Спаситель человечества в иудаизме и в христианстве

Ортодоксальные евреи, будучи со времен Авраама моно­теистами, считали своими спасителями всех, кто спас их с помощью Бога от больших земных бедствий: Ной — от пото­па, Моисей — от египетского рабства. После покорения Из­раиля Римом они ждали следующего спасителя, который избавит иудеев от римского колониального владычества. То есть само понятие «спаситель» изначально не носило для иудеев языческого, «богочеловеческого» смысла — это по­сланный Богом человек, праведник, герой, восстанавливаю­щий суверенитет Израиля и его материальное благополучие. В иудейской мистике считалось, что это может быть вопло­щенный ангел, один из членов Великого совета ангелов при Яхве. Пророком Исаией были даны и четкие критерии при­шествия этого спасителя: он должен был принести, во-пер­вых, величие и благоденствие Израилю с восстановлением в Иерусалиме законного царства из рода Давида, во-вторых — мир во всем мире, когда лев и ягненок будут возлежать вме­сте, а мечи перекуют на орала.

Однако вследствие и

после вавилонского пленения в библейской традиции <...> усиливаются явно стимулированные зороастризмом элементы дуализма, выразив­шиеся в формировании образа сатаны, дьявола. <...> Если ранний слой Библии почти ничего не говорит о дьяволе <...> и даже грехопадение не рассматривается здесь как его дело (змей Книги Бытия просто ум­нейшее из созданий, проживающих в раю), то поздняя традиция (а вслед за ней и христианство) начала отождествлять проклятого Бо­гом за коварство эдемского змея с сатаной, духом зла и врагом рода человеческого.

В это же время в иудаизме начинается расцвет и мессианских чая­ний, также порожденных духом зороастризма: вера в спасителя (Саошй-анта) является важной особенностью доктрины маздеизма¹.

К I веку н. э. среди иудеев возобладали материалистиче­ские, по сути языческие, представления о спасителе, что усу-

¹ Торчите Е. А. С. 291.

 

154

155

гублялось и их крайним национализмом. Народ жаждал не столько мира, сколько материального рая на этой земле. Многие члены секты ессеев и часть аскетов — «назореев» — уверовали, что спасителем станет пророк Иисус из Назаре­та (мир ежу). Согласно их учению, вошедшему в составлен­ный во II — IV веках Новый Завет, Иисус Христос — альтер­нативный и истинный царь иудейский. Поэтому он и изображался с атрибутами царской власти — в виде «доброго пастыря», ищущего с посохом «заблудшую овцу». Тем не ме­нее Иисус не возглавил восстания против Рима, заявив, что «царство его не от мира сего», т. е., подобно Моисею, он от­казался быть Гераклом, освобождающим Землю обетован­ную от «великорослых римлян».

После восстания 68 года н. э., разрушения Иерусалима и рассеяния иудеев назореиская секта возродилась уже среди греков и римлян под грекоязычным названием «христиан­ская церковь». Выйдя за изначальные и строго канонические рамки Моисеева закона и Израильского государства, она перенесла образ земного спасителя на Небеса, сделав его духовным «царем иудейским» и «первосвященником», т. е. главным раввином всего человечества (см. Послание апосто­ла Павла к евреям, гл. 7). Интернационализация этой иудей­ской секты привела к появлению новой формы мессианизма в его глобальном, общемировом измерении. В 132 году остав­шиеся в Палестине иудеи посчитали очередным спасителем Бар-Кохбу, но и это восстание против Рима потерпело сокру­шительное поражение.

Поскольку ни Иисус, ни Бар-Кохба не соответствовали социально-политическим и экономическим ожиданиям изра­ильтян после вавилонского плена, у израильтян и не было никаких оснований считать их спасителями в языческом смысле этого слова. Поскольку иудеи ждали не увещевания к покаянию, а подвигов Геракла, Талмуд провозгласил Иисуса (мир ему) лжеспасителем, лже-Христом.

Но в Своем последнем Откровении — Коране — Сам Все­вышний Аллах подтверждает спасительную миссию реаль­ного, исторического Иисуса как Своего пророка и посланни­ка, именуемого арабским словом «масих», соответствующим арамейскому «машиях». Это была миссия увещевателя и обличителя, а не героя средиземноморских мифов, миссия призыва к покаянию в богооступничестве, а не к строитель­ству нового Вавилона для грешников. Это был последний

призыв израильтян к духовному исправлению, без которого их ожидало не спасение от язычников, а полный разгром и утрата последних признаков собственной государственности. Перенесение учения о «небесном спасителе» Иисусе Хри­сте из синагог в эллинско-римскую среду, где люди были язычниками и не знали законов Моисея, привело к качест­венным изменениям внутри самого христианства. Уже во II веке обозначилась присущая язычеству тенденция видеть в личности посланника свыше центральную и единственную фигуру в деле спасения всего человечества — что было ха­рактерно для большинства средиземноморских мифов. Это­му способствовал перевод арамейских терминов на гречес­кий язык, сложившийся в языческой среде и, естественно, приспособленный к ее нуждам, а потому греки и римляне, ничтоже сумняшеся, стали усматривать в «сыне божьем» не метафору, не аналог послушания Богу, а реального богоче­ловека во плоти, типа страдающего за человечество Проме­тея или же побеждающего полчища врагов Геракла. Более того, пример такого рода мы находим и в христианском Новом Завете:

Народ же, увидев, что сделал Павел, возвысил свой голос, говоря <...>: боги в образе человеческом сошли к нам. И называли Варнаву Зевсом, а Павла — Гермесом <...>. Жрец же идола Зевса <...> принеся ненки, хотел вместе с народом совершить жертвоприношение. Но апо­столы Варнава и Павел, услышав о сем, разодрали свои одежды и <...> громогласно говорили: «Мужи! Что вы это делаете? И мы — подобные нам человеки, и благовествуем вам, чтобы вы обратились от сих лож­ных к Богу Живому, Который сотворил небо и землю, и море, и все, что в них <...>» (Библия, Деяния 14: 11 — 15).

Тогда последователи Иисуса призвали верить только Богу Всемогущему, однако уже скоро «подобные другим людям» человеки — профессиональные служители культа — захотели «отличаться от остальных людей» и облачили сво­их Зевса, Гермеса, Геракла, Прометея и т. п. в одежды по­следнего посланника Аллаха к Израильскому народу — Иисуса (мир ему). Эта тенденция была замечена в IV веке н. э. императором Рима, который, собственно, и решил отре­дактировать христианство на свой лад и сделать его госу­дарственной религией. Именно такое восприятие Иисуса — как страдавшего Прометея, ставшего всемирным «духовным победителем» зла Гераклом и даже затмившего своего небес­ного отца Зевса — и вошло в IV — V веках в государственную

 

156

157

Римскую христианскую церковь. Именно такое восприятие и обличается Всевышним в Священном Коране:

Мы даровали Моисею Книгу И руководством сделали сынам Израиля ее: «Вы не берите в покровители себе Никого, кроме Меня!»

(Коран 17: 2)

По-арамейски «спаситель» — «машиях» (или «мошиях»), по-гречески это слово было передано без перевода как «мес-сиах», в славянский и русский оно вошло как «мессия», по-арабски звучит как «масих». Однако применительно к Иисусу (мир ему) в греческих текстах Библии было сделано важное исключение: слово «машиях» было переведено греческим словом «Христос», которое этимологически означало «пома­занник». Но ни над Ноем, ни над Моисеем никакого ритуала помазания на их спасительное служение не совершалось, поэтому слово «Христос» могло быть соотнесено в истории Израиля только с его монархическим периодом, а именно с ритуалом помазания израильского царя на царство дорогим составом на основе растительных масел и благовоний. Но если первого царя Израильского Саула и второго царя Дави­да (мир ему) избрал Сам Бог через пророка Самуила, то в последующем этот ритуал утратил пророческий характер, сделавшись механической придворной церемонией: на царст­во автоматически помазывался тот, кто принял власть по праву кровного наследования или же захватил ее силой.

Тем самым, перевод еврейского слова «машиях» как «Христос» сместил смысловой акцент с факта избрания спа­сителя народа Самим Богом на обычный дворцовый ритуал помазания на царство штатным духовенством. В греческой редакции Библии, а следом за ней в славянском и русском переводах произошло искажение смысла в сторону усиления влияния жреческой касты, т. е. в клерикальном направлении: без посреднических функций штатных храмовых служите­лей — клириков, священников, жрецов — спаситель народа будто бы не мог быть послан даже Самим Богом! Этому же способствовал и титул «доброго пастыря», принадлежавший египетским фараонам, его пастушеский посох-жезл.

Так, образ праведного посланника Бога был окончатель­но вытеснен из народного сознания образом языческого бо­гочеловека-спасителя: царя и первосвященника (главного

раввина) в одном лице; поэтому земной царь, как и в Древ­нем Египте, автоматически оказывался земным воплощени­ем своего небесного прототипа.

При переводах Библии с греческого на славянский и рус­ский языки имя «Христос», как и Иисус, не было переведе­но по смыслу. Поэтому оно осталось как бы «безмолвным» для читателя, не знающего еврейского и греческого языков. И как следствие сегодня мы сталкиваемся с таким странным словосочетанием, как «Христос-спаситель», где оба имени означают одно и то же. В отсутствие понимания смысла этих имен в русской среде трудно даже говорить о каких-либо остатках монотеистических представлений. Проф. Н. Н. Вашкевич считает, что первоначально для русского уха имя «Христос» ассоциировалось с именем традиционного русского солнечного бога Хорса, так что «христиане» — это почитатели Хорса (Хорс — Хырс — хрыстьяне).

Этот аргумент усиливается тем фактом, что в результа­те монгольского нашествия русский народ утратил массовую грамотность, а в многочисленных византийских богослужеб­ных текстах, которые приходившие в храм «хрыстьяне» слы­шали ежедневно и многократно, Христос постоянно называл­ся «солнцем», «солнцем правды», «светом истинным» и т. п., т. е. действительно как бы сливался по своим функциям с национальным богом Хорсом¹. Поскольку для насильно кре­щенных русичей иноземный бог солнца не мог быть родным, идеологам введения христианства на Руси оставалось толь­ко объединить два созвучных имени солнечного бога: грече­ское и русское — в одно «Христос», присовокупив к нему «спаситель», поскольку на Руси так было принято говорить: «спас Крышень» или «спас Коляда». А потому в сочетании «Хорс-спаситель» нет никакой тавтологии.

Торжеству языческих представлений помогало и тради­ционное для России употребление самого слова «спаситель». Древнерусское и славянское слово «спас», соответствующее современному «спаситель», использовалось задолго до введе­ния в Земле русской христианства применительно к языче-

¹ В свою очередь, эти эпитеты попали в восточно-римские тексты по­тому, что при составлении богослужебных гимнов греки-христиане также обильно использовали дохристианские жреческие тексты, прославлявшие рождество и пришествие в мир бога солнца, но там иноземные имена Оси­риса, Митры и т. д. заменялись на национальное греческое имя «Христос», на Руси же произошло слияние двух имен.

 

158

159

ским богам: Крышеню, Коляде, Дажьбогу и другим, отсюда в августе и праздновались три «спаса», причем первый («ме­довый») и второй («яблочный») сохранились и сегодня с эти­ми же названиями даже внутри христианской символики.

«Рождественские» русские народные песни, прославляв­шие рождение спаса Коляды, были отредактированы церко­вью, так что имя Коляда было заменено в текстах на «сын божий» и «Иисус», однако само название этих песен удиви­тельным образом сохранилось и доныне — «рождественские колядки», так что прославление родившегося бога и сегодня на Украине и в Южной России называется «колядованием»! Таким образом, для неграмотного населения, не читавше­го ни израильских пророков, ни назорейских евангелистов, ни греческих софистов и теологов, произошла обычная для религиозных мифологий перемена мест на Олимпе: потес­нив Перуна, а с ним Коляду, Крышеня, Дажьбога и других, место верховного бога прочно занял солнечный бог Хоре, а милостями великого князя стали пользоваться его по­следователи — «хрыстьяне».

СПАСИТЕЛЬ ДЛЯ БЕЗБОЖНИКОВ

Если язычник ждет богочеловека, который своей «божест­венной половиной» победит врагов, то материалист начина­ет воспринимать идеологию как религиозный культ, созда­вая так называемую «нетеистическую религию» — религиоз­ный миф и культ вообще без Бога. Его спаситель — это ге­ний, харизматический сверхчеловек, мудрый вождь народ­ных масс, ведущий массы «железной рукой» в «светлое зав­тра», в рай на земле.

В современной политической мифологии мы имеем весь­ма емкое поэтическое выражение формирования образа сверхчеловека-спасителя у выдающегося советского имидж­мейкера Владимира Маяковского. Так, он наделяет свойст­вами пророка Карла Маркса:

<...> знаю,

Марксу

виделось

видение Кремля и коммуны

флаг

над красною Москвой. <...>

160

Создавая нетеистический культ Ленина, Владимир Мая­ковский наделял вождя квазибожественными, мессианскими свойствами:

Он

в черепе

сотней губерний ворочал, Людей

носил

до миллиардов полутора. Он

взвешивал

мир

в течение ночи.

Гениальные знания Ленина могли передаваться другим людям поистине сверхъестественным образом:

Я знал рабочего.

Он был безграмотный. Не разжевал

даже азбуки соль. Но он слышал,

как говорил Ленин. И он

знал — всё.

Еще дальше Маяковского пошел в политическом мифо­творчестве Андрей Вознесенский, приблизив образ Ленина в стихотворении «Я в Шушенском...» к дальневосточным представлениям о новых воплощениях Будды:

Я думаю, что гениальность переселяется в других.

Уходят времена и числа.

Меняет гений свой покров. Он — дух народа. В этом смысле был Лениным — Андрей Рублев.

Как по архангелам келейным,

порхал огонь неукрощен. И, может, на секунду Лениным был Лермонтов и Пугачев.

Но вот в стране узкоколейной,

шугнув испуганную шваль,

161

в Ульянова вселился Ленин, так что пиджак трещал по швам! Он диктовал его декреты. Ульянов был его техредом.

И часто от бессонных планов,

упав лицом на кулаки, устало говорил Ульянов: «Мне трудно, Ленин, помоги!»

Впрочем, Вознесенский идет еще дальше — его обоготво­ренный Ленин может даже покидать живую плоть Владими­ра Ульянова и вселяться в иных носителей:

Когда он хаживал с ружьишком,

он не был Лениным тогда, а Ленин с профилем мужицким брал легендарно города!

Эти поэтические строки не являются какими-то отвлечен­ными метафорами: в столице научного материализма на Красной площади построен мавзолей, в котором были совер­шены ритуалы оплакивания и бальзамирования мумии пер­вого советского фараона и с балкона усыпальницы которо­го ежегодно приносились ритуальные присяги на верность здравствующему вождю. Избрание каждого нового вождя сопровождалось обязательным посещением мумии всеми членами политбюро партии. Хотя и в примитивной форме, но фактически воспроизводились основные компоненты ритуала посвящения нового фараона на египетское царство.