Язычество (пантеизм) 1. 4. 1. Суть язычества

Единобожию противостоит язычество — пантеизм, осно­ванный на вере в вездеприсутствие божества, т. е. в реальное присутствие божества в существах и предметах тварного мира. Вездеприсутствие мы отличаем от вездесущия, т. е. от веры во Всеведение и Всемогущество Бога — Господа миров, контролирующего всё происходящее и способного всегда и везде изменить Им же установленный порядок вещей и со­бытий. Вера в вездеприсутствие божества - это вера

• либо в возможность богоявления (по-гречески: эпифании),
Т. е. реального явления божества в образе каких-либо сотво­
ренных предметов, под видом или через посредство этих

предметов;

• либо в возможность вхождения божества в материаль­
ный состав предметов, т. е. реального воплощения (по-грече­
ски: теофании) божества в предметах сотворенного мира.

Согласно такой вере, взаимодействие человека с «освящен­ным» или «богоносным» предметом неизбежно приводит и к взаимодействию человека с самим «являющим себя» или «при­ сутствующим» в нем божеством. Тем самым, вера в везде­присутствие божества означает принципиальную возмож­ность общения человека с божеством по воле самого че­ловека, и в этом — суть язычества!

Египетский мистик Гермес Трисмегист Тот («Трижды Ве­личайший»), положивший начало всей последующей ветви эзотерики, именуемой «герметической» (Александрийская школа III — V веков н. э., учения тамплиеров, розенкрейце­ров, масонов, теософия), имеющей много общего с каббалой, писал:

Великое чудо есть человек! <..> Ибо он переходит в божественную природу, как будто и сам есть бог. <...>. Божественностью, сродственной богам, он соединен с ними; ту же часть себя, которая делает его земным, он презирает в самом себе¹.

(Этим презрением к недостатку собственной «божествен­ности» питается религиозный аскетизм, доходящий до «умерщвления плоти», культивируемый, например, в мона­шестве.)

¹ Чаша Гермеса. С. 49.

42

43

Количество богов не имеет принципиального значения — в развитых пантеистических системах встречается и монизм: все боги (духи, ангелы, демоны) мыслятся в качестве лиц (ипостасей), проявлений, «прибогов», ликов, ипостасей, моду­сов единого верховного божества, которое часто так и назы­вается — Единое, Начало бытия. Остальные боги оказывают­ся, по сути, проявлениями этого Единого Начала в различ­ных бытовых ситуациях. Таким образом, суть язычества — не в количестве богов, а в представлении о Боге как о более сильном, но отнюдь не всемогущем существе, т. е. в отсутст­вии веры в Единственного и Всемогущего Бога, почему языч­ники и называются по-русски «неверными», «неверующими».

Психология пантеизма

Один Бог — это усилие, а многие боги суть удовольст­вия, — написал в романе «Иосиф и его братья» выдающий­ся немецкий писатель Томас Манн. Психология пантеизма весьма точно выражена и в стихах, приведенных в качест­ве эпиграфа к этой книге.

Человек привязывается к своему стилю жизни, к опреде­ленным привычкам, к ощущению внутреннего комфорта, к авторитету, который он снискал в своем кругу. Поэтому даже сама мысль вступить в прямые отношения со своим Единственным и Всемогущим Творцом кажется ему крайне рискованной: а вдруг неведомый ему Бог потребует от него признать привычный комфорт греховным и отринуть его, изменить весь уклад жизни, отказаться от того авторитета, которым этот человек так гордится, признать ничтожность всего, чем он обладает. Вдруг выяснится, что и авторитет за­воевывается совсем другим путем, и ценности имеют проти­воположный смысл? Ведь даже праведному Аврааму, быв­шему покорным Аллаху во всем, Творец предложил тяже­лейшее испытание: принести в жертву единственного сына Исмаила! Куда легче и спокойнее вообразить себе или заста­вить себя поверить в ранее выдуманных жрецами — как бы специалистами в этом деле — богов, духов, демонов и т. п.! Аргумент простой: сколько веков люди верили, неуже­ли все ошибались? Как сказано в Коране:

Когда напоминают [им], что Бог Един, Сжимаются [от ужаса] сердца всех тех, Кто во вторую жизнь не верит.

Когда ж напоминают о других, кроме Него, Увы, их радость наполняет.

(Коран 39: 45)

О том, как из созерцания реальной жизни рождается язы­ческая вера, прекрасно написал проф. Ф. Ф. Зелинский:

Погружаясь в великое таинство возрождения хлеба, эллин пора­жался чудесной идеей чередования смерти и рождения, бытия и небы­тия. Зерно, извлеченное из колоса и преданное земле, благодаря ее силе, вновь всходит на поверхность, вновь превращается в колос. Зна­чит, нет гибели, нет исчезновения, есть только временное приостанов­ление жизни; так, верно, и нас после смерти ждет новая жизнь, и после недолговременного пребывания в подземном мраке мы снова увидим солнечный свет. В религию Деметры вошел догмат о продолжении жизни за пределами смерти, выраженный в мифе о Деметре и ее «до­чери» (Коре), похищенной у нее богом смерти и затем возвращенной матери, которая здесь явилась действительно «матерью» (De-meter).

Затем самый миф о потерявшей свое детище матери занял фан­тазию эллинов: вся прелесть человеческой материнской любви была перелита в образ этой богини, ставшей настоящей Маtег dolorosa древ­ности. Все это сделалось содержанием «элевсинских мистерий». <...>

Если мы теперь желаем понять римскую Цереру, то мы должны <...> воскресить перед собой, по возможности конкретно и полно, картину волнующейся нивы, какою ее видел римский земледелец — человек, живший настоящим. <...>

Пшеница уже выколосилась, но еще не зацвела; любо смотреть, как при каждом дуновении ветра наклоняются ее сочные, упругие стеб­ли, любо слышать таинственный рокот этих зеленых волн. И вот то, что он слышит, — это и есть Церера <..> или, вернее, то, что он ви­дит и слышит. Не представление, а чувство лежит в основании рели­гии. Церера — это та сокровенная сила, которая объявляется в росте хлеба; она сулит хозяину богатый урожай и наполняет его сердце слад­ким чувством обеспеченности, но она может и обмануть навеянные ею надежды: рост может остановиться, колосья, не успев налиться, станут бледнеть и сохнуть, зеленая нива преждевременно зажелтеть — к слад­кому чувству надежды примешивается страх. <...> Земледелец с зами­ранием сердца глядит на растущий хлеб: ах, кабы Церера была к нему милостива!

Внезапно на колосьях появляется ржа. Логика велит думать, что Церера разгневалась; но чувство вражды и отвращения, вызываемое видом гибнущего от ржи хлеба, до того отличается от того, что ассо­циировалось с именем Цереры, что для него потребовался новый ре­лигиозный эквивалент. Возник особый демон ржи — Robigus: для его умилостивления праздновался особый праздник — Robigalia (25 апре­ля), причем народ толпами отправлялся к роще Робига и закалывал в его честь рыжую собаку¹.

¹ Зелинский Ф. Ф. С. 17 - 19.

 

44

45

Все свои осознанные и подсознательные страхи перед действительностью непросвещенный человек переносит во­вне и наделяет их внешними чертами и свойствами сверхъ­естественных существ, именуя их богами, демонами, духами и т. д. Увидел человек какое-то животное, после чего произо­шло какое-то изменение естественного хода событий, и чело­век готов заявить: это бог в образе животного пришел и вмешался в ход событий. Следовательно, нужно совершить такой-то культ, чтобы несчастливое событие больше не по­вторялось, а счастливое, наоборот, всегда повторялось. Подсознательный страх за неопределенное будущее, особен­но в минуту опасности, человек переносит на Небеса, кото­рые следует «умилостивить жертвами», а заодно и найти особых «угодников» этих Небес, чтобы те составили протек­цию и «умилостивили» рок. В роковую минуту шторма на море суеверные моряки приносили в жертву «морскому богу» одного из своих товарищей — выбрасывали его за борт, надеясь на умиротворение стихии.

В качестве примера языческого мировосприятия на обы­вательском уровне (и антипода тому типу поведения, о кото­ром говорилось в приведенных выше стихах Рабии аль-Ада-вии) можно привести «духовную песнь каликов перехожих», живших на Руси за счет подаяния. Разумеется, ни в коей мере не подвергая сомнению право обделенного человека уповать на милость Всевышнего Аллаха, мы рассматриваем приводимый текст исключительно с точки зрения религиоз­ного восприятия человеком атрибутов Самого Бога:

Возносился Христос Бог на Небеса со ангелами и со архангелами, с херувимами и серафимами, со всею силою со небесною. Расплачет­ся нищая братия, расплакались бедные-убогие, слепые и хромые: «Уж Ты, истинный Христос, Царь Небесный! Вознесешься, Царь, на Небе­сы, <...> на кого-то Ты нас оставляешь, на кого-то Ты нас покидаешь? Ибо кто нас поить-кормить будет? Одевати станет, обувати, от темные ночи охраняти? За что нам Мать Божию величати и Тебя, Христа Бога, прославляти?» Проглаголет им Христос, Царь Небесный: «Не плачь­те вы, нищая братия! Оставлю вам гору золотую, пропущу к вам реку медвяную, Я даю вам сады-винограды, оставляю вам яблони кудря­вы, Я даю вам вить манну небесну. <...> будете вы сыты да пьяны, будете обуты и одеты, будете теплом да обогрены и от темные ночи приукрыты!»

Тут возговорит Иван да Богословец: «Гой еси, ох, Господи Ты Вла-дыко! <...> наедут к ним сильные люди, и найдут к ним немилостивые власти, не дадут им этой горой владати <...> много тут будет убийст­ва <...> помрут нищие голодной смертью и прозябнут холодною зимою!

Дай-ко ты, Христос, Царь Небесный, дай-ко се им слово да Христовое: пойдут нищие по миру ходити, Тебя будут поминати, Тебя будут ве­личати, Твое имя святое возносити. А православные станут милосты­ню подавати! Ино кто есть верный христианин, он их приобует и при­оденет. <...> Будут они сыты да и пьяны, будут и обуты, и одеты, они будут теплом да обогрены и от темные ночи приукрыты!»

Тут проглаголет Христос да Царь Небесный: «Исполать тебе, Иван да Богословец!.. За твои умельные за речи <...> дарую уста тебе золо­тые, в году тебе празднички частые! Отныне и до веку!»¹

В приведенном тексте фигурируют, по крайней мере, два бога и налицо чисто прагматический интерес к религии — авторов и героев данной песни вообще не интересует рели­гия как учение о смысле бытия, о вечности, о рае. Оба бога наделяются чисто человеческими качествами, соперничают меж собой в хитрости и стремятся к тщеславию, а человек думает только о том, кому бы из них больше угодить, чтобы есть и пить задаром.

Поэтому после завершения формирования на земле ис­тинной религии, религии Аллаха, в любой иной, немусуль­манской, религии мы можем видеть четкий признак ее отли­чия от ислама: ее могут отличать обширная мифология, детально разработанный культ, яркие проповеди, торжест­венные и красивые песнопения, но почти всегда в ней нет од­ного — интереса к Откровению Самого Единственного и Все­могущего Творца. В этом отношении ислам и является, по сути, единственной религией, и лишь в этом контексте следу­ет понимать слова Всевышнего Аллаха:

Я завершил для вас сегодня

Религию

И проявил сполна Свою вам милость,

И изволением Своим назначил вам ислам

[Как то - покорность Моей воле].

(Коран 5: 3)

Эти слова означают, что после ниспослания Корана нет и не может оставаться места для какой-либо иной религии, кроме веры и преданности Единственному Богу, если руко­водствоваться самим смыслом слова «религия» — «связь с Богом».

¹ Цит. по: Коринфский А. А. С. 255 — 256.

 

46

47

Философия пантеизма

Разницу между монотеизмом и пантеизмом, выраженную в самих названиях этих взаимоисключающих систем, ярко иллюстрирует Т. Якобсен. Цитируя Библию (Исх. 3: 1 — б) о знамении пророку Моисею (мир ему) от Всевышнего Аллаха, Который вещал ему как бы «из среды» горящего, но не сго­раемого куста, Якобсен говорит:

Из приведенного рассказа ясно, что Господь — нечто абсолютно отдельное от куста, из коего Он пожелал говорить с Моисеем. <...> Сам Он всецело трансцендентен — и с кустом у Него нет никакой другой связи, помимо чисто ситуационной и эфемерной.

Но житель древней Месопотамии воспринял бы данную встречу с Божеством совершенно иначе. Он точно так же увидел бы и услышал присутствие неземной силы, однако сила эта, по его мнению, не про­сто находилась бы внутри куста: в его понимании, она принадлежала бы самому кусту, находилась бы в средоточии его существа и являлась бы той жизненной силой, которая вызвала куст к жизни, процветанию и благо­денствию'.

Именно так с древности и доныне воспринимаются неве­жественным сознанием все загадочные, необъяснимые явле­ния. Именно такое восприятие и служит основой язычества, т. е. народных суеверий, приписывающих Богу свойства, присущие сотворенным Им существам, а им самим, в свою очередь, — свойства Всемогущего Бога. Но если в развитом язычестве божественное и земное еще хоть как-то разделя­ются: священный предмет является как бы носителем сверхъестественного начала, одновременно сохраняя и свою природу, — то в магии земное якобы полностью поглощает­ся «божественным», которое входит в материальный состав земного существа или предмета.

Обыкновенно мы именуем язычеством простонародные суеверия, стихийно сложившиеся в силу духовного невеже­ства людей, не имевших доступа к Откровению Всемогуще­го Творца. Но понятие «пантеизм» включает в себя не толь­ко это «фольклорное» язычество, но и философское учение, сводящее разнородные суеверия к общему знаменателю — понятию некоего «Единого Начала», абсолюта, которое его последователи называют верховным или «отеческим» боже­ством, «богом отцом». Термин «единое» использовал Платон, термины «первоединое» и просто «начало» употребляли его

¹ Якобсен Т. С. 1.5. 48

последователи (см. первый стих Евангелия от Иоанна: «В начале было слово»).

Как следует из пантеистических описаний «Единого», «отеческое» божество является началом всего сущего (поэто­му оно и названо «Отцом»), но далее оно не действует само по себе, лично, т. е. не является субъектом. Согласно таким представлениям, «бог отец» есть только начало бытия, а про­должение осуществляют нижестоящие лица: его «прибоги», ипостаси, помощники, посредники и родственники, а также «священные» предметы и образы, реликвии и т. п. Религио­веды назвали такое понятие «богом отдыхающим», «импер-сональным» (т. е. безличным) богом.

Таким образом, в пантеизме «бог отец» есть не субъект, а некая вечная субстанция, из которой проистекают или исхо­дят различные божественные ипостаси и духи, силой кото­рых образуется божественная и земная иерархия. Посколь­ку люди якобы являются грешниками от природы, то контакт богов с людьми возможен исключительно через их полномочных посредников - священников, которые как бы «очищены» от грехов ритуалом посвящения в духовный сан.

Принципиальным отличием пантеизма является то, что верховное божество не может уничтожить нижестоящих богов и духов и потому не может считаться личным творцом вселенной из ничего: ведь тот, кто сам по себе имеет могуще­ство, чтобы что-то создать, в равной степени может и отме­нить свое собственное решение.

В простонародных верованиях нижестоящие проявления верховного божества мыслятся отдельно от него, как само­стоятельные существа — субъекты. Их всегда очень много — в силу специфики бытовых потребностей.

Любопытно, что в наши дни «небесных покровителей» заимели не только моряки, булочники, стюардессы, но даже и разные рода российских войск, в том числе ракетные. Все эти «богоносные» персонажи воспринимаются как вполне не­зависимые, автономные субъекты, так что с ними можно как бы вступать в самостоятельные отношения, поклоняться им отдельно от верховного бога. Они будто бы могут оказывать содействие сами, а могут выступать в качестве фаворитов верховного бога, его «угодников», особо приближенных, и будто бы в состоянии «упросить», «умолить» верховного бога сделать то, что сам он делать почему-то не хочет.

Таким образом, пантеизм как религиозно-философ-

49

ская система взглядов — это совокупность следующих ком­понентов:

1) народных суеверий (язычество),

2) учения о вездеприсутствии божества,

3) веры в обязательность наличия священников — посред­ников с божеством.