Глава 16. Гитлер принимает решение

 

Гитлер стоял на коленях перед Евой Браун и просил у нее прощение:

— Евочка, родная моя! Прошу тебя, помилосердствуй, душечка! Это все он, подлый Исаев вынудил применить к нему пытку носками!

— Не смейте говорить о Штирлице в таком тоне! — давая смачную пощечину Гитлеру заорала Ева Браун.

— Евочка! Я же люблю тебя! — продолжал Гитлер. — Ну, что тебе Геббельс или Штирлиц, ведь я, и только я, подарил тебе все твои счастливые ночи!

— Хватит говорить гадости, Адольф! — оборвала его Ева. — Доктор Геббельс не сделал вам ни малейшего вреда! Он такой милый… И даже если вы нас застали врасплох, то это еще ни о чем не говорит! Мы с ним обсуждали важные государственные дела, и поверьте, Адольф, эти «дела» важны не только для меня и него, но, прежде всего — для вас и для всей Германии!

— Евочка моя… — мямлил Гитлер.

— За, что мне такое наказание? — орала Ева Браун, сотрясая своим голосом бетонные стены бункера. — Мне, которая всю себя отдает ради того, чтоб этот придурок был счастлив?

— Евочка моя… — бубнил Гитлер, обнимая прелестные ножки Евы.

Вдруг в бункер вбежал запыхавшийся Борман. Увидев Гитлера, стоящего на коленях перед Евой Браун, он не удержался и заржал как спесивый мерин. Гитлер опомнился, встал, принял обычный для себя вид и подойдя к Борману, плюнул ему в лицо. Борман не ожидал этого и плюнул в лицо Гитлера, сказав при этом:

— Вот мы и квиты, мой фюрер!

— Что вы себе позволяете, господин рейхсляйтер? — вытирая физиономию и моргая глазками, закричал Гитлер.

— Ничего я себе не позволяю! — вытирая лицо и передразнивая вождя нации сказал Борман.

Но Гитлер сдержал себя, так как прекрасно понимал, что он во многом зависит от Бормана, у которого находилось практически все золото партии, поэтому он подошел к Еве и попросил ее удалиться.

— Я слушаю вас, господин рейхсляйтер! — сказал фюрер после того, как Ева Браун, заплаканная, ушла в свои апартаменты.

— Да, плохо вы обращаетесь со своей возлюбленной.

Гитлер стиснул зубы.

— Но я не за этим пришел!

— А за чем же еще? — ехидно спросил Гитлер.

— Дело в том, что мы, наконец, арестовали Штирлица!

— Как? Уже?

— Да, мой фюрер, он вот уже как два часа находится в подвалах старика Мюллера.

Гитлер недоверчиво посмотрел на Бормана.

— Что вы предлагаете с ним делать?

— А вы?

— Я, собственно говоря, хотел бы переговорить с ним. Можно? — Борман недоверчиво посмотрел на Гитлера.

— Переговорить?

— Да!

— О чем можно разговаривать с этой шпионской свиньей? — c ненавистью произнес Борман.

— Есть о чем, — сказал Гитлер и вызвал своего любимого адъютанта.

 

ГЛАВА 17. ФАШИСТСКАЯ ТВАРЬ

 

Штирлиц лежал на грязной кушетке в камере третьего яруса Гестапо, в той самой, где недавно он устроил пытку носками над Геббельсом. Штирлиц смотрел в потолок. Потолок был серый, и казалось, такой же грязный как и кушетка, как и заплеванный, как будто специально кем-то пол, как и тускнеющие под замасленной лампой стены. «А это уже провал! — подумал Штирлиц. — И самое главное, Кэт окончательно втюрится в Бормана! Гад! Это все он подстроил — любитель мелких пакостей! Фашистская тварь! Как я их всех ненавижу!»

Штирлица терзали смутные сомнения относительно внезапного заключения его в ту же самую камеру, где он пытал доктора Геббельса, плюс еще ко всему, ужасно ныла разбитая во вчерашней драке челюсть. Но эти неприятности, которые, несомненно, привели бы любого другого разведчика в полное отчаяние, ни в коем случае не смутили Штирлица. Более того, он даже не поперхнулся, когда дверь в камеру внезапно открылась и на пороге стояли сияющий Мюллер и моргающий глазками Гитлер.

Гитлер брезгливо обошел камеру, c пониманием посмотрел на орудия пыток и, высморкавшись себе в рукав, обращаясь к Штирлицу, ехидно спросил:

— Что, голубец мой сизокрылый, попался?

Штирлиц решил идти напролом и вытянув правую руку вперед, как на параде заорал:

— Хайль Гитлер!

Мюллер был ошарашен и пробубнил что-то невнятное.

— Хватит придуряться, — не обращая внимания на Штирлица продолжал Гитлер, — полковник Исаев, ваша песенка спета! Вы разоблачены!

Мюллер повеселел.

— Мой фюрер, вы во власти грязных сплетен и слухов, которые преподносятся вам жирными свиньями, известными мне с детских лет, — c гордым видом сказал советский разведчик.

Мюллер побледнел.

— Послушайте, господин Штирлиц! — продолжал любимый фюрер. — Зачем притворяться? Признайтесь, что комедия с Геббельсом была устроена вами только для того, чтобы опорочить меня в глазах моей любимой Евочки, в то время когда вы, и только вы, делили с ней постель? Признайтесь, и вы будете прощены! Я хочу знать всю правду!

Глаза Мюллера сначала покраснели, потом побледнели, стали коричневыми и постепенно налились оттенком гнойного цвета, в результате чего лицо группенфюрера приобрело мертвецки пьяный вид, однако это не помешало ему тихо заметить:

— Мой фюрер, мы его обвиняем не в этом!

Гитлер был ошарашен.

— Только я, слышите, только я, знаю в чем его обвиняют! — заорал любимый фюрер и смачно плюнул в лицо Мюллера.

Штирлиц решил не упустить момента понравиться Гитлеру:

— Разрешите, мой фюрер?! — спокойно сказал он, взвешивая в правой руке свой любимый кастет.

— Только не больно! — равнодушно прогнусавил Гитлер, махнув рукой на Мюллера.

«Сейчас будут бить!» — подумал Мюллер и получил первый мощный удар в нос.

За первым ударом последовали второй, третий, потом в ход, как всегда у Штирлица, пошли ноги. Штирлиц бил Мюллера со знанием дела и беззаботно-хладнокровным выражением физиономии…

— Довольно! — сказал Гитлер, отрывая распоясавшегося Штирлица от Мюллера. — Итак, продолжим! Вы спали с Евой? Отвечайте?

— Мой фюрер, вопрос, как вы сами понимаете, слишком конфиденциальный. Пусть эта жирная свинья уберется отсюда! — показывая на Мюллера, сказал Штирлиц.

Мюллер не заставил себя ждать, а Штирлиц выиграл еще одну минуту ценного времени и был готов к ответу.

— Ну, так как? Будете говорить? — спросил Гитлер прямо глядя на Штирлица.

— Мой фюрер, прошу меня простить, но все это — чистая правда! Да, я любил и люблю Еву. Кроме того, ночи, проведенные с ней, были прекрасны!

— Что вы сказа…

— Да, мой фюрер, эти ночи мне не забыть никогда!

Фюрер расплакался. Штирлиц принялся его успокаивать. Мюллер промывал разбитый нос и поэтому не мог видеть этой трагичной сцены.

«Ну почему же я импотент?» — думал Гитлер.

«Потому что ты придурок!» — думал Штирлиц, поглаживая черный чубчик на голове Гитлера.

Прошло несколько минут и Гитлер взял себя в руки. Вытерев сопливым рукавом пиджака слезы, он спросил:

— А что она говорила обо мне?

— Вам надо лечиться, мой фюрер!

— Да, она права! — сказал глава Третьего Рейха и покрасневший вышел вон.

Дверь тут же, чьей-то подлой рукой была заперта на ключ.

Штирлиц подошел к двери и попробовал ее толкнуть — дверь не поддавалась. Тогда Штирлиц со всей силы ударил по ней ногой — дверь не поддавалась. Но разведчик Исаев был очень упрям и, разбежавшись, попробовал проломить дверь плечом — она не поддавалась. «Закрыто!» — подумал Штирлиц.

Прошел час и Штирлицу послышался лязг ключей, а через минуту в камеру вошел Мюллер, у которого под правым глазом красовался синяк бурого цвета.

— Штандартенфюрер, вы свободны! Я только что получил приказ фюрера о вашем освобождении!

— Скотина, ты мне еще ответишь за все! — заорал Штирлиц, ясно понимая, что никто иной как Мюллер запер дверь.

— Вы забываетесь, Штирлиц! Я старше вас по званию и, в конце концов, по возрасту!

— Да, пошел ты! — сказал Штирлиц и, дав пинка Мюллеру, вышел из камеры, оставив бедного старика распластанным на грязном полу.

 

ГЛАВА 18. ВОСПОМИНАНИЯ

 

Штирлиц решил отдохнуть и поэтому направился в свой любимый кабачок «Три поросенка». Заказав, как всегда, три банки тушенки, пачку «Беломора» и бутылку водки, он сел за свой столик и принялся с животным аппетитом ухлестывать тушенку, чем обратил на себя внимание не только посетителей кабачка, но и фрау Заурих, которая играла в покер со старым, тускнеющим генералом.

— Господин Бользен, можно с вами посидеть? — спросила фрау Заурих, подсаживаясь к Штирлицу.

— Валяйте! — процедил Штирлиц и выпил стакан водки.

— Вы плохо выглядите!

— Хорошо, что еще живу!

— Трудное время?

— Гадкое время!

— Родные пишут?

— Пишут!

— Все хорошо?

— Да, ну их! — махнул рукой Штирлиц.

— Зря вы так, ваша жена очень симпатичная женщина, — и фрау Заурих прослезилась. — Тогда, в тридцать третьем, она была так добра ко мне. Вы помните, в то время меня бросил мой неповторимый Герберт.

— Успокойтесь, найдете себе другого.

— Да, где уж мне!

— Не расстраивайтесь! Жизнь прекрасна! — сказал Штирлиц и выпил еще один стакан водки.

— Расскажите что-нибудь о себе, господин Бользен. Вы так интересно рассказываете.

Штирлиц недоверчиво посмотрел на Заурих. Особой враждебности он к ней не испытывал. Открыв еще одну банку тушенки, Штирлиц налил водки, выпил, закусил и рассказал вот такую байку:

— В 1922 году, когда наша революция, как вы знаете, победила, ЧК меня направила на работу в Кремль для выявления особо опасных врагов советской власти среди членов политбюро. Да, это было в 1922 году. Москва! Эх, фрау Заурих, знаете ли вы, что такое Москва?! Именно тогда я впервые увидел товарища Ленина. Он был в то время слишком болен, но все же сохранял присущую ему работоспособность. Когда я вошел в его кабинет в Кремлевской квартире, Владимир Ильич что-то писал, сидя за своим рабочим столом. Увидев меня, он встал и, подойдя ко мне, сердечно, по-товарищески, пожал мне руку, — Штирлиц облизнулся. — И прямо глядя в мои честные глаза, мягко спросил:

«Товарищ Исаев, вы к нам, как мне сказал Феликс Эдмундович, присланы для оперативной проверки?»

«Да, Владимир Ильич!» — ответил я ему.

«Ну что ж, батенька, тогда приступайте к работе! Может начнете с меня?»

«Ну что вы, Владимир Ильич…» — прошептал я краснея.

«А вы, батенька, не смущайтесь! — засовывая пальцы в жакетку, сказал он. — Время сейчас такое! Доверять никому нельзя! Даже мне! — И Владимир Ильич улыбнулся. — Ах, фрау Заурих, какая это была улыбка! — Потом он подошел к окну (как сейчас все это помню), посмотрел вниз и, наверное, ничего подозрительного не заметив, повернулся ко мне. — «Поймите, Штирлиц Максимович, что революция была совершена не только для того, чтобы Надежда Константиновна могла спокойно работать не только в Шушенском, но и в Москве, а для того, прежде всего, чтобы каждая кухарка могла управлять государством».

«Я понимаю, Владимир Ильич…»

«Ничегошеньки вы, батенька, не понимаете! Революция порождает не только своих героев…»

И Владимир Ильич гордо посмотрел на меня.

«Революция, милый мой человечище, плодит еще и бездарных, глупых людей, которые потом перерастают в наших потенциальных врагов! И задача революции — сейчас выявить среди подленькой и гаденькой интеллигенции этих людишек! Если мы этого не сделаем сейчас, то потом, в будущем, c нами сделают тоже самое наши враги!»

Он подошел к сейфу, открыл его, вытащил оттуда графин, наполненный какой-то белой, прозрачной жидкостью, достал два граненых стакана, поставил все это на свой рабочий стол и, прямо глядя в мои глаза, спросил:

«Пить будете?»

«Пить?» — переспросил я его.

«Да, батенька, пить! И не что-нибудь, а настоящую воронежскую самогоночку! — И Владимир Ильич облизнулся. — Мне ее вчера прислали из коммуны «Заря коммунизма».

«Но, у вас же ранение, Владимир Ильич!»

«Пустяки! Забудем про это!»

И я, фрау Заурих, даже находясь на работе, не сдержался. Выпить с Лениным! О, для меня, молодого сотрудника ЧК, это было величайшей честью! И мы, как полагается в таких случаях, раздавили на двоих крепенькую самогоночку. Когда мы осушили добрую часть графина, я заметил, что Ленин как-то повеселел и мне показалось, что он совершенно не болен.

«А что, батенька, — спросил он у меня, — не махнуть ли нам на рыбалку?! Вот так — все бросить и на рыбалку! А?»

«Но революция, Владимир Ильич…»

«Ах, да, да — революция! Да кому она нужна, эта революция!» — Ленин налил мне еще стаканчик. — «Революция нужна прежде всего идиотам и бюрократам, вроде Троцкого. Кстати, товарищ Исаев, займитесь им!» — И Ленин что-то черкнул в свою записную книжку. — «Понимаете ли, его нужно расстрелять, а еще лучше повесить вверх ногами!»

А глаза — такие добрые, добрые… Нет, фрау Заурих, Ленин — это был человек! Человек с большой буквы!

— Я слышала, — проснулась фрау Заурих, — что он был импотентом?

— У каждого свои недостатки… — задумчиво произнес Штирлиц и выпил последний стакан водки.