Пауль Зиберт ищет экзаменатора

 

Кузнецов давно мечтал встретиться с представителями высших кругов офицерства германских вооруженных сил. Ему хотелось еще раз проверить себя в роли немецкого офицера, обогатиться знаниями закулисных штабных новостей, специфической военной терминологией, появившейся в лексиконе за последнее время. Для этого нужно было достать «длинного языка», как выражаются разведчики.

А партизанам‑медведевцам как‑то все попадалась мелкая рыбешка.

Декабрьским днем сорок второго года на шоссе Ровно – Киев можно было увидеть такую картину На четырех подводах (фурманках) запряженных породистыми лошадьми, с песнями, гиканьем и свистом не спеша ехало не менее двух десятков полицейских. В передней фурманке сидел немецкий офицер. Стоило рядом с подводами появиться грузовой машине с солдатами или стремительному «оппель‑адмиралу», как полицаи оглашали воздух буйным приветствием: «Хайль Гитлер!» и снова продолжали горланить песни. Обычная для немецкой оккупации картина.

Завидят крестьяне такую грабь‑армию и бросаются с глаз долой. Знают, что от немцев и полицаев добра не жди. Снова обирать едут. Готовь кур, свиней…

Фурманки продолжали свой путь на Кастрополь. Но никто из встречных немецких военных, пролетавших мимо на «адлерах» и «оппелях», не обратил внимания на двух пешеходов, шедших на значительном расстоянии от повозок с полицаями.

Короткий зимний день клонился к вечеру Начало смеркаться. Мороз крепчал. Задымила поземка. По обеим сторонам шоссе ни кустика на десятки метров. Они вырублены, чтобы партизаны не могли незамеченными подбираться к автомагистрали.

Впереди на шоссе, спускавшемся с невысокого увала, показалась легковая машина. Ее желтые подфарники, как два подслеповатых глаза, стремительно двигались в сторону полицейских. Раздался пистолетный выстрел. Это сделал первый пешеход. Он заметил в машине высокие «индючьи» офицерские фуражки. К тому же фары с желтым цветом означали, что на автомобиле следует высокое начальство. Второй пешеход коротким взмахом руки выхватил сбоку из торбочки гранату и послал ее в сторону автомобиля.

Раздался мощный взрыв. Все было рассчитано на секунды. Легковой автомобиль завалился в кювет, и его бок прошила автоматная очередь. Офицер, сидевший на первой фурманке, подал «полицейским» короткую команду, и те бросились к подбитому автомобилю. Не успели они вытащить из машины бесчувственных пассажиров, как навстречу вынырнула другая автомашина.

«Немецкий офицер» энергично махнул рукой и по‑русски скомандовал:

– Бейте и эту!..

Граната на этот раз не помогла. Машина шла на огромной скорости. Автомобиль полоснули из ручного пулемета и автоматов, но он, проскочив мимо людей, начал удаляться, невредимый… На шоссе действовала подвижная группа партизан во главе с Кузнецовым.

Всех выручил коренастый паренек. Он мгновенно перезарядил пулемет диском с бронебойно‑зажигательными пулями и пустил вдогонку в хвост автомобиля очередь. Машина «заковыляла» по шоссе и ткнулась в кювет.

– Порядок! – резюмировал партизан Жорж Струтинский.

Не успели партизаны добежать к подбитому бронированному лимузину, как там раздалось два пистолетных хлопка, и все стихло. Невдалеке показалась третья машина. Но сидевшие на ней заметили, что впереди какая‑то свалка, и дали задний ход.

«Подвижная засада», придуманная Кузнецовым, – небывалый пример в истории партизанской борьбы – сыграла замечательную роль. Николай Кузнецов и возглавляемая им группа подкараулили тех, кого ждали. «Охота на индюков», как говорил Кузнецов, прошла удачно.

– Важных птиц заарканили! – удивлялись партизаны своей «работе».

Кузнецов скомандовал:

– Погрузите все трофеи в повозку.

Портфели, оружие, раненых и убитых гитлеровских офицеров сложили на фурманку. Лошади тронулись. Мороз под тридцать градусов. В повозках тесно, и некоторым из партизан пришлось присесть прямо на «трупы».

Когда же приехали на хутор своего человека Вацлава Жигадло, гитлеровцы, полежав несколько минут на открытых подводах, вдруг… зашевелились! Оказалось, что пленные притворились убитыми.

Просматривая документы гитлеровцев, Кузнецов еще раз убедился, что в партизанские сети попались те, кого он давно ждал. Советник военного управления майор доктор Райс, читал Николай Иванович удостоверения вражеских военачальников, зондерфюрер граф Гаан. Ого, это уже не птичка, а настоящий зубр! Технический инспектор телеграфа Плетнер, обер‑лейтенант Макс, сотрудник почтовой службы… Водители автомобилей и две девицы, ехавшие с господами офицерами, в счет уже не шли.

Граф Гаан, майор Райс и инспектор телеграфа Плетнер возвращались из Киева с прифронтового совещания и везли с собой секретные информационные материалы. Особенно богат был ими большой желтый портфель подполковника.

На следующее утро командование партизанского отряда вело допрос пленных. Переводчиком был Николай Кузнецов. Зондерфюрер Гаан, увидев перед собой подтянутого немецкого офицера, вскипел:

– Я удивляюсь, что вы, офицер великой германской армии, так дешево продались большевикам! С кем вы пошли против фюрера? С лесными бандитами! Офицер вермахта – большевистский партизан! О, майн готт!

Кузнецов остался доволен «оценкой», которую ему дал высокий «экзаменатор». Это означало, что разведчик, как говорят артисты, вжился в образ.

На допросе пленные дали ценные показания. Подполковник Гаан и майор Райс помогли расшифровать карту с густой сеткой, обозначавшей средства связи и пути сообщения гитлеровской Германии, начиная от ее западных границ. На карте были отмечены станции железных дорог, шоссейные и грунтовые дороги, действующие и подорванные мосты на всей оккупированной территории Украины. И здесь внимание Кузнецова привлекла красная линия. Она шла от Якушинец, что под Винницей, на Берлин. Чем объяснить такой интерес к украинской деревушке? Ясно было, что здесь нечто важное.

Как ни запирались оба фашистских офицера, они вынуждены были раскрыть «государственную тайну». Советской разведке стало известно, что красная линия на карте обозначала секретный бронированный кабель, соединявший «Вервольф» – ставку Гитлера – с Берлином.

Охота за «индюками» на шоссе была обставлена таким образом, что гитлеровская разведка посчитала ее обычным налетом партизан. Но это было далеко не так.

 

Будни разведчика

 

Чтобы понять, какая опасность грозила разведчику Кузнецову, надо знать условия, в которых приходилось ему действовать. Крута и обрывиста тропа разведчика, проходящая на краю пропасти. Какие же крепкие нервы, какой холодный рассудок, какую осторожность, неустанную бдительность надо было иметь, чтобы не оступиться в бездну.

Ему нужно было знать все: и ночные пароли для беспрепятственного хождения по городу после комендантского часа, нравы и обычаи гитлеровского офицерства и многое другое, чтобы не быть разоблаченным и схваченным службой безопасности противника. Когда в Ровно начинались повальные обыски после очередной акции советских разведчиков и подпольщиков, Николай Кузнецов выходил на улицу и совершал «моцион», прогуливался по тротуару. В этом был свой расчет. На улице враг менее бдителен, и, если патруль проверит документы немецкого обер‑лейтенанта Зиберта, он ограничится одной офицерской книжкой. В квартире же, особенно зимой, проверяющие не торопятся. Они досконально изучают документы, выспрашивая, откуда прибыл человек, зачем. На улице к тому же больше возможности при необходимости уйти от врагов.

Но Кузнецов имел все, что необходимо разведчику. Он быстро завел нужные ему знакомства, подобрал надежных помощников.

…Мечислав Стефанский осенью тридцать девятого года перешел советско‑польскую границу Польский солдат Стефанский знал, что только Советский Союз способен противостоять военной машине гитлеровской Германии. Мечислав хотел сражаться с фашистами, которые поработили его родину.

Много раз Стефанский переплывал Буг Оказавшись на польском берегу, он шел из города в город. Он вспомнил адреса всех своих знакомых. Патриот стал советским разведчиком. Цепкий взгляд Стефанского замечал все: и новые части, прибывшие в польский город, и составы, везущие к советской границе орудия, танки…

Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, Мечислав на какое‑то время остался «не у дел». Ему было приказано ждать дальнейших распоряжений в Ровно, где находилась его семья.

Стефанский, боец невидимого фронта, был дисциплинированным солдатом. Он ждал. А о нем, казалось, забыли. Ровно оккупировали фашисты. Пришлось искать работу. Устроился истопником к городскому комиссару.

Но пришло время, и о Стефанском вспомнили. Его навестил Николай Струтинский. Подолгу вел разговоры о разных пустяках. Мечислав первое время держался отчужденно, не особенно полагался на этого человека, потому что видел несколько раз: Струтинский возит в машине немецкого офицера. Наконец, пришел день, когда Струтинский сказал:

– Мы хорошо знаем тебя, Мечислав. Ведь ты ходил по ту сторону Буга. Сегодня с тобою побеседует один человек. Фамилия его Грачев.

Но «Грачев» для Стефанского не был Грачевым, он был Паулем Зибертом, которого Мечислав не раз видел в обществе офицеров у городского комиссариата. И вот теперь этот человек, сидя в зашторенной комнате, расспрашивает хозяина квартиры, кого знает Стефанский из надежных людей, кто посещает городской комиссариат, есть ли там люди, на которых можно положиться.

Вскоре Стефанский и его жена стали боевыми помощниками Николая Кузнецова. Мечислав собирал для разведчика сведения, подбирал верных людей. Квартира Стефанского была местом прибежища Зиберта и его шофера на особые случаи.

Кроме Стефанских, из числа польских патриотов замечательным помощником и смелым разведчиком стал Ян Каминский. Кузнецов умело находил нужных ему людей. В этом была его сила.

Николая Кузнецова часто можно было видеть в компаниях немецких офицеров, на именинах, у знакомых девиц. Лился коньяк, а вино развязывает языки. Играл патефон. За рюмкой «шнапса» гитлеровские офицеры ненароком роняли хвастливые фразы, показывая свою осведомленность в военных тайнах и других секретах. Их слушал Пауль Зиберт, их слушали его боевые помощники. Из отдельных деталей позже вырисовывались зримые планы врага… Офицеры танцевали и пели, играли в карты и рассказывали анекдоты. Вместе с тыловиками на такие вечеринки попадали и офицеры, проезжавшие на фронт.

Танцует, бывало, такой герой‑вояка и начинает похваляться своей партнерше, где он побывал в Европе. Другой, пожаловавшись на то, что долго ходит в обер‑лейтенантах, заявлял, что впереди у него большое будущее. Под Орлом, куда обер‑лейтенант направляется в составе танковой бригады, он еще покажет себя и вернется к фрейлен с «дубовыми листьями», в чине не менее капитана.

В числе знакомых Кузнецова был матерый гитлеровский разведчик фон Ортель, шеф местного СД. Добровольным помощником Кузнецова стал один из офицеров рейхскомиссариата, ненавидевший гитлеризм.

И какую же надо было иметь духовную силу, чтобы, слушая человеконенавистнический бред о германизации советской земли, улыбаться врагу, слушать бахвальства гитлеровцев о кровавых расправах над славянами и сдерживать кипящую ненависть сердца! Но когда фашисты в пылу откровения жаловались, что партизаны не дают покоя, что на железных дорогах летят под откос поезда, а для Восточного фронта германская нация вынуждена регулярно поставлять «мороженое мясо» (так метко немцы окрестили свои потери во время зимней кампании на советском фронте), Кузнецов внутренне торжествовал над врагом.

Разведчики, работавшие в Здолбунове, готовились взорвать Прозоровский железнодорожный мост. Молодой женщине‑подпольщице Ванде Пилипчук было поручено пронести по улицам тяжелый чемодан со смертоносным грузом – взрывчаткой. Ее негласно сопровождала вооруженная группа охранения. На случай, если бы Ванду остановили немцы, следом за нею шествовал офицер в узком, мышиного цвета френче, увенчанном орденами, в высоких лакированных сапогах. Офицер, увязавшийся за Вандой, очень пугал подпольщицу. Она не знала, что это был Николай Иванович Кузнецов, приехавший в Здолбунов специально, чтобы сопроводить Ванду с опасным грузом до места назначения. В кармане френча офицера имелось мощное оружие – металлический овальный жетон особо доверенного сотрудника гестапо.

Задание было выполнено успешно – партизаны взорвали железнодорожный мост.

…Случайность нередко подстерегает разведчика. При встрече с нею все зависит от выдержки человека, его находчивости.

Однажды при знакомстве видный гестаповец окинул Пауля Зиберта колючим взглядом и холодно сказал:

– А ваше лицо мне знакомо. Мы с вами встречались…

– Вполне возможно, – невозмутимо ответил Кузнецов, – городок этот, что куриное гнездышко, не разминешься.

– Нет, не здесь, а в Германии…

– Что ж, я из Восточной Пруссии! Если вы мой земляк – будем друзьями! – весело воскликнул Пауль Зиберт.

Прием «узнавания», прощупывания, был приемом хитрого коварного врага, рассчитанного на слабонервных.

Кузнецов не только в разведке, но и во время стычек с гитлеровцами и националистами не раз показывал свое бесстрашие в открытом бою, свои организаторские командирские способности.

Командир отряда Д. Н. Медведев впоследствии писал:

«Ненависть, которую Николай Иванович Кузнецов питал к гитлеровцам и их пособникам – украинским националистам, проглядывала в каждом его слове, в каждом движении. Может быть, этим и объясняется то, что частые стычки, которые происходили между руководимою им немногочисленною группою партизан и значительными по численности подразделениями немцев и украинских националистов, кончались полным разгромом последних».

Новый 1943 год Кузнецов ознаменовал тем, что, возвращаясь со своей группой в отряд, уничтожил три автомашины и перебил несколько офицеров.

«В январе группа партизан, – вспоминает участник отряда Медведева И. П. Филиппов, – шла с задания из‑под Ровно. В деревне Хотынь попала в засаду националистов. Завязался бой. Кузнецов с криком: «Не робей, ребята!» вырвался вперед. Товарищи бросились за ним. Бендеровцы не выдержали и начали разбегаться. Партизаны поодиночке стали уничтожать бандитов.

В бою особенно отличился Николай Иванович. Он буквально гонялся за националистами с пистолетом в руках, увлекая за собой товарищей. Еще свистели пули перестрелки, а Кузнецов стоял на берегу, разгоряченный схваткой. Глаза его горели радостью победителя.

О его смелости долго говорили в отряде, как о примере бесстрашия, говорили о нем, как о решительном, отважном командире, партизанском вожаке».

«В начале марта Кузнецов с небольшой группой партизан ехал в отряд для доклада командованию. По пути неоднократно встречались «бульбовцы». В одном из сел, перед переправой через реку Случь «бульбаши» преградили путь. Кузнецов принял команду на себя. Короткий стремительный бой – и националисты бежали. Бандиты долго не могли забыть этого урока, заданного им партизанами.

Н. И. Кузнецов пользовался всеобщей любовью и уважением. Инициативный, храбрый, всегда жизнерадостный, он мог рассчитывать на то, что каждый боец охотно пойдет за ним на самую опасную операцию… Н. И. Кузнецов разработал целый ряд вариантов открытого вооруженного нападения на дворец Коха, который весьма тщательно охранялся. В этих вариантах Кузнецов самую опасную роль «оставлял» только за собой»[14]

…Между тем, текли суровые будни разведчика в стане врага. В апреле Кузнецов сообщает в отряд данные о численности гарнизона в Ровно, о содержании приказа Коха, призывающего к беспощадной борьбе с партизанами. «В Ровно создается полк польской полиции во главе с капитаном», – доносил разведчик. «В Германии объявлена тотальная мобилизация всех возрастов мужчин, годных к военной службе, независимо от специальности и занимаемой должности». Это была приятная новость. Она говорила, что людские ресурсы гитлеровской машины войны начинают истощаться.

 

Лицом к лицу с палачом

 

Разгром немецко‑фашистских оккупантов под Москвой и на Волге, провал гитлеровской доктрины молниеносной войны с Советской Россией не охладил пыл фашистских главарей. Они по‑прежнему кричали о лебенсрауме, о признании немецкой «херренфольк» – расы господ, отравляя сознание немцев ядом нацистской пропаганды. Выступая в Киеве на совещании национал‑социалистской партии в марте 1943 года, гауляйтер Кох призывал: «Мы являемся расой господ, и мы должны управлять жестоко… Я пришел сюда, чтобы помочь фюреру…» Еще раньше в газете «Дейче Украине цейтунг» он писал: «Как имперский комиссар, я получил богатую почвой и растительностью Украину, которая по воле фюрера будет использована для нужд Европы. В завоеванных вами областях вы раньше всех получите предприятия, место работы…»

– Получите, – сказал Кузнецов, прочитав статью рейхскомиссара. – Получите по два метра богатой земли!

С тех пор, как началась подготовка к возмездию над гауляйтером‑палачом, Кузнецов внимательно следил за выступлениями Коха, его приказами. Он вел своп счет преступлениям кровавого палача Украины. И это не давало остывать, угасать гневу патриота, который клокотал в душе Николая Кузнецова.

Кровавым террором, душегубками и кремационными печами концлагерей расчищали себе нацисты жизненное пространство, запугивали и убивали порабощенных людей.

Но советские люди не хотели мириться с «новым порядком» варваров двадцатого столетия, они не хотели добровольно подставлять шею под ярмо оккупантов.

Партизаны и подпольщики мстили врагу 10 марта 1943 года ровенская газета немецких оккупантов «Волынь» опубликовала следующее извещение:

 

«8 марта пытались убежать заключенные Ровенской тюрьмы. При этом они убили одного немецкого тюремного чиновника и одного часового. Энергичным выступлением тюремная стража предотвратила бегство. По распоряжению командующего немецкой полиции безопасности и СД в тот же день были расстреляны все заключенные в тюрьме».

 

Это известие об очередном чудовищном преступлении гитлеровцев потрясло Николая Кузнецова до глубины души. Он поклялся отомстить за кровь погибших. И патриот сдержал свою клятву.

…У Коха заболели зубы. Об этом узнал Николай Кузнецов и решил, что если Кох собирается одеть на зубы коронку, то необходимо сделать так, чтобы у рейхскомиссара никогда больше не появилось такого желания.

Было установлено: зубным врачом в Ровно работает бывший однокашник Коха, с которым гауляйтер в детстве учился в одной школе и даже сидел за одной партой. Разведчики узнали, кто работает у этого врача зубными техниками.

Все шло хорошо. Но Кох слишком боялся за свою презренную шкуру и не воспользовался помощью друга, а улетел лечить зубы в Кенигсберг.

Тогда Кузнецов придумал новый вариант охоты на палача. Он дал задание Василию Буриму подыскать квартиру в центре, чтобы с ее балкона можно было убрать немецкого палача из бесшумной винтовки.

В Ровно полным ходом шла подготовка к параду по случаю дня рождения Гитлера. Доложив об этом на совещании штаба отряда, Кузнецов заявил: «Командовать парадом будем мы, партизаны».

Бурим, выполняя поручение, совершил прогулку по площади, где была сооружена трибуна. Ему понравился балкончик третьего этажа дома, половина которого была разбита во время бомбежки. На балкончике висело детское белье. Из дверей комнаты на балкон нет‑нет выбегали двое малышей: мальчик и девочка лет трех‑пяти. Потом показалась молодая особа в белом полотняном платье. Через несколько минут она вышла на улицу и, стоя на тротуаре, задрав голову вверх, прокричала по‑польски:

– Збышко, не вылазь на балкон, а то упадешь и убьешься!

Бурим подошел к молодой женщине и, извинившись на чисто польском языке, попросил:

– Пани, сделайте мне такую услугу – купите редиски! Я не могу уйти с этого места, потому что ожидаю свою колонну машин. Сам я не здешний и не знаю, где находится базар. Будьте любезны, пани! – настоятельно уговаривал Бурим женщину, а сам, между тем, вытащив из кармана пачку немецких денег, отсчитал двести марок, подал их незнакомке. Та оживилась, взяла деньги.

– Так я зайду к вам, если не сегодня, то завтра, – сказал Бурим на прощание. – Наша колонна задержится в Ровно на несколько дней. Как вас зовут? Стася… А это ваши дети? – поинтересовался он. – Нет, вашей сестры Кази?

Встретившись с Кузнецовым, Бурим похвалился, докладывая о результатах поиска:

– Имею возможность побывать в квартире на балкончике, выходящем на площадь!

Николай Иванович обнял помощника и воскликнул:

– Вася, тебя ж надо расцеловать!.. Держи эту квартиру! Подготовь хозяев, чтобы туда мог зайти Шевчук. Скажи о нем, что это твой начальник колонны, поляк.

На следующий день Бурим уже карабкался по железной лестнице на третий этаж. Войдя в квартиру швагера, который назвал себя Здиславом Кутылевским, он застал там Стасю и молодую женщину. «Это ее сестра Казя», – мысленно отметил про себя Бурим. Здесь же были двое детишек. Бурим дал ребятишкам конфет, а старших попросил разделить компанию с ним. Выпили бутылочку немецкого коньяка, и разговор пошел на польском языке.

– Как трудно стало жить, – начал жаловаться Бурим. – В моем родном городе Люблине сейчас так плохо с харчами!..

Слово за слово и гость ввернул, что в Варшаве наши поляки крепко ненавидят немцев…

Через неделю Бурим зашел к Кутылевским с Шевчуком. Михаил Шевчук еще больше расположил к себе польскую семью. У него нашлось угощение для всех.

Бурим ушел раньше, Шевчук остался. Придя на квартиру, где его ожидали Кузнецов и Бурим, Шевчук рассказал, что поляк Здислав ему открылся: оказалось, что он состоит членом армии Краевой.

Спустя несколько дней Бурим вновь пришел к Кутылевскому и сказал:

– Мой шеф‑немец хочет купить масла и яичек, а мне не доверяет деньги.

Пани Казя и пани Стася восторженно приняли это известие.

Прежде чем отправиться с Буримом в город, на квартиру Кутылевского, Кузнецов несколько раз прорепетировал со своим помощником, как нужно приветствовать, встречая немцев, как смеяться и как величественно идти.

Дорогой, как и следовало ожидать, то и дело встречались немецкие солдаты. Они вскидывали перед собой правую руку и кричали «Хайль Гитлер!». Гауптман и шедший с ним человек в гражданском отвечали им. Когда Кузнецов с Буримом были недалеко от квартиры поляка, им пришлось проходить мимо группы военных в чинах фельдфебелей. Увидев немецкого офицера, они заорали: «Хайль Гитлер!», а один зазевался…

Кузнецов‑Зиберт остановился, подозвал этого фельдфебеля и, покраснев, закричал по‑немецки:

– Ты, свинья, почему не приветствуешь офицера? Тебе не нравятся офицеры?!

Перепуганный фельдфебель, заикаясь и потея, оправдывался, что он не заметил господина гауптмана и что больше этого не будет.

Когда отошли от военных, Бурим негромко заметил:

– На черта он вам сдался, этот фриц?

Кузнецов ответил:

– О, Вася, ты знаешь, как этот фельдфебель и его друзья после такого «разгона» будут ненавидеть своих офицеров!

В квартире поляков Бурим мысленно удивился, наблюдая, как Николай Иванович, галантно обращаясь к дамам, сказал на ломаном польском языке:

– Он яке ладне кобеты блондинки! – с этими словами он вынул из портфеля две пары шелковых чулок, повесил их Стасе и Казе на шею, затем «шеф‑офицер» достал из портфеля бутылку хорошего коньяка, поставил на стол и шутливо заметил: – Я любиц вутка и ладне паненки!

А «паненки» смеялись…

Вернулся Кузнецов несколько часов спустя (Бурим ушел раньше) и с порога радостно воскликнул:

– Вася, отличная квартира! Теперь с балкона в мгновение ока я любого гада, любого фашистского генерала сниму! А ты пока помаленьку навещай поляков и не показывайся в городе, чтобы не узнали, что ты ровенский житель.

Для участия в параде по случаю дня рождения Гитлера вместе с Кузнецовым в Ровно выехали Николай Гнидюк, Михаил Шевчук, Жорж Струтинский и Валя Довгер.

…Было время, что командир отряда не хотел посылать Валю Довгер в город на подпольную работу: «Какая из тебя разведчица! – шутил Д. Н. Медведев. – Ты и пистолета не сможешь удержать в одной руке!» И правда, Валя – худенькая семнадцатилетняя девушка – с первого взгляда не производила впечатления сильной, волевой личности. Но сердце девушки горело ненавистью к врагам. Когда она узнала о зверской расправе, которую учинили над ее отцом бандиты‑националисты за связь с партизанами, Валентина поклялась мстить за родного любимого человека, за страдания миллионов советских людей, стонавших под сапогом гитлеровского нашествия.

Вот что она пишет в своих воспоминаниях:

«Погиб отец… На хуторе меня ждали партизаны. Всю ночь мы пробирались в отряд. Все как могли старались утешить, успокоить меня. На пороге штабной землянки Д. Н. Медведев сказал душевно и просто: «Сейчас здесь твоя семья, а я постараюсь заменить тебе отца».

Мы вошли в землянку. На нас с любопытством посмотрело несколько партизан, все они были заняты своим делом. Дмитрий Николаевич Медведев настаивал на моем отлете в Москву. Доводы были веские: моя молодость, неопытность. Мне предлагалось улететь в Москву, пройти подготовку радистов, а затем вернуться в отряд. Я горячо настаивала на том, чтобы мне остаться с партизанами.

Во время спора к нам подошел человек в комбинезоне, подтянутый, светловолосый, с пристальным взглядом серых глаз. Лицо его казалось суровым, замкнутым, даже немножко злым. В голосе чувствовались ноты превосходства и легкой иронии.

Дмитрий Николаевич, обращаясь ко мне, сказал:

– Знакомьтесь: это наш разведчик…

Николай Иванович заговорил со мной на чистейшем немецком языке. Призвав все свое знание, я ему довольно твердо ответила. Это заинтересовало Николая Ивановича, у нас завязался разговор. Кузнецов стал говорить о том, что здесь я нужна, что после подготовки мне лучше идти в разведку. В Николае Ивановиче я почувствовала союзника. Мы стали вместе убеждать Медведева, что именно мой возраст и вид не будут привлекать внимания, а знание немецкого языка поможет работе.

Вскоре окончательно было решено, что я остаюсь в отряде и под руководством Николая Ивановича буду готовиться к работе в городе.

С приездом в Цуманские леса близился час ухода в Ровно. Уточнялись последние детали. После беседы с начальником разведки и командиром я с группой разведчиков направилась в город. Мне сказали, что о встрече с Николаем Ивановичем сообщат товарищи.

В городе я уже устроилась, когда пришел Коля Гнидюк и сообщил, что Кузнецов ждет меня в сквере, что он будет сидеть на скамейке с газетой в руках. Как я себя ни готовила к встрече, я шла с волнением. Навстречу мне поднялся человек в мундире фашистского офицера, поздоровался, улыбнулся, спросив по‑немецки: «Не узнаете?» Конечно, я узнала, но видя, что в сквере никого нет, я стала выкладывать все, что накопилось за эти дни, по‑русски. Николай Иванович начал хлопать глазами, затем взял под руку и сказал: «Вы забываете, где мы, и я вас не понимаю, русского пока не выучил». Много надо было сказать друг другу, и мы решили продолжить наш разговор на квартире. Так началась наша жизнь в Ровно, где кругом был враг, а многие патриоты встречали и провожали нас взглядом, полным ненависти и презрения.

Видя, как я страдаю, Николай Иванович говорил: «Потерпи, так надо, очень хорошо, что нас принимают за таких, когда‑нибудь все они узнают правду о нас, ведь и мне тяжело, а открываться нельзя. Свой долг мы должны выполнить. Да, суровое время!»

Отправляясь в город, Валентина Довгер попросила своих друзей, с которыми ей предстояло работать, чтобы они помогли найти черную кофту, черные туфли и перчатки. Валя решила ходить в трауре. Для нее это был не формальный обряд. «Гитлеровцы меньше будут приставать ко мне», – пояснила девушка.

В Ровно ожидалось прибытие имперского министра по делам оккупированных восточных стран Альфреда Розенберга. И Кузнецов просит командование пересмотреть свой план. Ему не хотелось упускать момента. Но чтобы уничтожить Розенберга и Коха, нужно было действовать наверняка.

Собрав оперативную группу на подпольной квартире Марии Левицкой, Николай Иванович поделился своими соображениями: необходимо пройти прямо к трибуне. Он сам сделает это. Но как быть остальным?

Постепенно выработался план действий. Молодые люди отправятся на площадь с девушками под руку. Влюбленные или порядочная семейная пара не вызовут у агентов гестапо подозрения и избегнут проверки. Девушки возьмут с собой сумки, где можно спрятать гранаты…

– Сумка в руках девушки?! – Эту деталь операции Михаил Шевчук сразу взял под сомнение. – Бросать гранату, конечно, будет кавалер, – рассуждал он. – Но пока девушка вынет из сумки гранату и вручит этот «гостинец» напарнику, бросать уже будет некогда.

– Если нужно – и женщина бросит. Я готова это сделать! – заявила Мария Левицкая.

– Ближе всех к трибуне смогу пройти, конечно, только я, – подвел Николай Иванович итог совещания. – Как только я выстрелю в Розенберга и Коха, вы забрасываете гранатами трибуны. В момент переполоха и паники вы немедленно уходите с места происшествия.

Условились, что на одной из квартир участников акции над гитлеровскими главарями будет ждать машина. Оперативная группа немедленно скроется в лес.

Теперь предстояло достать пропуска на площадь. Вскоре они были у членов боевой группы. «Крупный коммерсант» Ян Багинский (Гнидюк) знал немало «друзей» по сделкам на черном рынке. Устроив для «коллег» два обильных угощения, он заручился обязательством одного знакомого гестаповца. Тот вызвался показать парад. Так в кармане Гнидюка оказались пропуска на парад.

В день торжества все участники оперативной группы явились на площадь. Николай Кузнецов был среди офицеров у самой трибуны. Но перед тем, как на ней появились фашистские деятели, Николай Иванович дал своим друзьям условный знак: он начал усиленно протирать платком левый глаз – это означало, что операция отменяется.

Неудача! Снова неудача! Но не вина партизанских разведчиков, что ни Розенберг, ни Кох не появились на параде.

Огорченный таким поворотом дела, Кузнецов все же не терял надежды на встречу с кровавыми нацистами.

 

У гауляйтера

 

К двухэтажному дворцу с колоннами, что спрятан в глубине сада, – резиденции Эриха Коха, над которой развевался флаг с паучьей свастикой, подкатил экипаж.

Дворец обнесен высоким забором и колючей проволокой. У тяжелых массивных ворот охрана. В резиденцию гауляйтера по пропускам, удостоверениям и гестаповским жетонам то и дело проходят военные и штатские.

В экипаже на заднем сиденье со счастливым видом жениха восседал сияющий стройный обер‑лейтенант, рядом с ним – фрейлен. В ногах молодой пары, рядом с облучком кучера примостилась другая «пара» – одутловатый обер‑ефрейтор и огромная овчарка. Кучер экипажа осадил разгоряченных лошадей. Надменный офицер пружинисто спрыгнул на мостовую и помог сойти своей спутнице, красивой, совсем еще юной девушке в черном строгом одеянии. Обер‑лейтенант взял фрейлен под руку и решительно направился к резиденции. Их встретил майор и попросил следовать за ним. И они молча пошли мимо многочисленных постов эсэсовцев, стоявших с автоматами наизготовку. Пропуска для обер‑лейтенанта и его спутницы были заказаны еще заранее.

Пауль Зиберт отправлялся на прием к Коху. Попасть на аудиенцию к самому наместнику Гитлера на Украине ему помог личный собаковод гауляйтера Шмидт и адъютант Коха майор Бабах.

Обер‑лейтенант шел просить за свою невесту: он поручался за ее «арийское» происхождение. Фольксдойч Валентина Довгер получила повестку. Ей предложено отправиться на работу в Германию. Но он, немецкий офицер Пауль Зиберт, заслуженный фронтовик, кавалер двух орденов «Железного креста», имеет право обратиться с личной просьбой к самому гауляйтеру. Отец Валентины Довгер пострадал от большевиков. Он замучен бандитами. Об этом обер‑лейтенант сказал адъютанту Коха, когда тот вызвался уладить дело фрейлен Довгер, подлежащей мобилизации на работу в Германии?.

Первой к Коху была приглашена Валя Довгер. Через три минуты она вышла. Майор Бабах пригласил в кабинет гауляйтера Пауля Зиберта. Валя, оставшаяся в приемной (рядом с нею стоял охранник), внутренне подобралась. Она была вся слух и внимание. Немецкие офицеры, ожидавшие очереди на прием, изредка перебрасывались словами. А Вале Довгер казалось, что немцы подозрительно присматриваются к ней.

Сердце гулкими толчками отсчитывает время. «Стреляй же! Стреляй в сатрапа! – кричит оно. Как только в кабинете раздастся выстрел, она тоже начнет действовать. Пойдут в дело гранаты и автоматные диски, уложенные в фаэтоне, под облучком кучера. На выстрел Пауля Зиберта откликнутся и «кучер» Николай Гнидюк, и мрачноватый паренек, скучающий на перекрестке (это Жорж Струтинский), и многие другие, кому поручено участвовать в операции.

Букет цветов, что любовно держит в руках молодой человек (в нем граната!), поднимет на воздух эсэсовскую охрану, стоящую на часах у ворот. А там… в разных местах города откликнутся другие. Заговорят взрывы. Мины для этого уже заложены.

Но за дверями кабинета все было тихо…

Старый сподвижник и друг Гитлера, один из старейших деятелей национал‑социалистской партии Эрих Кох восседал за большим столом, на котором зоркий глаз Зиберта‑Кузнецова заметил кнопки сигнализации. Рядом с рейхскомиссаром двое эсэсовцев. На полу лежат специально тренированные псы. За спиной Пауля Зиберта встал третий телохранитель рейхскомиссара.

Кох, буравя обер‑лейтенанта колючими глазами, начал отчитывать его:

– Офицеру германской армии не стоит проявлять слишком много внимания особе сомнительной принадлежности к арийской расе. Тем более – фатерлянду нужны рабочие руки!

Зиберт почтительно слушал «его превосходительство» оберштатенпрезидента Восточной Пруссии и Польши. Но в голове его молниеносно пролетали обрывки мыслей: «Успею выхватить пистолет?… Или эсэсовцы опередят меня?

Потянулся в карман кителя за носовым платком: пес заметил недозволенное посетителю движение и, глухо рыкнув, оскалил зубы. Насторожились и телохранители. Их взгляды застыли на руке, поползшей к карману.

«Не дадут опустить руку в карман, – понял Кузнецов, – не допустят выстрела…»

– Вы где родились, обер‑лейтенант? – спросил рейхскомиссар.

Оказалось, что офицер – земляк гауляйтера, и Кох незадолго до войны с Россией, будучи на охоте в угодьях имения Шлобиттен, разговаривал с отцом Зиберта.

Рейхскомиссар оживился, его земляк – отличный солдат фюрера! Поинтересовался, где обер‑лейтенант получил ранение, на каком участке фронта отличился в сражении и получил ордена «Железного креста». Гауляйтер справился также о настроениях среди солдат и офицеров в связи с неудачей форсирования Волги.

Обер‑лейтенант заверил высокого деятеля райха, что офицеры и солдаты, он сам лично, непоколебимо верят в победу.

Он, Пауль Зиберт, с нетерпением ждет того дня, когда выздоровеет после ранения и снова окажется в своей части, на передовой, под Курском.

– О, скоро вы получите удовлетворение за свою рану. На вашем участке фронта фюрер готовит большевикам сюрприз… Германская нация выполнит свою историческую миссию! – патетически воскликнул Кох и, вой дя в раж, начал говорить о «сюрпризе» Гитлера и мощном всесокрушающем прорыве, который у Курска и Орла совершат «тигры» и «пантеры» вермахта.

То, что 31 мая 1943 года Зиберт‑Кузнецов услышал из уст приближенного Гитлера, стоило не одной такой головы, как гауляйтер Кох.

Содержание разговора с рейхскомиссаром вечером было известно в штабе партизанского отряда, а ночью о нем уже знала ставка Главнокомандующего. Пе<