижение его цели.

А цель эта, конечно же, заключается в том, чтобы передать гены следующему поколению. Это основа системы ценностей естественного отбора, главный критерий, использовавшийся при создании нашего мозга. И у нас, как и у Нео, есть право сказать себе: ну уж нет, наши ценности не должны совпадать с ценностями той силы, что контролирует нас. Мы хотим выйти из-под ее контроля и освободиться. А для этого прежде всего надо избавиться от иллюзии, через которую этот контроль осуществляется. (Значение этой декларации независимости ни в коем случае не становится меньше от того факта, что в современном мире эти иллюзии зачастую и так не справляются со своей задачей и не служат главной цели естественного отбора – распространению генетической информации.)

Есть и еще один плюс в восприятии буддизма как восстания против естественного отбора. Подобный взгляд на вещи помогает нам более тонко подойти к том у, что мы имеем в виду под освобождением и просветлением. А еще – ответить на важный вопрос: просветляет ли просветление? То есть, конечно же, просветляет – поэтому оно и называется просветлением. Но просвещает ли буддистское просветление, Просветление с большой буквы? Действительно ли оно дает радикально иной и более истинный взгляд на окружающий мир, чем наше обычное видение? На самом ли деле это абсолютная истина? В этой книге я стремился доказать, что во время медитации вы действительно можете видеть окружающий мир более ясно, чем раньше, и сама эта ясность может увеличиваться шаг за шагом. Но что будет, если сложить все эти шаги? Если вы дойдете до конца пути? Будет ли просветление чистой, незамутненной Истиной?

Спорно, конечно, – для большинства из нас реальная надежда на достижение полного просветления чрезвычайно мала. Тем не менее сказать, что никогда не достигнешь чего-то, – совсем не то же самое, что сказать, что ты не становишься к этому ближе. Пусть просветление является идеализированным гипотетическим состоянием, которого мы никогда не испытаем (и даже если это идеализированное гипотетическое состояние вообще никто никогда не испытывал и не испытает), медитативный путь в теории ведет именно к нему. Так что, если мы хотим знать, движемся ли к истине и будем ли по-прежнему к ней двигаться, как далеко бы ни зашли, было бы неплохо понять, является ли это состояние той самой истиной.

 

Просветление: контрольные вопросы

 

Начнем с самого простого: что такое просветление? Как выглядел бы мир, будь мы все просветленными в буддистском смысле этого слова? Самый общий и приблизительный ответ таков – вы узрели бы истину главных идей буддистской философии. И когда я говорю «узреть истину», я имею в виду именно узреть истину – то есть вот прямо взять и познать ее опытным путем. Одно дело – прийти к теоретическому выводу, что «я» не существует. Как мы видели, и психологи, и философы, благодаря сочетанию логики, имеющихся у них данных и наблюдений за самими собой, подходили к этой идее достаточно близко. Однако у большинства из них не было того мощного опыта бессамости, который мог бы породить глубокую убежденность. Убежденность куда более сильную, чем идущая исключительно от ума, и потому способную изменить жизнь.

То же справедливо и для идеи пустоты и бесформенности. Существуют философские доводы в ее пользу, убедительные для некоторых людей. Но для достижения просветления нужно быть убежденным по собственному опыту, а не только исходя из умственных выкладок. Скажем так, нужно видеть  пустоту.

Хорошо, с бессамостью и пустотой понятно. Что еще нужно видеть, чтобы считаться просветленным? Единого и официального определения просветления, которое поддерживали бы абсолютно все буддисты, не существует. Списка необходимых условий для получения сертификата просветленного, с которым вы могли бы свериться, тоже нет. Но если бы подобный контрольный список существовал, то, по мнению современных буддистов, он не ограничивался бы двумя этими пунктами, несмотря на всю их фундаментальность.

Мы уже видели несколько других пунктов из этого списка. Если одни из них больше похожи на озарения (например, видение непостоянности всего сущего), то были и такие, что похожи скорее на навыки[28] (например, преодоление танхи, или вожделения). Но есть и другие подобные «навыки», перечисленные в самых разных буддистских текстах и связанные с просветлением. Возьмем, например, избавление от специфических «оков», таких как похоть, тщеславие и недобрая воля. Или соблюдение заповедей-шагов Восьмеричного пути: не воровать, не вредить другим существам, не распускать сплетни и так далее.

Так что просветление в наиболее полном и традиционном буддистском смысле не ограничивается лишь метафизическим измерением, которое превалирует в этой книге: идеей того, что реальность как внутри, так и вокруг нас сильно отличается от наших о ней представлений. Существуют еще и явные нравственные аспекты.

С другой стороны, мы уже успели заметить, что в буддизме метафизика и нравственность тесно связаны; считается, что постижение главных метафизических постулатов буддистской философии через медитацию помогает избавиться от психологических корней плохого поведения. Действительно, чтобы постичь метафизику бессамости, нужно в том числе избавиться и от похоти, тщеславия и недоброй воли.

Именно эта связь метафизики и нравственности – то, что метафизическое просветление предполагает определенные нравственные ценности, – делает более ясное восприятие реальности равносильным восстанию против естественного отбора. Конкретные ценности, являющиеся следствием этой ясности, ценности, которые вы воплотили бы в себе полностью, достигнув полного просветления, во многом прямо противоположны тем, которые подразумевает наш обычный взгляд на реальность и которые естественный отбор заложил в нем.

Такие уж мы особенные.

Рассмотрим для начала то, что многие назвали бы центральным переживанием просветления: опыт бессамости. Если более конкретно, то ту его разновидность, которую я назвал «внешний опыт бессамости». Где же в нем находится то самое отрицание ценностей естественного отбора?

Как мы увидели, этот опыт включает в себя ощущения стирания границ между вами (или «вами») и другими людьми, а также окружающими вас предметами. Фактически, ваш «внутренний» мир и мир «внешний» делаются настолько неразрывны, насколько плавно переходят один в другой, что вред, причиненный другим, становится для вас равносильным вреду, причиненному самому себе. Испытав это переживание во всей его полноте, вы усомнились бы, что между интересами окружающих и вашими собственными есть вообще какая-то разница.

А с точки зрения естественного отбора все это ересь. Главная идея, вложенная в меня естественным отбором, заключается в том, что мои интересы являются особенными и я должен сосредоточиться именно на них. В тех случаях, когда мои интересы совпадают с интересами других людей, мы можем «сотрудничать»; если этого не происходит, то мои интересы – превыше всего.

Этот принцип проистекает из логики естественного отбора. Если я являюсь хранилищем генов, избранных для передачи новому поколению, потому что они отлично справлялись с этой задачей раньше, значит, главная их работа заключается в том, чтобы позаботиться о сосуде, в котором они теперь хранятся. То есть о моем теле. А значит, эти гены встроят в мой мозг идею о том, что заботиться о собственном теле гораздо важнее, чем о чужих телах (кроме тех случаев, возможно, когда речь идет о близких родственника х). Другими словами, я особенный. Моя особость – стержень системы ценностей естественного отбора.

Такая предустановка есть у всех живых организмов, и вы постоянно с ней сталкиваетесь. Например, животные убивают друг друга. В том числе и люди, хотя чаще наш вид утверждает свою особенность менее заметно, расправляясь с соперниками не столь воинственными способами. Эта предпосылка влияет даже на наше поведение как пешехода. Если вы ловите такси и видите, что кто-то рядом с вами пытается сделать то же самое, вы начнете тянуть руку выше, чтобы водитель заметил именно вас. Хотя ваш соперник может оказаться врачом, который спешит на работу, чтобы спасти кому-то жизнь.

Так что этот элемент просветления, внешний опыт бессамости с растворением границ между вами и окружающим миром, а следовательно и слиянием ваших интересов с интересами всего живого на планете, включает в себя отказ от одной из самых главных установок, встроенных в нас естественным отбором: я особенный простому потом у, что я – это я. Вот вам и восстание.

Но истина ли это? Действительно ли ценности естественного отбора, от которых мы отказываемся на пути к просветлению, являются ложными? Да, в некотором смысле. Представьте себе нынешнее, совершенно абсурдное положение дел: на планете полно людей, руководствующихся тем, что их интересы превышают интересы практически всего остального населения Земли. Но не может быть так, чтобы каждый был важнее, чем все остальные. То есть основной принцип системы ценностей естественного отбора содержит в себе внутреннее противоречие. Отрицание его, таким образом, скорее всего, продвинет вас ближе к истине. В случае с внешним опытом бессамости восстание против ценностей нашего тирана может привести к определенной доле просветления в повседневном смысле: оно подтолкнет нас ближе к более ясному взгляду на мир.

А теперь взглянем с другой стороны, со стороны внутреннего опыта бессамости. В этом случае вы перестаете «владеть» своими мыслями и чувствами, а это тоже подразумевает отказ от ценностей естественного отбора. В конце концов, те виды мыслей и чувств, которые характерны для нашего мозга, изначально были созданы естественным отбором для того, чтобы заботиться о «транспорте» для передачи наших генов. То есть когда мы отождествляем себя с этими мыслями и чувствами – «владеем» ими, а на самом деле позволяем им владеть нами, – то зачастую это лишь еще один способ постулировать нашу особость.

Когда я пытаюсь поймать такси – и пытаюсь сделать так, чтобы человек рядом со мной (куда менее ценный!) не смог его остановить – я «владею» своим желанием попасть в машину как можно быстрее и добраться до следующей остановки на моем исключительно важном пути. Если я отпускаю это чувство и перестаю отождествлять себя с ним – другими словами, делаю шаг в сторону внутреннего опыта бессамости, – я отказываюсь от установки, которую внушает каждому из нас естественный отбор, установки о своей исключительности. Как тебе такое, естественный отбор?

Та же история с храпящим парнем из предыдущей главы. Пока я идентифицировал себя с моей неприязнью к его храп у, я соблюдал инструкции естественного отбора и воспринимал себя как особенного (уж точно более особенного, чем тот парень, что решил подрыхнуть, пока я тут пытаюсь медитировать!). И в той же степени, в какой я отрекся от своих чувств, я испытал бессамость и поборол естественный отбор.

Не знаю, каково было бы пережить опыт бессамости во всей его полноте и мощи, но мне кажется, это постепенно избавило бы меня от ощущения собственной особости и превосходства. И, если это чувство особости действительно ложное, если это иллюзия, которой морочит нас естественный отбор, значит, чем больше оно растворялось бы, тем ближе я становился бы к истине.

 

Пустота как истина

 

Второй наиболее известной и сложной для понимания метафизической истиной буддизма, помимо бессамости, является пустота. Как и бессамость, пустота представляет собой одновременно философскую доктрину и медитативный опыт. Если вы спросите у буддистских мыслителей, что такое пустота, они станут говорить о том, что все на свете слишком переплетено между собой для того, чтобы иметь возможность существовать самостоятельно и независимо. Если вы спросите то же самое у меня, я пойду другим путем: сосредоточусь на опыте пустоты, а не на философском понимании, и постараюсь доказать, что этот опыт в некотором смысле более достоверен, чем наш привычный опыт бытия.

Доказательство истинности пустоты, в общем-то, ничем не отличается от доказательства, которое я только что привел в пользу бессамости. Переживание пустоты, как и переживание бессамости, отвергает и отрицает бессмысленное утверждение естественного отбора о том, что каждый из нас важнее всех остальных. Но логика построения доказательств менее прозрачна, чем в случае с бессамостью, поэтому давайте разберем ее подробнее.

Пустота, как вы помните, – это, грубо говоря, идея о том, что вещи не обладают никакой скрытой внутренней сущностью. А наше восприятие этой скрытой сущности, судя по всему, определяется чувствами, хотя механизм этого очень тонкий; сущность чего угодно формируется чувствами, которые оно пробуждает. И когда окружающий нас мир вызывает не так уж много чувств, когда мы реагируем на него менее эмоционально, мы начинаем видеть явления и вещи «пустыми» и «бесформенными». По крайней мере, так на это смотрю я, и мой взгляд поддерживает не только психология, но и свидетельства нескольких весьма продвинутых практиков медитации.

Так что, если вы хотите знать, действительно ли пустота ближе к истине, чем наше обыденное понимание мира, вам, скорее всего, захочется лучше понять те чувства, что дают нам это обыденное понимание, чувства, создающие ощущение скрытой сущности вещей. Стоит ли верить чувствам на пути к истине?

Любой из тех, кто дочитал книгу до этих строк, уже знает ответ. Мы касались этой темы неоднократно, в том числе ранее в этой главе, и ответ всегда был одинаковым: наши чувства в том или ином смысле – очень ненадежные проводники для путешествия по реальности. Если наше интуитивное ощущение скрытой сущности вещей действительно основывается на чувствах, которые мы к ним испытываем, то этого уже достаточно для того, чтобы не доверять этому ощущению.

Но есть и другая причина, по которой наши чувства заслуживают доверия еще меньше, чем я предполагал ранее. Причем причина, скажем так, в некоторой степени космическая. И чтобы в ней разобраться, придется вернуться к вопросу о том, для чего чувства нужны в первую очередь. Но когда еще думать о космосе, если не тогда, когда мы размышляем о значении просветления? Поэтому предлагаю все-таки вернуться назад и поразмыслить еще раз.

 

Чувства в контексте космоса

 

На заре зарождения органической чувствительности, когда чувства появились впервые, их задачей была забота об организме. Причем настроены они были таким образом, чтобы заставлять организм стремиться к тому, что хорошо (например, к еде) и избегать того, что плохо (например, ядов). По мере того как живые существа все более усложнялись, усложнялось и поведение, вызванное чувствами. Теперь мы не просто стремимся к хорошему и избегаем плохого, мы умеем кричать на людей, которые делают нам больно, и льстить тем, кто может быть нам полезен.

Другими словами, если рассматривать чувства с точки зрения их эволюционного предназначения, они представляют собой суждения об окружающем мире, о том, что для организма хорошо, а что плохо, а также о том, какие виды поведения (стремление, избегание, крик, лесть) будут для него полезны в каждой конкретной ситуации.

Как мы увидели в третьей главе, истинность или ложность чувств можно проверить, задав простой вопрос: насколько эти суждения справедливы и точны? Порой, особенно в современно мире, они не точны вовсе. Вспомним опасное поведение на дороге, навязчивую тревогу и множество других чувств, которые отнюдь не отвечают интересам типичного представителя человечества в XXI веке.

Но обратите внимание на само это выражение: «отвечают интересам». Подобная оценка, когда мы принимаем интересы конкретного организма за критерий точности суждений, возвращает нас к естественному отбору в качестве главной системы отсчета. К том у, что вы, ваш конкретный организм, особенные; ваши интересы – превыше всех прочих, а значит, ваша конкретная точка зрения на окружающий мир с позиции отношения к вашим интересам является одновременно точкой зрения для оценки того, насколько хорошо или плохо все в этом мире. Но так ли следует оценивать чувства и восприятие, которое они порождают: с вашей конкретной точки зрения или, если уж на то пошло, с точки зрения любого отдельно взятого человека?

Прежде чем мы продолжим, я хотел бы сказать, что вовсе не предлагаю вам начать игнорировать все то, что служит вам во благо. То, что каждый из нас тратит определенную часть своего времени на заботу о себе и своих близких, совершенно нормально. Я не рекомендую вам перестать делать то, что вы делали обычно, по умолчанию считая себя особенным. Например, вам точно нужно продолжать питаться. И чистить зубы. (Только представьте себе, как странно было бы чистить зубы не самим себе, а друг другу!) И, если кто-то из ваших близких заболеет, вам следует отвезти его в больницу. Пусть ваши близкие на самом деле не более важны, чем близкие ваших соседей, социальная модель, по которой вы заботитесь о людях, живущих в вашем доме, все же по-своему эффективна. Именно чувства заставляют вас делать все это, и в подобных случаях, я считаю, доверять им можно и нужно.

Чувство внутренней сущности игнорировать тоже не нужно. Несмотря на то, что это чувство, строго говоря, тоже в чем-то корыстное, заставляющее, например, ваш дом обладать особой сущностью именно вашего дома, причин бороться с ним я не вижу. Когда вас тянет домой, именно к себе домой, – это замечательно и уж точно лучше, чем если бы вас тянуло домой к другим случайным людям. Представляете, сколько бы вышло конфузов… А когда вы окажетесь дома, то непременно ощутите сущность домашних питомцев, или детей, или партнера и супруга (если, конечно, быт не превратил одну из этих сущностей из теплой и приятной в холодную и суровую). Видеть мир с вашей конкретной точки зрения в определенных пределах, без сомнения, правильно, даже гармонично, да и просто очень приятно. И это хороший способ подобраться к основной составляющей вашей повседневной жизни.

Но что делать, если речь идет не о повседневной жизни, а о простых метафизических вопросах? Что делать, если вы пытаетесь понять, насколько чувства, порождающие ощущение сущности, воспитывают в нас действительно объективное, а не субъективное восприятие? Стоит ли искать ответы на эти вопросы именно с вашей точки зрения, да и вообще с чьей-либо?

 

Эйнштейн и просветление

 

Подобный вопрос, только заданный в рамках физики, прославил Эйнштейна. Он признал, что наше интуитивное представление о физическом мире вокруг – о том, например, как быстро движутся разные объекты, – прекрасно работает для каждого из нас в качестве навигации в этом мире. В конце концов, для практических целей действительно важно, как быстро все движется по отношению именно к нам. Но, сказал он, если вы хотите более глубоко понимать физику, вам нужно отделить себя от вашей конкретной точки зрения, да и от любой конкретной точки зрения. А потом сказать себе: предположим, у меня вообще нет никакой точки зрения; тогда я не могу спросить, с какой скоростью все движется относительно меня, что именно будет значить вопрос «с какой скоростью все движется?». Подобные вопросы привели его к теории относительности и открытию, что E = mc² .

Любое исследование, интересное Эйнштейну, интересно и мне! Тот тип вопросов, который ведет человечество к полному пониманию отношений между материей и энергией, с точки зрения просветления имеет отличный послужной список. Так что давайте зададим вопрос о сущности по аналогии с вопросом Эйнштейна: что произойдет с сущностью, если мы откажется от конкретной точки зрения: той, которой служат чувства, формирующие восприятие сущности окружающих нас людей и явлений?

Думаю, ответ в том, что сущность исчезает. Ведь без точки зрения, которой они призваны служить, чувства вообще не появились бы. Как объяснил психолог Роберт Зайонц, о работе которого мы говорили в главе одиннадцатой: «Аффективные суждения всегда касаются только самой личности. Они определяют возможность суждения по отношению к самому объекту суждения»[103]. Если конкретной точки зрения нет – вашей или чьей-то чужой, – вся идея аффективного, то есть эмоционального суждения, чувства, теряет всякий смысл. Если вы действительно полностью принимаете точку зрения Эйнштейна, если вы выходите за пределы системы координат собственного, да и любого другого «я» и начинаете рассматривать окружающие вас явления из ниоткуда, – сущность исчезает, как и те чувства, которые послужили толчком к ее возникновению.

Когда мы отказываемся от точки зрения собственного «я», мы в определенном смысле отказываемся от точки зрения человечества как вида. В конце концов, элементарные чувства и мысли, ведущие нас по жизни, те самые, что должны заботиться о нас, в широком смысле характеризуют весь наш вид. И пусть чувство уюта в моем собственном доме в чем-то неповторимо, в целом оно похоже на то, что испытывают другие люди по поводу своих домов.

Другие виды, в свою очередь, смотрят на окружающий мир иначе. И если мы собираемся последовать примеру Эйнштейна и предположить, что ни одна точка зрения ни одного из видов не является истинной, нам нужно по-настоящему отказаться не только от личностной системы координат, но и от системы координат всего человечества. Нам нужно избавиться от предположения, что наш взгляд на окружающий мир более достоверен и достоин внимания, чем взгляд других животных.

Приведу пример: страх перед змеями, встроенный в человеческое подсознание, порождает суждение, что змея – это нечто плохое, а значит, ее и ей подобных следует избегать. Однако желание, которое та же самая змея порождает в другом представителе своего вида, превращает ее в нечто хорошее – в особь, с которой можно совокупиться. Гниющая плоть вызывает у нас отвращение, потому что прикосновение к ней может привести к контакту с микроскопическими паразитами; однако для тех самых паразитов она является практически элитным блюдом. И так далее: застойные болота, если вы не аллигатор или комар, для которых они идеальны, отталкивают. Детеныши панды поедают экскременты собственной матери; а я, пожалуй, воздержусь от таких кулинарных изысков, спасибо.

Буддисты, говоря об иллюзорной природе нашего ежедневного восприятия, подразумевают в том числе и эту относительность суждений. Чандракирти, индо-буддистский философ, живший в XVII веке, говорил, что вода, которую пьет человек, показалась бы нектаром какому-нибудь божеству – или кровавым гноем голодному духу. И каждый из них почувствовал бы соответствующий вкус. (Не хочу описывать, кто такие голодные духи; просто поверьте на слово – вы не захотели бы в следующей своей инкарнации оказаться одним из них.)

Если бы Чандракирти был знаком с теорией Дарвина, то, наверное, выразился бы немного иначе: все наше представление о хорошем и плохом, весь спектр наших чувств – страх, похоть, любовь и множество других, заметных и не очень, влияющих на наше ежедневное восприятие, – являются результатами конкретных периодов нашей эволюции как вида. Если бы единственным способом передать гены новым поколениям для наших предков было совокупление с броненосцем, мы с вами находили бы представителей этого вида очень привлекательными – не в смысле милыми и необычными, а именно в сексуальном плане. Вы не могли бы удержаться от желания их погладить. Водители то и дело тормозили бы на техасских шоссе, чтобы вступить в незапланированную связь с броненосцем. И стоит ли говорить о том, что убийство невинного броненосца считалось бы тяжелейшим преступлением с нравственной точки зрения?

Конечно, есть соблазн не обращать внимания на подобные гипотетические выкладки, потому что они якобы бессмысленны. Конечно, если бы фрукты были ядовиты для нашего вида, а грязь – насыщена углеводами, сладкоежек бы не существовало. Зато были бы «грязеежки». Ну и? Общеизвестно, что есть вещи «глубоко субъективные» – что и кому кажется вкусным, кто и кому кажется сексуальным. Так что вопрос предпочтений в пище и в сексе вроде бы не имеет никакого отношения к заблуждениям об истинности тех или иных явлений. Никто не считает, что кока-кола лучше пепси в том же смысле, в каком можно говорить о том, что четыре больше трех.

Вот только я не очень-то в этом уверен. Я видел, как люди спорят о вине или об искусстве так, словно абсолютно убеждены в своей правоте и в том, что их собеседник заблуждается. Чувства так тонко влияют на наши суждения, что мы этого даже не ощущаем; нам кажется, что наши суждения абсолютно объективны. Это особенно справедливо, когда мы говорим о роли чувств в формировании сущности.

Когда я вижу «феррари» и чувствую «сущность дорогой спортивной машины», я не думаю, что «это просто мнение одного конкретного представителя одного конкретного биологического вида» – потому что восприятие слишком тонкое для того, чтобы считываться как полноценное мнение. Более того, когда я вижу в водителе «сущность богатого мажора», я также считаю это суждение справедливым – потому что опять же не задумываюсь над этим достаточно долго для того, чтобы осознать, что это просто оценочное суждение. Я восприму это как данность, как очевидный факт. Так работает восприятие сущности: суждения проникают в наш разум, замаскированные чувствами, столь тонкими или столь обыденными, что мы их даже не осознаем. И эти чувства, эти составные части воспринимаемой нами сущности, по своей природе привязаны к конкретной точке зрения: точке зрения вида или, в случае с «феррари», конкретного его представителя. Из системы координат, которую Эйнштейн признал истинной, с отсутствующей точки зрения чувства даже не существуют. Как не существует и сущность.

Повторюсь, что не призываю вас к отказу от всех тех чувств и мыслей, которые мы унаследовали в ходе эволюции. Предубеждение по поводу змей вполне понятно, если один из ваших приоритетов – оставаться в живых как можно дольше. Мне кажется, именно так и должно быть. Вообразите, однако, в качестве мысленного эксперимента, что ваша главная цель – не жить как можно дольше, а достичь максимально ясного взгляда на окружающий мир. Вообразите, что вы хотите увидеть жизнь на этой планете и всю реальность в целом с точки зрения более широкой, чем взгляд конкретного вида. Вообразите, что вам хочется достичь более объективного, более трансцендентного, более всеохватывающего «истинного» взгляда на мир.

Тогда вам захочется посмотреть на змею без эмоциональных предубеждений: без страха, отвращения и неприязни, естественных для человека; без похоти, свойственной потенциальному партнеру, принадлежащему к тому же биологическому виду. Вам захочется увидеть болото не глазами человека – но и не глазами комара. Вам захочется взглянуть на реальность без чувств, развившихся у существ нашего или любого другого биологического вида в целях передачи генов потомству. Вы будете стремиться, как Эйнштейн, обрести взгляд из ниоткуда.

 

С точки зрения Вселенной

 

Фраза «взгляд из ниоткуда» обычно ассоциируется с философом Томасом Нагелем, который так озаглавил свою книгу. Речь там шла не о буддизме, а о природе знания и о предназначении философии. В том числе нравственной философии. Например, существует ли в самом деле столь объективный взгляд, который позволит нам решать нравственные вопросы, затрагивающие наши собственные интересы, без какой-либо предвзятости?

Подобная степень нравственной объективности стала бы одним из важнейших – если не самым важным – последствием просветления. И возможно, учитывая природу человеческого разума, единственная возможность полностью осознать нравственную составляющую буддистского просветления заключается в осознании других, метафизических составляющих – в том, чтобы на собственном опыте понять и воспринять истин у, прежде всего бессамости и пустоты. Может быть, чтобы обрести нравственный взгляд из ниоткуда, нужно сначала просто посмотреть на мир из ниоткуда.

В любом случае взгляд из ниоткуда – это, пожалуй, самое лаконичное описание буддистского просветления: взгляд без свойственных вам (или мне) предубеждений, в некотором смысле даже не человеческий и не животный. Такой взгляд мог бы побороть силу естественного отбора, сосредоточенного на конкретных точках зрения. Причем в основе каждой из них лежит убеждение в ее истинности по сравнению с остальными, но ни одна не проникнута осознанием этого факта – и тем более его абсурдности. Буддистское просветление наступает после преодоления всех этих точек зрения.

Не следует путать беспристрастность с безразличием. Взгляд из ниоткуда может – более того, я считаю, должен – включать в себя озабоченность благополучием других людей (и, если уж мы соблюдаем буддистские принципы и элементарную нравственную логику, благополучием всех разумных существ[29]). Главное, что эта забота о благополучии будет в равной степени относиться ко всем и ничье благо не будет превыше блага другого.

Если «взгляд из ниоткуда» для вас звучит как слишком негативное выражение для описания подобного благостного преодоления, то смело можете использовать слова философа XIX века Генри Сиджвика, который ссылался на «самоочевидный принцип, заключающийся в том, что, с точки зрения Вселенной, благо одного индивида не важнее блага любого другого»[104].

Называйте как хотите, «взгляд из ниоткуда» или «точка зрения Вселенной», вывод будет и один тот же: наш привычный взгляд на мир, вроде бы естественный, приводит к серьезным заблуждениям.

Так что да, мы можем представлять себе естественный отбор кем-то вроде роботов-тиранов из «Матрицы», насаждающих всепроникающую гнетущую иллюзию в интересах, которые мы имеем полное право отвергнуть. И если подобный взгляд на вещи убедит вас в необходимости много и серьезно медитировать – очень хорошо, вот так и смотрите на вещи впредь.

В то же время буддизм не приветствует, когда что-то демонизируют, поэтому позвольте сказать пару слов в защиту естественного отбора. Благодаря ему появилась разумная жизнь, а разумная жизнь может быть поистине чудесным явлением. Блаженство, считающееся частью просветления, без разумности уж точно было бы недоступно. Равно как и постепенно возрастающее на пути медитации ощущение счастья. И уж конечно, буддистский нравственный постулат об уважении всех разумных существ не имел бы смысла, если бы их не было на свете.

В этом смысле буддизм и естественный отбор не противоречат друг другу: разумная жизнь – это нечто очень-очень хорошее. Вот только естественный отбор выбрал довольно странный способ ценить эту самую жизнь! В конце концов, создание столь сложных живых существ стало результатом преждевременной смерти многих других организмов: тех, которые естественный отбор счел генетически бесперспективными. Не говоря уже об окружающем нас насилии и страданиях. Вот почему ощущение исключительности собственной личности встроено в нас столь глубоко. Для наших предков выбор был прост: или ты, или кто-то другой. И если бы они думали о том, что кто-то другой важен ничуть не менее, чем они сами, то вряд ли бы выжили. А потому чувство собственной исключительности и сопутствующий груз собственного «я», как бы мы к ним ни относились, были неизбежными свойствами разумных существ – коль скоро разумных существ создавал естественный отбор.

И будем честны: если бы вам предложили выбрать между планетой, населенной существами, уверенными в собственной исключительности, или необитаемой вроде Марса, вы выбрали бы первую, верно? Я бы уж точно. Да, необитаемость может быть в какой-то степени привлекательной, даже красивой, однако, если вокруг нет ни одного разумного существа, оценить эту красоту некому. Даже осознать ее не сможет никто.

Вот мы и подошли к прискорбному парадоксу нашего времени: человечество достигло той точки в своем развитии, когда ощущение исключительности ставит под угрозу само продолжение разумной жизни. Во второй главе я обещал не мучить вас длинной проповедью о необходимости спасения планеты: о том, как племенная психология угрожает разделить человечество на лагеря, враждующие по религиозным, национальным, этническим и идеологическим причинам. Не бойтесь: я человек слова. Однако посвятить несколько абзацев подобной перспективе все же стоит, рассматривая ее в контексте всех тех перепутий, на которых человечество оказывалось в ходе истории самой его жизни.

 

Краткая история жизни

 

На протяжении четырех миллиардов лет жизнь на этой планете поднималась на все более и более высокий уровень развития. Поначалу существовали лишь простейшие самовоспроизводящиеся цепочки, содержавшие информацию. Затем они стали собираться в клетки, которые позднее объединились и сформировали многоклеточные организмы. У некоторых из этих организмов развился сложноорганизованный мозг. После некоторые обладатели подобного мозга стали социализироваться. Одна из разновидностей высокоразумных социальных организмов оказалась настолько высоко-разумной и социальной, что запустила совершенно новый эволюционный процесс: а именно культурную эволюцию, заключающуюся в развитии идей и технологий. На волне этой второй эволюции упомянутый вид поднимался на все более высокий уровень социальной организации: от поселения охотников и собирателей к древнейшим государствам и империям, и так далее до тех пор, пока мы не оказались здесь, на пороге создания единого сплоченного мирового сообщества. Более того, словно подчеркивая естественность подобн<