Встреча друзей ночью в глубокой лесной чаще

За время пребывания в землянке, отец встречался с дядей Биболетом считанные разы. Их встречи организовывал очень на­дежный родственник по ночам, в определенном месте, в лесу.

О содержании беседы при последней встрече отец потом вспо­минал неоднократно.

- Хотелось бы при свете увидеть твое лицо, Аюб, но приходит­ся вот так в темноте. Как вы там?

- Все хуже и хуже. Снег стал таять и вся землянка в воде. И лежим и сидим на своих нарах. На прошлой неделе никто не прихо­дил. Один хьатэкъ делим на всех. Я говорю ребятам положите в рот и не жуйте, - само рассосется, полезнее будет. Надо что-то делать. Так мы не выдержим.

- Это я передал родственникам, чтобы перестали ходить. Пусть один Орзэмэс ходит. Он как кошка осторожен. Его никто не приме­тит. Немцы в последнее время стали очень подозрительными. Ка­кой-то слух до них доходит. С питанием я помогу.

- Не знаю что делать. У нас уже почти все готовы выйти. При­думывают, как затеряться или сдаться.

- Если когда-либо вы способны внимать совету, то прислушай­тесь к моему: не выходите. Ни в коем случае. Дело немцев обречен­ное.

- Столько техники, такое вооружение, столько оккупировали, и их дело обреченное?

- Дело, Аюб, не в технике. Они не мужчины. Мужчины, которые гадят на виду у женщин - не мужчины. Это обреченные люди. Я нутром чувствую, что у них не получиться ничего.

-Тогда переходи к нам. Именно тебя не хватает, чтобы не только скрываться, но и что-нибудь против немцев придумать.

- Я знал, что ты мне это предложишь. Посуди сам: я могу еще захватить один автомат, кроме своего, еще три гранаты, кроме сво­их - и все. Далее возникают следующие вопросы: что будем есть, если я приду? Второй - как быть с теми двумя негодяями? Как толь­ко меня не будет, они сразу побегут докладывать немцам. Этот лес вдоль и поперек прочешет взвод солдат с собаками за один час зап­росто и нас обнаружат. Они молчат, потому что я предупредил одного из них - малейшая попытка - обоих своей рукой тут же расстре­ляю. А немцам скажу, что хотели меня убить.

Ну и последнее - наши никогда меня не поймут и не простят. Немцы, чтобы меня совсем замарать, в какой-то трибунал ввели, который решает одно: вешать и стрелять. Я там ни разу не заседал, но расписываться давали. Так что, брат, моя песня спета. Вы поста­райтесь свою допеть.

В ночной кромешной темноте лесной чащи эти слова произве­ли на моего отца не только грустное впечатление. Он всем суще­ством ощутил безысходность и трагизм той «свободы», которой пользовался его брат.

Дядя Биболет позвал Орзэмэса, стоявшего где-то на посту, пожал руку отцу, и направился к коню, который в целях конспирации был привязан в другой стороне леса. Когда отец уже прикрывал вход в землянку ветвями, послышался опять голос Орзэмэса: «Аюб, за­держись - еще что-то хочет сказать!».

«Что-то должно скоро произойти, - дядя казался немного за­пыхавшимся, -помяните мои слова. Поэтому держитесь. Постарай­тесь нашим правильно представиться. Я сказал Орзэмэсу, каких толковых свидетелей для вас он назовет. Ну, прощай!».

На этот раз он обнял отца, чего никогда не делал, и долго не отпускал. Он прощался навсегда.

Его прогнозы оправдались. Вскоре настало время отступле­ния немцев. Однажды утром, аул проснулся без них - они смылись за ночь. Подростки и мы, дети, за ними в огородах и на пустырях находили патроны, гранаты, винтовки и прочие боеприпасы. Нас вылавливали родители в балках, кустах и огородах, обвешанными пулеметными лентами и прочей военной экзотикой. В разных сторо­нах аула два подростка подорвались гранатами, третий потерял глаз. Продолжалось все это полдня. После полудни со стороны станицы Северской заметили спускавшуюся с горы серую массу. Это подхо­дили наши войска. В течение суток, наши обнаружили в ауле, стран­ным образом не успевших отступить, одиннадцать немцев, двое из которых были офицерами.

Штаб наших расположился в соседней хате, напротив дядиной. Поэтому сцену, которую я опишу, видел своими глазами, сквозь пле­тень, с близкого расстояния. Пойманных немцев выстроили в ряд. И наш офицер стал что-то говорить. Потом вывели из строя одного не­мецкого офицера, раздели до пояса и наш офицер стал бить его кнутом по спине. По-моему, тот кнут был не с кожаной плеткой, а с метал­лической. Каждый удар оставлял на спине немца глубокий разрез, из которого с шумом (я это слышал!) устремлялась кровь. Немец ревел жутким ревом, а наш офицер что-то приговаривал. Когда немец упал его подняли, одели на его голое изрезанное тело шинель и поставили' в строй. Вывели второго офицера и тоже били, пока он не упал. Этот немец не издал ни одного звука. Потом их вывезли за аул и расстре­ляли. Говорили, что солдат оставили в живых.

Подобные сцены были типичными для того военного сурового и жесткого времени и позволяют определенно предположить, что ожидало дядю Биболета если бы он остался. Действительность тех лет могла вынести ему только один приговор - смертный. Поэтому, он ушел с немцами.

Мой отец отделался легко: его исключили из партии, за то, что был на оккупированной территории. Но в армию его вновь взяли, и он служил до конца войны.

Как только потеплело, в марте месяце, мама с нами, троими детьми подалась к своим родителям в аул Кунчукохабль. Мы шли долго, как беженцы, ночевали во многих аулах, в которых нас кор­мили и, наконец, добрались до Кунчукохабля, после более чем че­тырех месячного отсутствия.