Специфика массового поведения в политике

В большинстве политических процессов люди участвуют, будучи соединенными не только в однородные и организованные группы (хотя, конечно, никто не отрицает большого значения в политике и классов, и наций, и профессиональных общностей, и общественных организаций), но в случайные, временные образования, представляя собой толпу на улице, участников собрания или митинга, демонстрации, аудиторию той или иной передачи, зрителей политической программы. Находясь в таком состоянии, они приобретают специфические черты массы, к которым относятся: статистичность—люди, собранные в массу, не представляют собой целостного образования, отличного от составляющих его элементов; стохастичность, -вероятность — случайность, неупорядоченность отношений здесь, границы массы размыты, а состав неустойчив; ситуативность — ее характер полностью определяется местом, временем, поводом образования, видом деятельности или общения, которым она занята; разнородность состава, его межгрупповая природа;

аморфность — отсутствие внутренней организации, структуры; анонимность — члены массы не открываются друг перед другом никакими индивидуальными свойствами, личностными качествами.
Эти свойства, и прежде всего случайность образования, неоднородность состава, предопределяют специфическую манеру политического поведения людей, соединенных в такие общности,— то, что очень часто выражается термином массовидность, выражающуюся в подавлении рациональности, резком преобладании чувства над разумом, ведущим к утрате личной ответственности.
Реалистичную и горькую оценку поведения людей, собранных в массу, дал выдающийся испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. По его мнению, масса — это множество людей без особых достоинств, их господство оборачивается торжеством повседневности, возведением в право человеческой заурядности. Он считал, что трагедия современной ему западной цивилизации заключается в присвоении массами функций одаренного и квалифицированного меньшинства — носителя творческих и управленческих начал и традиций в любом обществе. Демократия для масс оказывается условием удовлетворения подсознательных влечений, вожделений, облеченных в словесную форму.
Масса способна действовать в политике единственным наиболее доступным способом прямого действия, его постоянное использование ведет к постепенному нарастанию разрыва между сложностью проблем и примитивностью средств, применяемых для их решения: «...жутко становится, когда слышишь, как сравнительно образованные люди рассуждают на повседневные темы. Словно крестьяне, которые заскорузлыми пальцами пытаются взять со стола.иголку, они подходят к политическим и социальным вопросам сегодняшнего дня с тем самым запасом идей и методов, какие применялись 200 лет назад для решения вопросов, в 200 раз. более простых». Столь радикальный негативизм в оценке влияния участия масс на социальные процессы вряд ли оправдан в свете как современного, так и исторического опыта. Существует огромное число фактов, политических событий и процессов, в ходе которых масса, участвуя в выборах, движениях за мир или сохранение окружающей среды, показывает способность принятия верных решений и их стойкой защиты. По мнению английского историка массовых движений Дж. Рюде, «поведение масс вообще нельзя считать «иррациональным» в обычном значении этого термина. Массы иной раз поддавались панике, питали иллюзии и несбыточные надежды, но цели, которые они перед собою ставили, были вполне реальны; более того, эти цели, как было

показано выше, определяли и характер конкретных акций, и методы борьбы в соответствии с обстоятельствами». Но основания для тревожной и пессимистической оценки феномена массовизации политики, разумеется, существуют, они заключаются прежде всего в психологизации поведения людей, соединенных в массу, в понимании роли рациональных импульсов в управлении такого рода общностью, они в таком случае просто не в состоянии воспринять, а тем более подчиниться сложно организованным духовным
импульсам.
При оценке и прогнозировании характера возможного поведения массы необходимо принимать во внимание наличие двух
ее основных типов: публики, формирующейся на основе интеллектуального взаимодействия; ее составляют, например, читатели одной газеты, слушатели передачи, люди, увлеченные тем или иным занятием, видом досуга; тип связи, складывающийся здесь, в достаточной степени случаен, но он постоянен, более или менее устойчив; толпы, возникающей на основе физического взаимодействия поддерживающих между собой непосредственный контакт людей, когда они приходят на митинг, ожидают поезда или выходят из него, задерживаются на одном месте какими-либо внешними обстоятельствами.
У публики отсутствует какая-либо специальная организация, она разнородна, состоит из представителей различных социальных групп, повод ее образования достаточно случаен. Но практически всегда она формируется на более или менее устойчивой, рациональной основе, ею, как правило, является или общая информация, или общий интерес.. Они служат опорой формирования рациональности, предсказуемости поведения. Ярко выраженные черты толпы: скученность на ограниченном пространстве, относительная длительность совместного пребывания в одном месте, отсутствие способности контроля над взаимодействием создают возможность стремительного заражения — взаимной передачи чувств между собранными индивидами. Толпа не имеет устойчивых факторов общности, что практически блокирует способность отклика на связную, логическую аргументацию, она не просто выводит из зыбкого эмоционального равновесия, а, наоборот, открывает возможность быстрого ответа на импульсивное, эмоциональное воздействие. Поэтому Г. Ле Бон подчеркивал, что «толпами нельзя руководить посредством правил, основанных на чисто теоретической справедливости, а надо отыскивать то, что может произвести на нее впечатление и увлечь ее»
Характерный пример реакции толпы на рациональное и эмоциональное воздействие мы находим в «Записках о революции»

H.H. Суханова. Во время июльских событий 1917 г. в Петрограде огромная толпа матросов-кронштадтцев является в Таврический дворец, где заседает ЦИК, и требует встречи с министрамисоциалистами. «Президиум выслал к ним Чернова. Лишь только он появился на верхней ступени портика, толпа кроюптадтцев немедленно проявила большую агрессивность и из многотысячной вооруженной толпы раздались крики: — Обыскать его! Посмотреть, нет ли у него оружия!
— В таком случае я не буду говорить,— объявил Чернов и сделал движение обратно во дворец. Вполне возможно, что Чернова и вызвали не для речей, а для других целей. Но, во всяком случае, эти цели были неопределенны, и после его заявления толпа сравнительно затихла. Чернов произнес небольшую речь о кризисе власти, отозвавшись резко об ушедших из правительства кадетах. Речь прерывалась возгласами в большевистском духе. А по окончании ее какой-то инициативный человек из толпы требовал, чтобы министры-социалисты сейчас же объявили землю народным достоянием и т. п.
Поднялся неистовый шум. Толпа, потрясая оружием, стала напирать. Группа лиц старалась оттеснить Чернова внутрь дворца. Но дюжие руки схватили его и усадили в открытый автомобиль, стоявший у самых ступеней с правой стороны портика. Чернова объявили арестованным в качестве заложника...
Немедленно какая-то группа рабочих бросилась сообщить обо всем этом ЦИК, и, ворвавшись в Белый зал, она произвела там панику криками: — Товарищ Чернов арестован толпой! Его растерзают! Спасайте скорее! Выходите, все на улицу!
Чхеидзе, с трудом водворяя порядок, предложил Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому поспешить на выручку Чернова. Где были прочие, не знаю. Но Троцкий подоспел вовремя.
Я с Раскольниковым остановился на верхней ступени у правого края портика, когда Троцкий в двух шагах подо мною взбирался на перед автомобиля. Насколько хватало глаз — бушевала толпа. Группа матросов с довольно зверскими лицами особенно неистовствовала вокруг автомобиля. На заднем сиденье его помещался Чернов, видимо, совершенно потерявший «присутствие духа».
Троцкого знал и ему, казалось бы, верил весь Кронштадт. Но Троцкий начал речь, а толпа не унималась. Если бы поблизости сейчас грянул выстрел, могло бы произойти грандиозное побоище, и всех нас, включая, пожалуй, и Троцкого, могли бы разорвать в клочки. Едва-едва Троцкий, взволнованный и не находящий слов в дикой обстановке, заставил слушать себя ближайшие ряды. Но что говорил он!

— Вы поспешили сюда, красные кронштадтцы, лишь только услышали о том, что революции грозит опасность! Красный Кронштадт снова показал себя как передовой боец за дело пролетариата. Да здравствует Красный Кронштадт, слава и гордость революции!
Но Троцкого все же слушали недружелюбно. Когда, он попытался перейти собственно к Чернову, окружавшие автомобиль ряды снова забесновались.
— Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию. Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции с мелкими насилиями над отдельными случайными людьми? Отдельные люди не стоят вашего внимания... Каждый из вас доказал свою преданность революции. Каждый из вас готов сложить за нее голову. Я это знаю... Дай мне руку, товарищ! Дай мне руку, брат мой!
Троцкий протягивал руку вниз, к матросу, особенно бурно выражавшему свой протест. Но тот решительно отказывался ответить тем же и отводил свою руку, свободную от винтовки»11.
Конечно, в такой момент трудно сохранить трезвую голову любому человеку, но нетрудно видеть, что поведение Троцкого больше соответствует специфике ситуации, чем поведение Чернова, хотя оно построено именно на алогичности, абсурде, если хотите. Но алогична, абсурдна сама ситуация...
Нетрудно видеть, что динамика психологии в толпе такова, что способствует понижению уровня рациональности поведения, это непосредственное следствие таких ее неизбежных спутников, как теснота, скученность, отсутствие свободы движения, просто физических контактов, толчков и прикосновений. Все это ведет к понижению уровня критичности, самостоятельности в суждениях и действиях, и люди все в большей мере поддаются эмоциональному влиянию. Механизм его формирования был раскрыт выдающимся русским психологом и психиатром В. И. Бехтеревым. Что же происходит в этот момент?
В толпе ограничиваются произвольные движения, что волейневолей вызывает концентрацию внимания на словах оратора, но поскольку всякое сосредоточение внимания имеет определенные пределы, то наступает постепенное утомление внимания, а вслед за ним идет период, когда открывается обширное поле для внушения, т. е. все менее критичного восприятия слов оратора, и, таким образом, спокойная толпа становится толпой возбужденной, происходит и усиливается как бы общее взаимовнyшeнue. Здесь уже не до логики и взвешенности аргументации.
Знание этого простого механизма объясняет использование многих известных и широко распространенных атрибутов

политического общения в массовых аудиториях: мимики, жестов, шумов и усилителей звука, толчков и многого другого, к чему активно прибегают его участники. Эти приемы ломают тонкую грань, отделяющую публику от толпы, увеличивают долю физического взаимодействия в ущерб интеллектуальному контакту.