Радиологический съезд в Брюсселе

Первая наша остановка на пути в Брюссель – Вена. Но Вены мы почти не видели. Погода стояла отвратительная – дождь. И мы, лишь купив себе кое-что – мне пальто и ботинки, Катёне какие-то пустяки, помню только хороший зонтик, – поехали дальше. Погода не исправлялась. Река Инн «вздулась», и наш поезд долго и осторожно шёл по берегу этой бурной горной реки. Чтобы ехать по Швейцарии днём и любоваться прекрасным ландшафтом гор и озёр, мы остановились на ночлег в Инсбруке, а рано утром продолжили путь.

Наконец-то погода разгулялась, и мы благополучно добрались до Цюриха. Здесь сделали нашу вторую остановку – специально для того, чтобы посетить Рейнский водопад. Целый день мы посвятили осмотру этого уникального сооружения природы.

Вернувшись с Рейнского водопада, перед вечером мы переехали в Люцерн на Фирвальдштедтское озеро. Там ходили в парк, к высеченному в скале умирающему льву, памятнику верности и храбрости гельветов – наёмных швейцарских войск, которые защищали последнего французского короля во время революции и были все перебиты восставшим народом. Поднимались на гору над Люцерном, откуда рекомендуют любоваться окрестностями. Почему-то перед отъездом С. А. Макаров советовал нам подняться по пешеходной тропе и, полюбовавшись видами, спуститься трамваем, а не наоборот. Мы послушались его и так намучились, что, когда добрались до вершины, нам было уже не до созерцания красот природы. Мы сели в трамвай и через четверть часа были у себя в гостинице. Зато на другой день мы чудесно прокатились на пароходе по Фирвальдштедскому озеру. Берега-скалы смотрятся в его зеленоватые воды, леса по горам. Мы остановили пароход у часовни Вильгельма Телля и километра четыре шли пешком по прекрасной дороге вдоль берега озера до Флюэнего, где стоит памятник Вильгельму Теллю. Обратно для разнообразия, чтобы видеть другие места, вернулись поездом. Здесь любопытен ещё ледниковый парк с так называемыми ледниковыми мельницами: в углублении на скале потоком воды вращается каменный шар. Оказывается, такие «мельницы» есть и у нас на Урале, в геологическом заповеднике. Эти странные образования объясняются деятельностью льдов, покрывавших когда-то всю Европу. Рядом с ледниковым парком находился довольно глупый, но забавный аттракцион. Мы вошли в маленькую трёхгранную комнату, стены которой сделаны из зеркал. Нам показалось, что мы попали в громадную толпу людей, но, всмотревшись, увидели – это всё наши же изображения.

Рано утром мы выехали из Люцерна к Интерлаккену. Горная железная дорога то подымается на большую высоту, то спускается в чудную долину с озёрами и горными речками. Между обычными рельсами положен третий, за него паровоз цепляется зубчатым колесом. Мы, не отрываясь, смотрели в окно на прелестные долины. Так и хотелось выйти из вагона и пожить на берегу маленького голубого озерка. В Бриенце, пересев на пароход, мы проплыли вдоль всего Бриенцского озера. Тут погода снова испортилась, и хотя нам удалось погулять по окрестностям Интерлаккена, но красавица гора Юнгфрау была закутана облаками.

Дальше поездом через Симменталь, где находится центр симментальского животноводства, мы перевалили через горный хребет и спустились к Женевскому озеру.

Спустились мы к Монтрё, отсюда – пароходом по Женевскому озеру до Женевы. Опять чудесная прогулка по озеру, воды которого славятся необычайно голубым цветом – это зависит от взвешенных в воде ультрамикроскопических частиц, которые, деформируя свет, не делают, однако, воду мутной она прозрачна, как кристалл.

Мы чуть было не опоздали на пароход. Катёна осталась на пристани с вещами, а я пошёл купить швейцарского шоколада в павильончик. Он находился недалеко от пристани, но и не рядом. Стою я, выбираю из множества сортов (были там и молочный, и чёрный горьковатый) и вдруг оборачиваюсь и вижу – вся публика с пристани переходит на неслышно подошедший пароход. Я сломя голову побежал, и в последний момент по сходням мы поднялись на палубу. Шоколад я всё-таки успел купить.

К вечеру приехали в Женеву, устроились в гостинице. Я сходил на телеграф и получил телеграмму из Дубны – там всё обстояло благополучно. Утром погуляли по городу, по набережной озера, взяли автомобиль и проехали к Шильонскому замку.

А вечером мы сели в поезд и рано утром прибыли в Париж. Ехать ночью не хотелось, но тут выбора не было, да мы к тому же и торопились к сроку в Брюссель. В Париже мы остановились в гостинице, которую нам рекомендовал папа: весьма второстепенная, скорее – меблированные комнаты, излюбленное место русских профессоров. Хозяйка знала многих русских профессоров и даже гордилась, что учёные предпочитают её меблированные комнаты. Объяснялось это очень просто: не только недорогими комнатами, но и тем, что сам дом помещался в университетском Латинском квартале, против театра «Одеон». Дом выстроен в чисто старопарижском стиле, какие можно увидеть в фильме «Под крышами Парижа»{371}. И внутри всё старенькое. В комнатах не имелось даже электрического освещения. В верхние этажи вела винтовая деревянная скрипучая лестница. Посреди комнаты, занимая большую её часть, возвышалась громадная двуспальная кровать. Пахло керосиновыми лампами. Катёнушке, конечно, это помещение не особенно пришлось по вкусу. Но зато вся обстановка переносила в старые времена. А сам Париж опять произвёл на меня чарующее впечатление.

Площадь перед театром «Одеон» очень шумная. Всю ночь едут какие-то телеги. По-видимому, грузовой транспорт приурочен, главным образом, к ночному времени. Катёна от этого шума просыпалась, ей снилось, что какие-то телеги наехали прямо на дом.

Чтобы Катёнушка получила общее впечатление о размерах и внешности Парижа, мы наняли фаэтон и просто ездили по улицам и бульварам. Погода стояла чудесная. Побывали мы на могиле Наполеона. Прошлись по большим магазинам. Катёна купила себе готовый костюм, который очень долго ей служил. Детям – замечательных мишек: Митюне – очень большого, а Танюше – поменьше. Побывали и в Лувре{372}, там нас привлекали больше всего картины Леонардо да Винчи, особенно «Мона Лиза» («Джоконда»), так как мы в ту пору увлекались трилогией Мережковского{373}.

Попали мы и в Grande Opera, но сидели довольно высоко, хотя видно и слышно всё было очень хорошо. Шла двухактная опера Р. Штрауса «Саломея», обставленная превосходно: чудный оркестр, прекрасные голоса. Контрастом ей выступал очень бедно поставленный на этой же сцене балет «Фея кукол»{374}. Русский балет в этом отношении намного выигрывал.

Обедали мы в характерных для Парижа домовых ресторанчиках Дивиля.

В год нашего приезда в Париже открылась первая линия метрополитена, но или он вообще был плохо сделан, или не вполне закончено оборудование, но только в тоннелях было как-то душно и сыро. Ездили мы с Катёной и на Paire la Chese, знаменитое парижское кладбище, где погребены расстрелянные коммунары.

Радиологический съезд был приурочен к Всемирной выставке, проходившей в Брюсселе. На съезд, тоже всемирный, съехались учёные физики со всего света и самых разнообразных специальностей. Ведь все явления, какие ни взять, связаны с излучением: и генератор переменного тока излучает, и трансформатор Тесла излучает, и вибратор Герца излучает. Излучает всякое нагретое тело, какой бы температурой оно ни обладало. Только разные лучи нагретого тела по-разному действуют на человека. Далее идут всякие люминесценции до рентгеновых лучей включительно. Наконец, излучает электромагнитные волны и выбрасывает, то есть излучает, β и χ лучи радий. В соответствии с этим образовалось множество секций. Но стояла на съезде и общая для всех задача, заранее доведённая до сведения всех делегатов: необходимо было международным соглашением установить единицу измерения радиоактивного излучения.

Остановились мы в старом городе в гостинице «Miroire». Здесь же остановилась и madam Kurie – мы нередко видели её в гостиничном ресторане. Её мужа, Пьера Кюри, уже не было в живых. Его задавили на улице в Париже: он был глуховат и, переходя улицу, не услышал сигналов автомобиля, который сшиб его{375}. Мария Кюри, уже большая знаменитость, доктор и профессор Сорбонны, внешне выглядела довольно-таки неожиданно: истощённая, какая-то вся выцветшая, неряшливо одетая, в измятой шляпе. Она очень напоминала русскую курсистку старого времени, когда заботиться о внешности для курсистки считалось неприличным. Но, как знаменитость, madam Kurie всегда была окружена молодёжью.

Мы появились в Брюсселе как раз вовремя. В день приезда я отправился на «встречу» – она проходила вечером в городской ратуше: все члены съезда собрались здесь, чтобы познакомиться друг с другом. Все – во фраках. Я тоже взял с собой этот парадный костюм и надевал его в парижскую оперу, на эту встречу в ратуше и ещё в театр в Брюсселе на спектакль, который специально устраивали для членов съезда. На встрече в городской ратуше я видел и кое-кого из русских представителей – двух профессоров из Казани: Гольдгаммера-старшего, сделавшего доклад в одной из секций на какую-то сугубо теоретическую тему, и Ульянина, занимавшего в Казани кафедру теоретической физики. Говорят, Ульянин претендовал на кафедру в Саратовском университете, но как будто бы из-за его «приверженности к рюмочке» организаторы нового университета кандидатуру его отвели. По отзывам же П. Н. Лебедева, который знал Ульянина ещё по Страсбургу, тот был весьма способным человеком{376}. Встретил я и ряд учёных, с которыми познакомился летом 1909 года: Рикке из Гёттингена, В. Вина, которого я слушал в Вюрцбурге, Резерфорда.

Ходил я на секционные заседания, но особенно интересных докладов не слышал: все – довольно мелкие и какого-то сугубо секционного характера. Но я не являлся специалистом в какой-либо узкой области излучения, все мои интересы находились в акустике, а она-то и не была представлена на съезде.

Более интересными для меня оказались доклады на общих собраниях. Слушал я большой доклад Риги, подводившего итоги учению об электромагнитных волнах. Как всегда, интересный и содержательный доклад сделал Резерфорд.

На первом же общем собрании выбрали комиссию для установления единицы измерения радиоактивности. Комиссия, разумеется, состояла сплошь из одних знаменитостей: Кюри, Резерфорд и другие известные имена. На следующем общем собрании съезда комиссия доложила результаты своей работы. За единицу измерения радиоактивности было взято количество энергии, излучаемой граммом чистого радия в одну секунду. Эту единицу измерения назвали в память Пьера Кюри его именем: кюри.

Мария Кюри на этом же заседании докладывала, что ей удалось получить металлический радий, по виду похожий на металлический натрий. Металлический радий так быстро окислялся, что в виде металла мог сохраняться только в абсолютном вакууме. Как известно, количество излучаемой энергии не зависит от того, в каком соединении или в каком состоянии находится радий, если, конечно, вести расчёт на чистый металлический радий. Мария Кюри докладывала и об установленной единице, благодарила съезд за то, что эту единицу в память Пьера Кюри назвали его именем.

На спектакль в городском театре члены съезда получали билеты в бюро съезда. Катёна же была записана «гостем», и, таким образом, мы оба имели по билету в партер. Давалась в прекрасном исполнении «Манон». Около нас, или чуть впереди, сидел Сванте Аррениус. Я поклонился ему и напомнил, что мы уже встречались. Ведь я видел и слушал его на первом Менделеевском съезде, затем – в лаборатории Резерфорда. И эта встреча была уже третья. Аррениус был очень приветлив, и мы долго разговаривали по-немецки. Это было ещё до того, как Аррениус звал П. Н. Лебедева в Норвежскую академию и писал ему, что в ней он получит положение, «соответствующее его научному рангу»{377}. Вообще, «звание» ученика Лебедева открывало доступ во все физические лаборатории и делало их хозяев весьма любезными.

Сам Брюссель производил тогда неприятное впечатление. Улицы плохо убраны. В старом Брюсселе они так узки, что трамвай едва проходит между тротуарами и надо остерегаться того, чтобы он тебя случайно не задел.

Посетили мы и выставку, но она выглядела довольно бедно. Кстати, после нашего отъезда выставочные здания сгорели. Рассказывали, что компания-устроитель Всемирной выставки потерпела большие убытки: выставка не была популярна и приносила мало доходов, да и пожар застрахованных зданий едва ли не был вызван специально, чтобы свести концы с концами.

Из Брюсселя мы отправились в Лейпциг – навестить К. А. Кламрота. В Кёльне пересаживались, между поездами оставалось время, и мы погуляли по городу и купили «О-де Колона», то есть «Воды Кёльна», которой славится город. Особенной известностью пользовались фабрики «Мария-Фабрина» и «№ 4711». Мы накупили продукции обеих фабрик. Помню чудесные духи «Виолет» фабрики «№ 4711». Маме в подарок мы купили большую бутылку одеколона «Мария-Фабрина», который она очень любила: запах действительно замечательный.

В Лейпциг мы приехали рано утром. К Кламротам так рано идти было неудобно. И мы отправились в Лейпцигскую картинную галерею. Ничего особенного там не обнаружили, огромное впечатление произвела лишь мраморная скульптура, изображающая Бетховена. Раньше я знал её по описаниям. Изображать Бетховена в кресле совершенно обнажённым мне казалось просто неприлично. Но на деле было совсем не так: я увидал колоннаду, промежутки между колоннами завешаны какими-то драпировками. Я приподнял одну драпировку и был совершенно очарован: Бетховен из чудного белого мрамора, как живой, сидит в кресле, на коленях что-то вроде пледа из жёлтого мрамора. Бетховен сосредоточенно и вдохновенно смотрит куда-то вдаль, и нагой он или одетый – это совершенно неважно. Даже хорошо, что нет никакого платья, платье слишком обыкновенно для такого колосса, а перед Гением – орёл из чёрного мрамора, который как бы поражён величием Гения и отступает перед ним. Я никак не ожидал, что эта скульптура может производить такое впечатление. Как сейчас, вижу всю эту картину. Надо признать, изображения на фотографиях не дают никакого понятия об оригинале.

Мы пришли к Кламротам домой, и мой милый учитель опять был растроган свиданием. Я его видел, увы, последний раз. Мы пообедали у них, посидели недолго, дабы не утомлять старика – ведь Карлу Антоновичу перевалило уже за 80 лет[28].

От Кламротов мы отправились прямиком на вокзал и, нигде больше не задерживаясь, поехали через Берлин – Александрово – Варшаву восвояси. В Александрове проводился досмотр вещей. Мы никаких мер не принимали, чтобы избежать пошлины, но вот наши спутники, и особенно спутницы, начиная от Берлина, были разодеты во все обновки, приобретённые за границей. Но после досмотра все шляпы, накидки и прочее были сняты и уложены по чемоданам. Ведь платье, пальто, шляпа, если они надеты на человеке, пошлиной не облагались, но если они лежали в сундуке, то оплачивались, и довольно высоко.

Часть шестая (1910–1911)