Истории и сканирование мозга

Вариант ответа на второй вопрос можно найти в результатах эксперимента с вином и томографом. Ученые раздали испытуемым несколько бутылок вина разных сортов, снабдив каждую этикеткой с ценником. При этом в двух бутылках за девяносто и десять долларов соответственно сорта были все-таки одинаковые.

Вино за девяносто долларов больше понравилось участникам эксперимента. Ничего удивительного. Удивительно то, что происходило в мозгу испытуемых в тот момент, когда они делали эту оценку. Когда они пили вино из бутылки за девяносто долларов, в медиальной орбитофронтальной коре (ОФК) наблюдалась более сильная активность, чем в случае с «более дешевым вином». ОФК – это часть головного мозга, которая, как считается, отвечает за различного рода удовольствия, не только наслаждение вкусом, но и, например, удовольствие от ароматов или музыки. Результаты эксперимента позволяют предположить, что ОФК также подвержена влиянию истории об удовольствии, которое вы испытываете, и предубеждений, вытекающих из нее. История про девяносто долларов возбуждает эту часть мозга сильнее, чем про десять[81].

Но в головном мозге есть и другие участки, задействованные в формировании удовольствия, однако не находящиеся под влиянием информации с ценника. «Важно отметить, – пишут исследователи, – что мы не обнаружили свидетельств влияния цены на (…) такие анализаторы вкуса, как островковая кора, или медиальный отдел заднего вентрального ядра таламуса, или парабрахиальные ядра варолиева моста». «Естественное объяснение, – продолжают они, – состоит в том, что в ОФК – той части мозга, активность которой изменилась в ответ на ценник, – нисходящие когнитивные процессы, кодирующие ожидаемые вкусовые предпочтения, пересекаются с восходящими сенсорными компонентами – ощущением вкуса вина». Говоря проще, ОФК – это то место, где история, а значит ожидания, смешиваются со свежей чувственной информацией, и в результате получается то, что исследователи назвали «гедонистический опыт потребления»[82].

Казалось бы, чего эти ученые так привязались к вину и его дегустации? Какая разница, если Вебер прав и употребление вина, свободное от истории, дает более чистый и даже приятный опыт, чем обычное? Большинство любителей вина вроде меня пьют его себе да радуются, и нам все равно, какие сомнительные истории за этим могут скрываться. Даже если мы употребляем вино «неправильно», мир ведь не рухнет, верно?

Однако дело касается не только вина – все куда серьезнее. Речь идет о способности мозга создавать иллюзии. Данный конкретный эксперимент посвящен специфической иллюзии, из-за которой вкус напитка зависит от истории, связанной с ним. Но это лишь пример куда более широкого заблуждения: о том, что «сущность», которую мы ощущаем в вещах, на самом деле содержится в том, что мы воспринимаем, когда на самом деле она является лишь творением нашего разума и вовсе не обязательно соответствует реальности.

За каждой вещью стоит история, и именно история, истинная или ложная, формирует наши чувства по отношению к этой вещи и таким образом формирует и ее сам у, делая именно такой, какой мы ее воспринимаем.

В определенных обстоятельствах такое порождение сущностей разумом может привести к куда более серьезным последствиям, чем отличие во вкусе одного и того же вина под разными этикетками. Например, когда мы приписываем сущность не рулеткам, домам и прочим неодушевленным предметам, а другим людям. Об этом мы и поговорим в следующей главе.

Глава 12

Мир, свободный от сорняков

Через несколько дней после начала моего первого ретрита я прогуливался по лесу и встретил давнего врага. Его истинное имя – Plantago major,  миру же он известен как подорожник. Годами ранее, когда я жил в Вашингтоне, округ Колумбия, мой газон подвергся нападению этого растения. Я потратил множество часов на битву с ним: чаще всего просто выпалывал, но, когда мной овладевало отчаяние, то не гнушался и гербицидов. Мне нравится думать, что я не тот человек, который способен провести много времени, упиваясь ненавистью к определенным видам растений, но вынужден признать: подорожник едва не довел меня до ручки.

Теперь же, во время ретрита, я был поражен – впервые в жизни – красотой этого сорняка. Может быть, лучше даже взять слово «сорняк» в кавычки, потому что увидеть красоту сорняка означает задаться вопросом, стоит ли его в самом деле так называть. И именно этот вопрос я задал себе, когда стоял там и смотрел на своего прежнего врага. Почему это растение зовут сорняком, а множество других, столь похожих на него, – нет? Я посмотрел на другую зелень вокруг, затем снова на сорняк и понял, что у меня нет ответа. На вид объективно отделить сорняки от не-сорняков оказалось невозможно.

Оглядываясь в прошлое, думаю, я назвал бы это своим первым опытом переживания пустоты. Возможно, он был не столько драматичен и уж точно не столь убедителен и устойчив, как описанные в предыдущей главе ощущения Родни Смита и Гэри Вебера. Но ключевая особенность была та же – сущность сорняка стала для меня гораздо менее ярко выражена, чем это было всегда. Внешне по-прежнему отличный от других растений, подорожник в определенном смысле вдруг стал выделяться среди них куда меньше, чем прежде. Теперь в нем отсутствовала та самая «сорняковая сущность», которая прежде отличала его от другой зелени и заставляла выглядеть менее приятно, чем прочие растения.

Получается, сущность имеет значение! Вот только что вы хотели изничтожить что-то, потому что ощущали за ним нехорошую сущность, а мгновение спустя, когда эта сущность исчезла, вместе с ней испарилось и желание рвать и метать.

Конечно, подорожник – всего лишь трава. Насколько я знаю, сорняки не испытывают ни боли, ни удовольствия, поэтому прополка не считается таким уж аморальным проступком. И все же в случае с сорняками, в отличие от ламп, карандашей и очков, мы заходим на территорию психологии нравственности, в царство суждений о том, какие плохие или хорошие последствия имеет наше отношение к другим живым существам. И когда речь идет о разумных существах, например о людях, – ставки гораздо выше.

Вот почему я посвятил доктрине пустоты так много места в этой книге. Корнем нашего отношения к людям, как мне кажется, является сущность, которую мы в них видим. А потому важно понять, является ли наше восприятие сущности правдой или же, как предполагает доктрина пустоты, это, в определенном смысле, всего лишь иллюзия.

С дарвинистской точки зрения люди приписывают некую сущность окружающим по той же причине, по которой они приписывают ее вещам. Другие люди, так же как и еда, орудия, хищники или убежища, были, без сомнения, частью мира, где мы развивались как вид. А потому естественный отбор запрограммировал нас реагировать на все это определенным образом, заложив в основу реакций чувства, которые мы испытываем по отношению к окружающему миру. Чувства, в свою очередь, сформировали сущность, которую мы вкладываем в окружающие нас объекты и других существ. Вот только люди даже в те времена были куда более сложной частью окружающей среды, нежели орудия или убежища, – и очень, очень важной. И ничего удивительного, что в нашем мозгу развился специальный механизм для составления мнения о других людях и последующего наделения их определенной сущностью.