В эсхатологической этике Н. А. Бердяева

Проблема взаимоотношений нравственности и религии относится к числу излюбленных, постоянных тем философского творчества Н. Бердяева. Так или иначе, она присутствует на страницах практически каждого значительного по объему произведения философа, сопровождает мысль Бердяева в разные периоды его жизни. Как отмечает В.Н. Назаров, «…философское творчество Н.А. Бердяева … имеет ярко выраженную этическую доминанту»[223].

Среди произведений Бердяева, в которых представлены этические взгляды, особое место занимает работа 1931 г. «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики». Это его единственная работа, полностью посвященная вопросам этики. При этом по оценке автора именно она позволяет судить о его «окончательной философии», является вершиной его творчества. В ней нашла наиболее полное отражение оригинальная этическая концепция Бердяева. При этом трактовка этического Бердяевым далеко выходит за рамки понимания этики в университетско-академической традиции, рассматривающей ее как область знания, предметом которой является мораль (или нравственность)[224]. Особенно ярким является контраст этических идей Бердяева с логицизмом университетской западной этики, развивавшейся в двадцатом веке, как отмечает А.А. Гусейнов, «…под существенным (быть может, определяющим) воздействием идеала научной рациональности»[225]. Работа Бердяева по характеру постановки и решения этических проблем противоположна основным установкам метаэтики, которая под влиянием неопозитивистской «философии логического анализа» сосредоточилась на анализе языка морали в ущерб раскрытию ее содержательной проблематики. Такое отступление от узкого, ограниченного теорией морали, понимания этики имеет собственную длительную историю в философской традиции, восходящую еще к Аристотелю (подразумевавшему под этикой наряду с наукой, теорией также этические произведения и этическую практику).

Название, выбранное Бердяевым для работы, суммирующей основы его мировоззрения, перекликается с названиями таких философских произведений, как «Этика, или познай самого себя» П. Абеляра и «Этика» Б. Спинозы. Расширение Бердяевым проблемного поля этики подчеркивают В.В. Бычков и В.Н. Назаров. На мой взгляд, сходный, расширительный подход (применительно не к этике, а к эстетике) мы имеем в творчестве А.Ф. Лосева, сосредоточившего свой исследовательский интерес на проблеме выражения (у Бердяева такое место при рассмотрении этики занимает проблема различения и оценивания).

Бердяев противопоставляет традиционному упрощенному дуализму добра и зла в этике парадоксальную этику как учение о бесконечности, загадке человека и его назначении, раскрываемое в категориях творческих ценностей и творческих энергий человека. По Бердяеву, философия познает бытие человека из человека и через человека: смысл вещей раскрывается творческой активностью человека путем экзистенциального прорыва к смыслу. Поэтому этика не есть кодификация традиционных норм и оценок, а завершающая часть философии духа, сфера которой включает всякое отношение к ценности. Таким образом, этика выступает по мысли Бердяева в качестве центра всего философского познания, т.к. именно она обращена к ключевой для Бердяева проблеме возникновения добра и зла, различения и оценки.

В наиболее масштабной на сегодняшний день научной работе, посвященной систематическому изложению истории русской этики, концепция Бердяева определяется как «эсхатологическая этика творчества»[226]. На мой взгляд, такое определение взглядов Бердяева является наиболее точным. Бердяев переосмысливает ключевые проблемы этики в контексте основных идей своей философии (идеи несотворенной свободы, идеи объективации, идей творчества и персонализма). Но наиболее важным из них стал принцип активно-творческого эсхатологизма, который смещает акценты в этике со сферы регуляции социальных отношений на сферу фундаментальных экзистенциальных оснований бытия личности.

Одной из основных особенностей решения Бердяевым проблемы взаимоотношений морали и религии является жесткая критика рационалистического нормативизма академической этики, которому он противопоставляет профетизм этики творчества. В.В. Бычков в завершающей цикл работ по истории восточно-христианской линии развития эстетики книге «Русская теургическая эстетика» отмечает в первую очередь эстетическую перспективу актуализации идей эсхатологической этики Бердяева[227]. (Действительно, ни академическим теологам в силу неортодоксальности многих его идей, ни академическим философам в силу профетической формы их выражения Бердяев, по мысли исследователя, не интересен. А интересен Бердяев именно для специалистов в области эстетики в силу их внимания к проблемам творчества.) На мой взгляд, эта парадоксальная оценка (особенно, если использовать лосевскую трактовку проблемного поля эстетики) очень перспективна. Она акцентирует ту устремленность к синтезу всех форм творчества и глубокий интерес к высшей форме проявления человеческой активности – теургическому творчеству, которые невозможно выразить ни в системе понятий сциентистски ориентированной философии, ни в строгой системе догматических положений академического богословия.

Бердяев отталкивается в своем анализе проблем взаимоотношений религии и нравственности от мысли из записной книжки 1846 г. Н.В. Гоголя, взятой эпиграфом ко всей книге: «грусть от того, что не видишь добра в добре». Сомнение в изначальности и беспроблемности добра и стало для Бердяева исходной предпосылкой критики рационально-нормативистской этики. Бердяев сомневается в доброте самого добра в связи с проблемой критериев добра и зла, источников их различения и оценки в целом. Бердяев утверждает, что высший ценностный критерий этики должен носить «сверхэтический» характер. Поиск ответа на вопрос о том, каким должен быть этот характер, приводит Бердяева к пересмотру предмета этики. Он приходит к пониманию этики как учения о смысле и природе различения и оценки. Бердяев смещает плоскость рассмотрения этических проблем в сферу религиозной метафизики личности, выдвигая в качестве исходной точки отсчета всей сферы этического проблему теодицеи.

Как и С. Булгаков, выделивший проблему границы вмешательства Бога в жизнь мира как основание рефлексии тем личности и культуры, Бердяев раскрывает как основание этики «отношение между свободой Бога и свободой человека». Вместо традиционного перечня социально детерминированных моральных норм и категорий морального сознания центральной точкой авторской рефлексии этической сферы становится тема грехопадения. Именно эта проблема по мысли Бердяева раскрывает глубинные основания происхождения добра и зла как раздвоенности бытия, онтологического раскола. Дуализм добра и зла неустраним в тварном мире после грехопадения, и Бердяев задается вопросом, не способствует ли добро и добрые люди кристаллизации, увековечению зла и злых людей? Этот дуализм, по мысли Бердяева, может быть преодолен лишь в эсхатологической перспективе, в преображенном бытии. Моральный нормативизм обращается в истолковании природы этического, в конечном итоге, к натурализму. Парадоксальная этика Бердяева исходит из супранатуралистической предпосылки, что начало сверхчеловеческого (в значении, которое использовал Вл. Соловьев) выступает конститутивным признаком человеческого бытия. Обращаясь к религиозным феноменам юродства и аскетики, Бердяев вслед за Вл. Соловьевым считает, что человек жертвует интеллектом вследствие невозможности разрешить нравственные конфликты жизни. Сущность этих конфликтов по мысли Бердяева – не в столкновении ясного добра и ясного зла, а в отсутствии одного ясного нравственно-должного выхода.

Наряду с критикой рационально-нормативистского понимания этики, Бердяев пишет о репрессивной роли социальности в нравственной жизни, призывает, по выражению о. А. Меня, снять с духа и морали социоморфную оболочку, т.к. общество по мысли Бердяева не может быть источником нравственной оценки. Для Бердяева нравственность выступает в первую очередь частью духовного мира, его производным, она лишь проецируется на социальную среду. Нравственное излечение человека не может быть осуществлено с помощью нравственного сознания, оно возможно лишь путем вмешательства сверхсознательного, духовного начала. В этом мысль Бердяева близка основной установке русской религиозной философии конца 19 в. – начала 20 в., усматривавшей основания морали в божественном абсолюте. Эта установка и определяет специфику решения Бердяевым проблемы взаимоотношений религии и нравственности.

Еще одним доводом критики морального нормативизма в парадоксальной этике Бердяева является неустранимо противоречивый характер самих норм морали, возникших вследствие онтологического раскола бытия, что обуславливает тесное переплетение в жизни добра и зла, динамику моральной природы личности. Поэтому этика по мысли Бердяева не может быть набором шаблонов и стереотипов, узаконенных разумом или социальным авторитетом. Деятельность духа в сфере моральной неопределенности и принципиальной неразрешимости моральных конфликтов, своего рода зоне морального риска в жизни человека ведет к неизбежности каждый раз совершать индивидуальный творческий акт.

Новая этика выстраивается Бердяевым не на нормах и законах сознания, а на началах творческой энергии человека: основным является характер личности, ее творческая направленность, а не следование нормам и ритуалам. Этика рационально-нормативистского типа (этика закона) игнорирует, по мысли Бердяева, глубинный экзистенциальный опыт нравственной жизни личности. Это этика социальной обыденности, она детерминирована не личностью, а социумом. Юридизация морали превращает личность в автомат добродетели. Главный вывод Бердяева – нормативизм этики закона применим лишь к типичным, элементарным ситуациям и бессилен в отношении более глубоких моральных проблем и конфликтов, требующих уже индивидуального творческого разрешения.

Этика творчества раскрывается Бердяевым в персоналистическом ключе: ее сущность заключается в самопреодолении личности, выходе за пределы замкнутого личностного бытия и в конечном счете ведет к эсхатологическому горизонту. Творческая сущность человека определяется единством двух начал: несотворенной свободы и тварной природы. Эсхатологический характер этики творчества связан с идеей Бердяева о принципиально эсхатологическом характере любого творческого акта: совершение свободного творческого акта вырывает личность за пределы сферы жесткой детерминации, за пределы пространства и времени. В каждом подлинном акте творчества, пишет Бердяев, происходит преображение мира. Творческое призвание человека получает свое высшее выражение в этике творчества, выделенной Бердяевым наряду с этикой искупления и этикой закона. Этика творчества, по мысли Бердяева, подразумевает реальное преодоление дуализма добра и зла, не уничтожение зла, а его творческое преображение в добро. Бердяев пишет о трагедии морали: моральное сознание не может победить жестокости, жадности, зависти, страха, так как все эти состояния обладают способностью возрождаться под видом добра. Вне эсхатологической перспективы этот трагизм неустраним. Однако констатация бессилия морали в историческом плане бытия обосновывает необходимость активного творчества моральных ценностей для личности. Это единственный путь, как считает Бердяев, для преодоления зла в нашем мире. Динамизм морального статуса личности (злодей может превратиться в праведника, праведник в злодея) сопровождается и динамикой творческого процесса в моральной сфере в целом (творчество способно вывести злое, несовершенное бытие на более высокий уровень, преобразовать его в добро).

На мой взгляд, идея о необходимости этики творчества как реального привнесения «еще не бывшего в мире добра» является одной из наиболее ценных идей в этической концепции Бердяева. Осуществление добра путем творческого преображения зла в добро одновременно упраздняет и само добро, поскольку реализуемая в добре творческая энергия важнее нормативной цели: добро, поэтому перестает быть конечной целью жизни и бытия. «Человек осуществляет добро совсем не потому, что он ставит себе целью осуществить добро, а потому, что он заключает в себе творческую энергию добра»[228].

Этика творчества приобретает смысл лишь в эсхатологической перспективе, и этот вывод Бердяев считал самым важным из всего им написанного. Эсхатологизм в этике Бердяева переводит ее в плоскость проблем воскресения и вечной жизни, вечного и целостного бытия личности по ту сторону добра и зла. Этика приобретает черты этики сверхдобра, причем, как отмечает В.Н. Назаров, Бердяев приходит к пониманию сверхдобра как красоты, что служит примером преемственности этики творчества идеям Вл. Соловьева, поставившего перед философией задачу оправдания добра как красоты[229].

ИДЕЯ САМОСТИ В РАБОТАХ