Война не закончилась, пока не похоронен последний солдат

В ноябре 2014 года законодательно была установлена новая памятная дата — День Неизвестного солдата, который будет ежегодно отмечаться 3 декабря. В официальных документах сказано, что «этим законом увековечивается память, воинская доблесть и бессмертный подвиг российских и советских воинов, погибших в боевых действиях на территории страны или за её пределами, чьё имя осталось неизвестным».

Почему возникла сама идеи установления нового памятного дня? Дело в том, что до сих пор на территории России и за её пределами остаются лежать непогребенными безвестные останки многих наших воинов, сражавшихся за Родину. Если говорить о Великой Отечественной войне, то, по официальным данным, пропали без вести и попали в плен 3 396 400 военнослужащих, а вернулись из плена 1 836 000 человек. То есть судьба около полутора миллионов советских солдат и офицеров до сих пор неизвестна…

Следующей серьёзной войной, хотя и не сравнимой по масштабам с Великой Отечественной, была война в Афганистане. За время боевых действий на территории Афганистана попало в плен и пропало без вести 417 военнослужащих. Из них 130 были освобождены до вывода советских войск из Афганистана в 1989 году. На сегодня неизвестна судьба около 300 военнослужащих. Такое относительно небольшое количество пропавших без вести связано, прежде всего, с тем, что советская армия воевала в Афганистане очень организованно.

После окончания войны в Афганистане прошло всего пять лет, и началась Первая чеченская военная кампания. Ситуация с пропавшими без вести времён Великой Отечественной войны повторилась вновь, хотя и не в таком масштабе. По официальным данным, в Первой чеченской кампании попали в плен и пропали без вести 1 231 человек.

Особой проблемой стало огромное количество неопознанных тел наших солдат и офицеров, погибших при Первом штурме Грозного в январе 1995 года. Было принято решение организовать опознание этих тел на базе Центральной лаборатории медико-криминалистической идентификации в Ростове. От Военно-медицинской академии Санкт-Петербурга работу по идентификации тел возглавил тогда ещё капитан И.А. Толмачёв.

Рассказывает начальник кафедры судебной медицины Военно-медицинской академии полковник Игорь Анатольевич Толмачёв:

— У войны в Чечне есть ещё одно страшное измерение, о котором даже говорить невероятно сложно. В январе 1995 года сотни наших бойцов погибли самым страшным для солдата способом — в безвестности. При первой возможности тела таких погибших отправляли в Ростов. Было принято решение именно там организовать работу по идентификации их останков. И в самом начале февраля 1995 года меня из Академии откомандировали в Ростов в 124-ю судебно-медицинскую лабораторию для оказания методической помощи. Перед нами стояла задача установить личности погибших.

Приехал я на место 4 февраля. Ситуация обстояла следующим образом: на территории Ростовского окружного военного госпиталя была огорожена площадка. На ней установили несколько больших армейских палаток. Внутри палаток находились станки Павловского — металлические стеллажи для размещения носилок. На этих носилках и лежали неопознанные останки наших погибших солдат и офицеров. К моему приезду неопознанных тел было больше двухсот. В феврале в Ростове обычная температура — ноль градусов. Но уже к марту должно было значительно потеплеть. У всех было понимание того, что надо торопиться.

В то время в Ростов уже приезжали родственники пропавших без вести. Многие из них до этого побывали в Чечне. Часто матери пропавших без вести объединялись и отправлялись прямо к местам боёв. Они вступали в переговоры с боевиками, выкупали живых пленных и тела погибших…

Насколько я знаю, сначала процедура установления личности заключалась в том, что родственникам просто предъявляли трупы. Даже трудно себе представить, что чувствовали люди, оказавшиеся в этих палатках, какой невероятный стресс приходилось им пережить. «Неужели эти дурно пахнущие куски мяса и есть то, что было моим родным, бесконечно близким человеком, живым мальчиком?!. Что же с тобой сделали? С тобой и с другими, что сейчас здесь находятся в виде человеческих фрагментов…».

Примерно за два дня до моего приезда в лаборатории начали работать фотограф и видеооператор. Они должны были задокументировать всё по максимуму. Но фотограф запил уже на второй день и больше в эту обстановку не вернулся. Это был штатный фотограф военного фотоателье. Кстати, фронтовик. Так что дальше фотографировать пришлось нам самим.

Видеосъемку делали двое ребят из Новочеркасского военного училища связи. Гражданский, Блиставцев Володя, и начальник телевизионного центра училища. Начальник был постоянно за рулём, поэтому ему было тяжелее. А Володя Блиставцев приходил с утра, припадал к «роднику огненной воды», и шёл снимать. Вообще-то специалистов нашей группы тогда очень трудно было найти абсолютно трезвыми. Особенно когда начался показ родственникам отснятых видеорядов.

Мы заняли почти все помещения окружной паталогоанатомической лаборатории. Была поставлена палатка, где разместили два стола для вскрытий тел погибших. Но кто-то должен был выполнять эту практическую работу.

Как раз в то время на месяц в Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербург приехали военные судмедэксперты. Это были главные эксперты Черноморского и Северного флотов, Каспийской флотилии, Ленинградского военного округа и специалисты из Сибири и Дальнего Востока. Все люди солидные, полковники. Уровень их подготовки был очень высокий. Плюс огромный накопленный опыт. Я обратился к руководству медицинской службы Вооружённых сил с просьбой всю эту группу направить в Ростов. И уже через три дня я встречал их на вокзале. А незадолго перед ними приехал и ещё один наш сотрудник из Академии, Андрей Валентинович Ковалёв.

Установление личности возможно проводить всего двумя путями: опознание и идентификация. Опознание — это когда пришёл родственник или сослуживец и сказал: «Это он». Всё! Тело выдали, увезли, похоронили. Поэтому тела были разделены на три группы. Условно их назвали так: пригодные для опознания, условно-пригодные (лица нет, но есть явные приметы) и непригодные (нечто бесформенное, обгоревшее). В любом случае информация собиралась по максимуму: измерялись окружность головы, длина тела, окружность груди, длина стопы и так далее. Параллельно было составлено циркулярное письмо, которое разослали во все военкоматы. Там были данные, кто пропал из призвавшихся через них. И в ответ на это письмо нам присылали личные дела призывников. Также присылались и медицинские книжки из частей. Но им мы особо не верили. И сейчас им никто не верит. Все знают, как их пишут.

Особая история — это штатные и самодельные жетоны с подписанной фамилией и маркировка одежды. На маркировке мы обожглись буквально в первые дни. Например, старослужащий снял с молодого всё обмундирование, а молодой его уже отмаркировал. И пошёл этот погибший старослужащий под именем молодого. Что касается жетонов, то оказалось, что перед тем, как идти в бой, бойцы часто менялись жетонами. Смысл в том, что якобы так (по какому-то поверию) можно обмануть смерть. То есть и этот способ идентификации тоже не работал.

Моя главная функция заключалась в том, чтобы продумать технологию и организовать сам процесс. Мы начали выбирать возможные пути осуществления идентификации. Самый распространённый способ — по узорам гребешковой кожи на руках. Проще говоря, по отпечаткам пальцев. Ведь при необходимости можно найти личные вещи погибших, где остались их отпечатки пальцев, и произвести сравнение. Надо было фиксировать узоры у погибших.

Но зачастую тела долго находились в самых разных условиях: лежали под открытым небом при разных температурах, перемещались. Кожа была изменена, кисти рук изменены. У нас, судебных медиков, существует специальная технология, при использовании которой можно восстановить узоры на пальцах. Обычно кисть отсекается, помещается в раствор и выдерживается определённое время. После набухания кожи узор восстанавливается, производится откатка отпечатков и кисть пришивается на своё место.

Однако мы успели сделать всего три-четыре таких процедуры. Кто-то решил, что мы глумимся над останками погибших. И по линии нашего местного медицинского руководства нам настоятельно порекомендовали прекратить этим заниматься. Вечером мы покумекали все вместе и придумали, как обойтись без отсечения кисти. Мы начали надевать на кисть резиновую перчатку и наполнять её раствором. И уже после этого проводить откатку отпечатков прямо на месте.

Однако отпечатки пальцев — это далеко не единственный метод установления личности. В наших Вооружённых силах такой науки, как генетика, в то время вообще не знали. Но во всём мире генетический анализ уже вовсю применялся. Поэтому с самого первого дня я предложил брать материал для генетического анализа с перспективой его использования в будущем. Однако для генетического исследования годится только тот материал, где сохранились клетки с ядром. В ядре клетки и находятся данные о геноме. Надо было иметь полную гарантию, что мы взяли именно сохранившийся материал, который будет пригоден для дальнейших исследований. Поэтому мы брали несколько волос, одну-две ногтевые пластинки и один зуб.

Но многие тела были очень сильно обгоревшие. В таких случаях я предложил брать участок бедренной кости. Она занимает центральное положение в массиве мягких тканей, и вероятность сохранности её клеток максимальная. Но опять через Главного эксперта Вооружённых сил нам выразили недовольство на ту же тему — глумление над останками. Якобы родственники жалуются, что на телах появляются дополнительные повреждения. Но мы-то должны были выполнить поставленную нам задачу: дать надежду на идентификацию хотя бы в будущем. Поэтому мы опять нашли выход и начали брать участок не бедренной кости, а кости большеберцовой. Там две кости, и поэтому деформация конечности практически незаметна.

Пока мы работали, неопознанные погибшие продолжали поступать: от одного-двух тел до нескольких десятков в день. Это зависело от возможностей сбора и отправки тел. К сожалению, убывали идентифицированные останки значительно медленней, чем прибывали новые.

Более или менее процесс пошёл тогда, когда заработала вся система. По моей просьбе, нам дали программиста из Ростовского областного военкомата — Андрея Жихарева. Я предлагал, как программа должна работать, а он переводил это на компьютерный язык. С одной стороны, у нас была информация о конкретном теле. С другой стороны, мы получали аналогичную информацию из личных дел. Компьютер проводил сравнение по всем параметрам, по всей базе и выдавал варианты совпадения. Один вариант — наиболее вероятный, три — менее вероятных и пять маловероятных. Тому из родственников, кто приехал в Ростов, на бумажке в колонку пишут один номер, три номера, пять номеров. Он переходит в помещение, где на экране смотрит соответствующие фотографии и видеозаписи.

Сначала я ездил в Новочеркасск, где на базе телецентра училища связи осуществлялся монтаж записей. Но уезжать приходилось на два-три дня. Это была очень большая потеря времени. Также был нужен и приличный компьютер. Местные сотрудники лаборатории обратились к ростовским бизнесменам: нужна спонсорская помощь на святое дело. И на следующий же день у нас была вся техника: нормальный компьютер, два монитора, два видеомагнитофона для записи и монтажа.

Процедура опознания выглядела так. Приезжает к нам человек, и его начинают расспрашивать. Потом по полученным данным производится поиск по базе. Если были совпадения, то родственник получал номера и пробовал опознать визуально. Если не получалось, то он оказывался в помещении, где на экране последовательно демонстрировались видеозаписи и фотографии погибших.

Там было несколько скамеек, на которых сидели другие родственники, которые тоже не смогли опознать своих по номерам, выданным компьютером. Тут же находился солдатик. Он, не глядя на экран, давил кнопку на клавиатуре. Сидевшие люди смотрели всё подряд. Этот вариант был более или менее щадящим. Иначе родственникам надо было ходить по палаткам, а потом, когда потеплело, ходить по рефрижераторным вагонам в железнодорожном тупике, куда переместили тела. Можно только представить, что пришлось бы переживать людям после таких осмотров.

Мы обратили внимание, что через час-два у человека, который на экране просматривал страшные изображения, обычно наступало притупление чувств. Он таким образом настраивался уже на выполнение главной задачи — опознание. Хотя все, конечно, находились в предаффектном состоянии. Сидят они, смотрят, смотрят — и вдруг какая-то мамочка говорит: «Стоп!». Солдат останавливает картинку или возвращается назад. Она узнаёт своего сына. И тут наружу выплёскивает всё то горе, что у неё накопилось. У других женщин происходит то же самое, и начинается страшное хоровое рыдание. Обычно тут же объявляли перерыв. Мужики пытались выйти хотя бы на десять минут, якобы чтобы перекурить. Но, как правило, в этот момент они тайком бутылку доставали и прикладывались к горлышку.

Нам, тем, кто организовывал эту работу, родственники были очень признательны. Они понимали, что если бы мы были в таком же загрузе, как они, то работа бы очень быстро встала. Ведь мы находились в такой обстановке неделями и месяцами. Я, например, пробыл там почти три месяца. Мне их хватило за глаза. Потом надо было, как говорится, со «стакана слезать». И если эксперт возвращался с такого мероприятия без невроза, то это просто сказка. Но всё равно какое-то нервное повреждение происходит. И если бы не народный антидепрессант, то дело могло дойти и до психоза. Мой коллега, который работал в Моздоке, жаловался, что каждую ночь во сне у него эти картинки перед глазами проходят. Хотя он работал только с повреждениями и просто фиксировал их. Но есть одно «но»: к нему попадали тела тех, которых «духи» пытали.

Ничтожность человеческой жизни была настолько явной, настолько наглядной, настолько концентрированной! Я не был уверен, что я крещёный. Поэтому, когда во второй раз я поехал в Новочеркасск для монтажа видео, то пришёл в кафедральный собор и обратился к батюшке. Он оставил все свои дела и отвёл меня в крестильную, где я принял крещение. А через неделю я уже стал крёстным отцом для Ковалёва Андрея. Его крестили в той самой комнате, где происходил просмотр. Местный священник поставил табуретку, на неё — миску, и в таких походных условиях крестил Андрея.

Решение креститься я принял сам. Душа требовала какого-то контакта не только человеческого. И дело не в том, что не хватало личных душевных сил. И в концлагерях люди выдерживали. Но когда ты вступаешь в контакт с чужим, да ещё таким концентрированным горем, оно тяжелее, чем личное.

Я могу свидетельствовать: после крещения мы с Андреем в этих страшных условиях остались живыми и, по большому счёту, неповреждёнными душевно. А предпосылки к тому были. Да ещё какие!

Больше всех в этой ситуации страдали солдаты-срочники. Их нам откомандировывали из обычной части. Они выполняли вспомогательную работу: это отнеси, то разгрузи. Отцы-командиры опекали их очень плотно и не давали расслабляться. По крайней мере один из них с психозом ушёл в «жёлтый дом».

Особенно мне врезался в память День защитника Отечества 23 февраля 1995 года. Так уж совпало, что на время моей командировки пришлось несколько праздников: Масленица, 23 февраля, 8 марта. В эти дни мы пытались хотя бы на полдня меньше поработать, чтобы по-человечески за столом посидеть. Накануне 23 февраля мы попросили родственников, чтобы они в праздничный день поменьше занимались своей скорбной работой. Они ответили: «Вы на нас не обращайте внимания, а мы будем заниматься своим делом». Они даже солдатика отпустили, и на кнопку в этот раз нажимал кто-то из родителей. А мы в это время сидели за праздничным столом за стенкой.

Праздник есть праздник. Все выпили. Несмотря на смертельную усталость, народ за столом постепенно оживился, стал говорить громче. Потом кто-то даже запел какую-то застольную песню. Андрей Ковалёв, который так и не оставил вполне родственников, время от времени заходил к нам и говорил: «Перестаньте смеяться, перестаньте песни петь…». Уж очень дикое несоответствие было между этими происходящими всего в нескольких метрах друг от друга событиями. Но тут в самое сердце нас поразили сами родственники погибших. Они услышали слова Андрея, зашли к нам и сказали: «Ничего, ничего. Вы нам не мешаете…». Это какой же душевной чуткостью надо обладать, чтобы в такой момент за своим неизбывным горем не забыть про других людей! Думаю, эти свойства нередки для русских людей. Хочется им низко поклониться…