Балансировщик камней и охотник на крыс

 

На Тритоне ему случалось громоздить их друг на друга на двадцать футов вверх. Тонкая была штука. После шести футов приходилось подпрыгивать. Там тяготение дает тебе больше времени в верхней точке прыжка, чем на Земле или на станции, раскрученной до нормального земного. А на Тритоне в этот затянутый миг покоя ты должен сделать свое дело. Конечно же, было и умное ремесло оценки воображаемых отвесных линий, понимания консистенции материала и поиска микроскопических скатов, дающих достаточно трения. Просто поразительно, как крошечный выступ может войти в столь же крошечную ямку, и таким образом, что один камень будет стоять на другом, словно приклеенный. Но был и предел, за которым все это ремесло – едва ли, думалось ему, не самое темное и бесполезное из ремесел, когда-либо придуманных человечеством, – уступало свое место искусству, интуиции. Предел, за которым Андре просто знал, что камни уравновесятся, видел их бытие как единого целого. Или их Бытие. И он сам, когда это у него получилось, был главным Почему. Это была высшая степень ремесла балансировки камней.

– А здесь, на Чирье, ты можешь их уложить так высоко?

– Нет, – без запинки ответил Андре. – Здесь наибольшее тяготение, с каким мне случалось встречаться. Но в общем-то, вся эта высота не имеет значения. Я же не ставлю рекордов, ни с кем не соревнуюсь.

– А что во всем этом такого?

– В чем? В укладывании их повыше? Чем выше ты укладываешь камни, тем больше времени уходит на их балансировку.

– Я про смысл самой балансировки.

– Да. Смысл есть.

– И какой же?

– Я не могу объяснить тебе, Бен.

Андре позволил себе отвернуться от работы, но камни не упали, они так и стояли за ним столбом, соприкасаясь лишь крошечными площадками. Это казалось абсолютно невозможным. Это была наука, и непростая.

Старые знакомые крепко обнялись. Отодвинулись друг от друга. Андре рассмеялся.

– Ты что же думал, я буду похож на здоровенный шмат протоплазмы? – спросил ТБ.

– Правду говоря, я рисовал себе горящие глаза и всклокоченные волосы.

– А я вот такой.

– Ты Бен?

– Бен – это шрам у меня на боку, который все никак не рассосется.

– Ты Тадеуш?

– Тадеуш – это кулек ржавых монеток в моем колене.

– Ты голодный?

– Могу и поесть.

Они прошли в келью Андре. Андре налил в кофеварку воду и насыпал в ситечко несколько ложек кофе.

– С каких это пор ты начал пить кофе?

– Мне как-то надоело, что все чай да чай. А ты не изменил своему кофе?

– Ни в коем разе. Только здесь его хрен достанешь, что с ключами, что без ключей.

– Ключи? Тут кто-то спер мои ключи от этой квартирки. Они лежали на столе, а кто-то вошел и забрал.

– Пиши пропало, – сказал ТБ. – Но ты не бойся, что к тебе снова залезут, – они уже взяли, что им было нужно.

В комнате не было стульев, и ТБ стоял, привалившись к стене.

– Пол у меня чистый, – подсказал Андре.

– Ничего, я постою.

Андре поднял с пола небольшую парусиновую сумку, чуть в ней покопался и вытащил пучок чего-то вроде сена.

– Узнаешь? – спросил он.

– А я-то все думаю, куда она подевалась. Которую неделю ищу да ищу.

– Это лаконос, – сказал Андре. Он взял горшок, налил в него воду из глиняного кувшина и активировал самогрейный участок простого вроде бы деревянного стола. И натолкал в воду сушеной травы. – Ты не представляешь себе, как это вкусно.

– Андре, у нас на Чирье эта зараза растет повсюду. И все тут знают, что она ядовитая. Вонючий сумах, так ее называют.

– Ну да, – кивнул Андре, – Phytolacca Americana.

– Так мы что же, будем есть отраву?

– Нужно вскипятить ее и слить воду, потом снова вскипятить и снова слить воду. Потом сварить по третьему, последнему разу и подавать с острым соусом. Главная фишка в том, чтобы собирать совсем молодые побеги, а то и вправду можно загнуться.

– А откуда ты это узнал?

– Мой конвертат любит проводить такие исследования.

Через какое-то время вода закипела. Используя как прихватку подол своей рубашки, Андре снял горшок, слил кипяток в раковину, затем залил в горшок новую порцию воды и снова поставил его кипятиться.

– Я видел Молли, – сказал Андре.

– Ну и как она там? – спросил ТБ. – В последний раз, когда я ее видел, она грозила стать настоящим чудом.

– И исполнила свою угрозу.

Вода закипела. Андре сменил ее и поставил горшок кипятиться по третьему разу.

– Андре, а ты-то что делаешь на Чирье?

– Я здесь от Лиги борцов за мир.

– О чем это ты? Сейчас нет никакой войны.

Андре не ответил, он сосредоточенно сыпал в вареный лаконос какие-то специи. После минутной паузы ТБ сказал:

– Я не хотел, чтобы меня нашли.

– А я тебя и не нашел.

– Понимаешь, Андре, я очень тоскливая личность. Совсем не тот, что был когда-то.

– Вот и всё. – Андре разложил лаконос по двум мискам, а затем наполнил две чашки давно уже готовым кофе.

– А молоко у тебя есть? – спросил ТБ.

– С этим большие проблемы.

– Ладно, сойдет и так. А ты не против, если я покурю?

– Кури на здоровье. А это что у тебя за сигареты?

– Местные.

– И в каком же месте их делают?

– Лучше тебе не знать.

Андре полил свою траву перечным соусом, и ТБ последовал его примеру. Они ели и пили кофе, и все было очень вкусно. ТБ закурил сигарету, и ее едкий дымок приятно мешался с запахом овощного варева, затопившим келью Андре. Заоконную тишину неожиданно прорезал дробный грохот камней, потерявших наконец равновесие.

Они вышли из дома наружу, на деревянный помост, исполнявший обязанности внутреннего дворика. Здесь стояло кресло; ТБ сел в него и снова закурил, в то время как Андре приступил к своим вечерним асанам и упражнениям.

– А эта не та ли поза, которая называется «кривобокая курица»? – спросил ТБ после особо хребтоломательного упражнения из системы тай-чи.

– Если ты это про «трижды долбаные салазки», так их я делал раньше. Странно, что ты не заметил.

– Вот учили же нас в семинарии, а в голове ничего не осталось.

– Зуб даю, что при нужде ты все моментально вспомнишь.

– Зуб даю, что у нас с тобой не будет случая это проверить.

Андре улыбнулся, закончил упражнения, а затем сел напротив ТБ в позу лотоса. Время было уже к закату, хотя на Чирье таковых и не бывает. Андре ощущал в себе нечто вроде заката.

– Андре, я надеюсь, ты поперся в эту чертову даль не затем, чтобы забрать меня.

– Забрать тебя?

– Я не вернусь.

– Куда?

– Туда, ко всему тому. – ТБ загасил окурок и достал новую сигарету из завернутой в промасленную бумагу пачки, хранившейся в его нагрудном кармане. Он пару раз сильно встряхнул сигарету, и кончик ее задымился. – Мои ошибки угробили там массу людей.

– В том числе и тебя.

– В том числе и меня. – ТБ длинно, глубоко затянулся и вдруг жестко взглянул на Андре. – Мерзавец! Ты трахал Молли! И не ври, я только что видел все собственными глазами.

– Ну да.

– Я рад. Я правда искренне рад. Может, тебе это и неизвестно, но ты всегда был предметом ее сожалений.

Андре положил ладони на широко раскинутые колени.

– Бен, – начал он, – мне не нужно от тебя ровно ни хрена, но в Мете сейчас тревожно, и кое-что из того, что там происходит, связано, я думаю, с тобой. Ты знаешь не хуже меня, что, если Амес не сможет нагнуть внешнюю систему, он без раздумий начнет войну. Но я приехал даже не поэтому, а посмотреть, как у тебя дела. Вот и все.

ТБ снова окинул его жестким взглядом. Взглядом, видящим все ниточки.

– За эти последние двадцать лет нас обоих жизнь порядком потрепала, – продолжил Андре. – Я думал, а вдруг тебе захочется поговорить о ней.

– Кто ты такой? Полномочный представитель Пути? Божок-советник?

Андре не сдержался и прыснул со смеху, хлопая себя по раскинутым коленям.

– А что тут такого смешного? – сердито спросил ТБ.

– Бен, да ты взгляни на себя. Ты же мусорщик. Честно говоря, я бы в жизни не признал тебя богом. Впрочем, теперь я даже и Бога не признаю больше богом.

– Я никакой не мусорщик. А если тебе так кажется, то ты не понимаешь ровно ни хрена.

– А кто же ты тогда такой, позволь мне тебя спросить? ТБ загасил окурок и распрямил спину.

– Я охотник на крыс, вот кто я такой, – гордо сказал он. И добавил, вставая: – Пошли. До моей халупы переть и переть, а у меня там есть некто, с кем хотелось бы тебя познакомить.

 

Покусаем

 

Иногда свернешь в крысятнике за угол, и вдруг получается, что ты прямо в их гуще, хотя до того в туннеле ты была совсем одна. Они тебя немного покусают, а если ты не будешь прыгать, прыгать, прыгать, они покусают тебя много. Со мною всегда так было, и потому меня не удивляет, когда такое случается снова.

О чем я в основном думаю, это как соблазнить Андре Сада заняться со мною сексом, и это словно туннель, по которому я пробираюсь уже очень долго.

ТБ пошел с Бобом в город и оставил меня со священником Андре Садом. Мы шли по полоске мягкого грунта, ведущей к отмели Гнилой реки, где я люблю купаться, хотя там и бывает порою много аллигаторов. Я рассказала Андре Саду, как замечать аллигаторов, и все равно приглядываю за нас обоих, потому что Андре Сад, хоть он и пробыл на Чирье уже целый год, никак не может до конца поверить, что при первой возможности они тебя съедят.

Они тебя съедят.

Теперь, когда я женщина, я пачкаюсь в крови, только когда чищу хорьковые клетки, а еще ТБ говорит, что он может следить за земным временем по тому, когда я теку кровью из вагины. Странно, что такое бывает с девушкой. С хорихами такого не бывает. Это значит, что я не беременна, да и с чего мне быть беременной, когда все эти мужчины не хотят заниматься со мною сексом? ТБ никогда не притронется ко мне в этом смысле, и я обрабатывала Андре Сада, только он сразу понял, к чему я веду. Я думаю, что он очень умный. Боб так просто начинает хохотать как сумасшедший, какой он и есть, когда я поднимаю эту тему, и он тут же убегает. Ох уж эти все галантные мужчины, стоящие и дрочащие в мусорную кучу, а тут я, хотящая кого-нибудь из них.

Я не могу понять ТБ, ведь я выгляжу точно как она. Я думала, может быть, Алетея была уродка, но Андре Сад сказал, про нее он не знает, но я-то точно нет. И мне по виду, сказал он, лет шестнадцать. А ведь мне около двухсот. Или всего один год. В зависимости от того, кого из нас двоих иметь в виду или обеих сразу.

– Ты не потрешь мне спину? – прошу я Андре Сада, и после мгновенного раздумья он соглашается.

Так я, по крайней мере, чувствую на себе его руки. Они шершавые, как эти камни, с которыми он все время возится, но в то же время и очень осторожные. Сперва он мне не понравился, потому что он мало говорит, и я думала, он что-то скрывает, но потом увидела, что он просто мало говорит. Тогда я начала задавать ему вопросы и много узнала.

Я узнала все, что он мог рассказать мне про Алетею. И он объяснил мне про ТБ. Он, ТБ, был очень удивлен, когда оказалось, что я понимаю всю математику. Только я не совсем понимаю его зависть и боль и как ТБ может причинять себе так много боли, когда я точно знаю, что ему очень нравится жить.

– Ну как, хорошо? – спросил Андре Сад.

И прежде чем он убрал свои руки, я крутнулась, и он дотронулся до моих грудей. Он же сам и сказал мне, что все мужчины такие, а тут вдруг дернулся, попятился и чуть не сел в воду, и черт бы побрал, я заметила аллигатора, глазеющего на нас с того берега, и нам пришлось поскорей убираться, хотя опасность была и не сильная. А ведь могла бы.

Мы сушились на берегу.

– Джилл, – сказал он, – я должен рассказать тебе про секс побольше.

– А почему бы тебе просто не показать мне?

– Я как раз про это. Ты все еще думаешь, как хориха.

– Так я же и есть отчасти хориха и всегда, Андре Сад, ею буду.

– Я знаю. И это хорошо. Но я-то насквозь человек. Секс связан с любовью.

– Я люблю тебя.

– Ты нарочно прикидываешься, что неверно меня понимаешь, потому что ты сейчас хочешь.

– Ладно, – сказала я, – не надо мне напоминать.

Но Андре Сад уже глядит куда-то через мое плечо, и его лицо становится счастливым, и тут же – очень удивленным, словно в тот момент, когда он был счастливым, он что-то сообразил.

Я поворачиваюсь и вижу ТБ, бегущего к барже. С ним и Боб. Они пришли из города Бобовыми путями. И с ними еще некто.

– Черти меня задери, – говорит Андре Сад. – Молли Индекс.

Это женщина. В свете мусорных куч ее волосы кажутся синими, что значит, что по правде они белые. Она что, старая или просто беловолосая?

– Что ты здесь делаешь, Молли? – тихо спросил Андре Сад. – Боюсь, что это не к добру.

А затем они бегут к дому, бегут все вместе. ТБ посылает по гристу дрожь, и я чувствую, как он говорит мне, что всем нам нужно делать.

– Давай к барже, – говорю я Андре Саду. – И побыстрее. Быстро, как только можешь.

Мы добираемся туда раньше всех остальных, и я начинаю отдавать швартовы. Когда они взбегают по сходням, баржа уже готова отплыть. ТБ и Боб хватают шесты и отталкиваются от берега, а тем временем Андре Сад ведет эту женщину в рубку. Через несколько мгновений мы уже на середине Гнилушки, и нас подхватывает течением. ТБ и Боб идут внутрь, и ТБ тут же сует свою голову в навигационный пузырь, чтобы рулить.

Женщина, Молли Индекс, глядит на меня. У нее очень странные глаза. Я никогда еще не видела таких глаз. Я думаю, она может смотреть в грист, подобно ТБ и мне.

– Господи, – говорит она, – она похожа на нее как две капли.

– Меня зовут Джилл, – говорю я. – Я не Алетея.

– Нет, я знаю это, – говорит Молли Индекс. – Бен уже мне сказал.

– Молли, так что же ты здесь делаешь? – спросил Андре Сад.

Молли Индекс поворачивается к Андре Саду. Она касается его руки. Я слегка беспокоюсь, не попробует ли она какой-нибудь фокус с гристом, но они, похоже, старые друзья.

– Эта война, про которую ты все говорил, – говорит она, – война началась. Амес ее развязал.

– Нет, нет, – сказал Андре Сад и отшатнулся от нее. – Нет.

Молли Индекс следует за ним. Она берет прядь его волос и трет ее между пальцами.

– Мне нравится, когда они длинные, – говорит она. – А вот жирные – это совсем ни к чему.

Это не доставляет мне удовольствия, а еще на Молли Индекс самые ужасные сапоги, какие я только видела. Такие маленькие хорошенькие штучки, от которых вмиг ничего не останется, вступи она в какую-нибудь мерзость. А на Чирье сама земля есть нечто омерзительное. Глупый грист этих городских сапог не продержится здесь и недели. Странно, что никто не смеется над такими глупыми сапогами, но это, наверное, потому, что у них сейчас много других беспокойств, как, впрочем, и у меня.

– Зря я тебя не послушала, – говорит Молли Индекс. – Успела бы подготовиться. А так он забрал меня. Большую часть меня. Амес забрал. Он кооптировал всех важных БАЛов в Новую Элиту. Впрочем, в большинстве своем они записались добровольно, придурки чертовы. – И снова она трогает его руку, и мне вдруг понятно, что я немного ревную. На этот раз он не дергается. – Я одна ускользнула, чтобы предупредить вас,[35] – говорит Молли Индекс. – Они приближаются. Они висят у нас на хвосте.

– Кто висит у вас на хвосте? – спрашиваю я.

Мне нужно было это знать. С такими вещами я могу при случае справиться.

– Амесов трижды проклятый Патруль Свободных Радикалов. Всю дорогу сюда за мною следовал некий механический чистильщик, а я этого даже не замечала. Видимо, Амес узнал от меня – от другой части меня, – где находится Бен.

– Что такое Патруль Свободных Радикалов? – спросила я. – Что такое чистильщик?

В борт баржи что-то ударило, сильно ударило.

– Вот же мать твою, – процедил ТБ, – к нам заявился летучий макак.

Штурманский пузырь осыпается на пол дождем осколков, и тут же в плечо ТБ впиваются длинные изогнутые когти. ТБ кричит. Я ничего не думаю, но я двигаюсь. Я крепко хватаю его за щиколотку.

Когтистая лапа вытаскивает нас наружу. Поднимает в воздух. Мы летим высоко над баржей. Что-то взвизгивает. ТБ вопит как сдуревший.

Я держусь.

Свист ветра, вопли ТБ и звуки еще чего-то, похожие на жужжание миллиона взбешенных пчел. Мы слишком тяжелые, и это – не знаю уж что – роняет нас на палубу. ТБ начинает вставать, но я подкатываюсь к нему сзади, сбиваю его с ног и, прежде чем он успевает хоть что-нибудь сделать, засовываю его сквозь дырку в штурманском пузыре обратно в рубку баржи.

И очень вовремя, потому что эта штука, черная тень, возвращается и вонзает свои когти мне в спину. Я не знаю, что она такое, и могу никогда не узнать, но никто и никогда не возьмет меня без боя. В гристе я чувствую какой-то запах.

Вы арестованы Патрулем Свободных Радикалов. Прекратите, пожалуйста, сопротивление. Прекратите сопротивление. Прекратите.

Эти слова пахнут металлом и пенопластом.

Прекратить сопротивление? И это мне говорят такие забавные вещи? Это все равно как сказать ветру – прекрати дуть. Дуть – это то, что и делает его ветром.

Я резко поворачиваюсь, и в костях у этого чего-то остается лишь мое платье, мое бедное красивое платье, и немного кожи, содранной с моей спины. И я чувствую, как в меня пытается проскользнуть некий ядовитый грист, но это мелочь, ерунда. Он и представления не имеет, из чего я сделана. Я убиваю этот грист, почти о том не думая, и поворачиваюсь взглянуть на это темное нечто.

Оно не похоже на макака, думаю, не похоже, хотя откуда мне знать.

Кто ты такой?

Но дует ветер, и гриста, достигающего меня, слишком мало для коммуникации. Ну и на хрен все разговорчики.

– Осторожнее, Джилл, – говорит ТБ.

Говорит с трудом. Эта штука причинила ему боль! Я тебя покусаю.

– Подкиньте мне один из тех багров! – кричу я нашим. После недолгой суматошной возни из дыры появляются руки Боба с крюком на длинной палке. Я хватаю крюк, и руки тут же убираются. Боб, он, может, и псих, но никак не дурак.

Темная штука выписывает круги. Я не вижу, какою силой она летает, но ее контуры вроде как малость размыты. Миллионы крошечных крыльев, сделанных гристом из гриста. Я присматриваюсь получше. Эта штука вся сплошь в колючках. Одни из них длинные и прямые, а другие кривые, вроде когтей. И все очень острые. Надо мною хищно кружит черно-красное скопление многоугольников, только и мечтающее вцепиться в меня. Есть ли в нем кто-нибудь? Не думаю. Мой противник насквозь запрограммирован. Он больше меня раза в три, но мне это кажется моим преимуществом.

Он резко пикирует, и я встречаю его багром. Он хватает багор, на что я и надеялась, и я использую его импульс, чтобы подтолкнуть его вниз чуть дальше, чем он собирался. Неудержимое падение, дуновение гриста.

Прекратите немедленно. Вы вмешиваетесь в исполнение приговора, вынесенного Элитой. Прекратите, иначе вы сами…

Тяжелый удар в борт баржи. Громкий всплеск.

Я кладу багор на палубу. Слишком легко. Это было…

Оно выныривает из Гнилушки, насквозь промокшее.

Оно в полном бешенстве. И мне не нужно никакого гриста, чтобы понять: оно в бешенстве. Все эти крылышки громко жужжат, но уже не как пчелы. Хищно и алчно, как мухи, летящие на кусок недельной тухлятины.

Прекратите.

– Вот, – сказал Боб и сунул мне сигнальную ракетницу.

Я разворачиваюсь и стреляю в сросток угольников. И снова он падает в реку. И снова поднимается.

Я думаю. Он насквозь промок в воде Гнилушки. А уж мне ли не знать грязь и мерзость, текущую в этой реке. Там тысячи тысяч гристов, и каждый хоть раз пытался меня достать.

Тонкое будет дело. Я собираюсь с силами.

Идите, возьмите меня, угольники. Вот она я, вся тут, просто девушка. Давайте, сожрите меня.

Оно неудержимо приближается. Я раскидываю руки.

Вы незаконно вмешиваетесь в дела Элиты. Вы прекратите сейчас же или будете использованы безвозвратно. Вы прекратите…

Мы соприкасаемся.

Я мгновенно перестраиваю грист Гнилушковой воды, говорю ему, что ему нужно сделать. Импульс угольников сшибает меня с ног, и я качусь по палубе. В левом запястье что-то сломалось, но я игнорирую эту боль. Кровь на губах от прикушенного языка. У меня дурная привычка высовывать его кончик, когда предельно сосредоточиваюсь.

Сросток угольников кончает меня молотить и валится в реку. Не повезло, угольнички! Перекодированный мною грист расскажет всей речной воде, что ей нужно делать. Галлон обычной воды весит ровно шесть фунтов, но вода

Гнилушки гуще и крепче. И она может раздавить. Это злая вода, она любит что-нибудь взять, и я объяснила ей как Я подмешала в Гнилушку малую долю себя самой, и ее вода знает нечто такое, что знаю я.

Она знает, что нельзя прекращать. Никогда, никогда, никогда.

Сросток угольников на мгновение выныривает, а затем на него ополчается вся река. Сминает его. Засасывает. Обрушивается на него всей массой воды, уходящей на двадцать футов в глубину, растянувшейся на многие мили. Над тем местом, куда упали угольники, вздымается водяной смерч, но только это скорее студенистый столб, лезущий вверх сам по себе. И вот он обрушивается вниз, как сапог, давящий таракана. Слышится яростное, отчаянное гудение мокрых крыльев, которые не могут просохнуть, потому что жидкость, их пропитавшая, это не совсем вода и они не в силах ее стряхнуть. Внизу, в глубине, глухо грохочет взрыв, и баржа начинает ходить ходуном. Меня снова бросает на палубу, и я держусь изо всех сил, затем встаю и смотрю.

На поверхность всплывают осколки угольников. Проходят считаные секунды, и река утаскивает их вглубь.

– Похоже, я его сделала! – кричу я нашим.

– Джилл, – говорит ТБ, – иди сюда и покажи мне, что ты еще жива.

Я спрыгиваю в рубку через штурманскую дыру, он стискивает меня и целует. Он целует меня прямо в губы, и в кои-то веки я ощущаю, что он не думает сейчас об Алетее, совсем не думает. Это очень, очень приятно.

– Бедная твоя спинка! – говорит Молли Индекс. Она выглядит довольно ошалелой и ни на что не годной. Но зато она нас предупредила, это хорошо.

– Да ерунда, – говорю я, – просто царапина. А с ядом я уже разобралась.

– Ты только что сбила чистильщика, приводящего в исполнение приговоры Мета! – говорит Андре Сад. – К тому же, я думаю, это был один из чистильщиков, специально оборудованных для борьбы с беспорядками.

– А что она, эта штука, здесь делала?

– Искала Бена, – объяснила Молли Индекс. – Там, откуда она прибыла, их таких много, и Амес скоро пришлет подкрепление.

– Я убью их всех, если потребуется.

Все посмотрели на меня, и все на время затихли, даже Боб.

– Я верю тебе, Джилл, – говорит в конце концов Андре Сад, – но пора отсюда убираться.

ТБ успел уже сесть за стол. Баржой сейчас никто не управляет, но течение тащит нас по фарватеру, так что пока все в порядке.

– Убираться? – спрашивает ТБ. – Никуда я отсюда не поеду. Я не позволю, чтобы меня втянули в войну. Лучше сам себя убью. И на этот раз надежно, без ошибок.

– Если ты останешься здесь, они тебя поймают, – говорит Андре Сад.

– Амес знает о тебе, ты попал в его сферу внимания, – говорит Молли Индекс. – Прости меня, Бен.

– Ты ни в чем не виновата.

– Нам нужно улепетывать из Мета, – говорит Андре Сад. – Нужно добраться до внешней системы.

– А тогда меня используют они. Они не такие гады, как Амес, но я никому не позволю превратить меня в оружие. Не намерен осчастливливать солдафонов.

– Если мы попадем на Тритон, все должно утрястись, – говорит Андре Сад. – У меня там очень серьезные связи. Я знаю их главного шамана.

– Ну и что, что ты его знаешь?

– Да ты не спорь, а доверься мне. Этот шаман там очень влиятелен, а заодно он мой старинный друг.

– И еще одно, что мне очень хотелось бы знать, – говорит ТБ. – Какой такой йогической силой мы попадем отсюда на Тритон?

Тут Боб резко встает. Пока мы все тут болтали, он шарил у ТБ в кладовке. Я это сразу заметила, но не стала ему мешать, потому что знала, что он не найдет там того, что ищет.

– Почему бы тебе не сказать просто, что ты хочешь смыться левой дорогой? – спросил он, повернувшись к ТБ. – Все, что нам нужно для этого, это плыть по Гнилушке до халупы в газовых трясинах, где живет Мейкпис Сенчури.

– А это еще кто такой?

– Не такой, а такая. Мне казалось, ТБ, что ты ее знаешь. Это же тетка Глэдис, твоей канавной соседки. Думаю, ты назвал бы ее контрабандисткой. Помнишь прошлогодний Старый Семьдесят Пятый, которым ты так нажрался?

– Да уж помню, – хмуро кивнул ТБ.

– Вот у нее я его и брал, – сказал Боб. – А еще у нее уйма кошек, попроси, если хочешь, – может, и даст какую завалящую.

Мы так и плыли по течению Гнилушки, и я следила за воздухом на случай чистильщиков, но, по всей видимости, они послали в этот раз всего одного, а его я убила. Решили, видимо, что хватит и одного. Я не могла не думать – куда мы направляемся. Я не могла не думать – надо же, покинуть Чирей. Во мне есть часть, никогда еще его не покидавшая. И никакая моя часть никогда не бывала еще во внешней системе. Блуждающий код никак не может туда попасть – тут нужно преодолеть пустое пространство. На Юпитер и дальше не протянуто кабелей.

– Думаю, ты понимаешь, почему я здесь осел, – сказал ТБ. – Я не могу никуда уехать.

– Даже ради спасения собственной жизни?

– А мне это как-то без разницы. Если от Алетеи хоть что-то осталось, я должен ее найти.

– А война?

– Об этом я как-то не думаю.

– А ты должен думать!

– Кто это так считает? Бог? «Бог – это поганый гриб, возросший на нечистой крови». – ТБ печально покачал головой. – И в семинарии, и потом это был мой любимый коан – и он очень близок к истине.

– Ну и что же тогда, всему конец? – спросил Андре Сад. – Ведь он тебя поймает.

– Я от них спрячусь.

– Ты что, Бен, совсем отупел? Он поставит себе на службу весь без изъятия грист. А после этого прятаться будет негде, потому что Амес и Мет будут синонимами.

– Я должен стараться ее спасти.

Для меня решение было очевидным, но они, похоже, еще до него не додумались. Они все время забывают, что мне лишь с виду шестнадцать лет. Что в некоторых отношениях я куда старше их всех.

Вы можете, конечно, сказать, что такой меня сделал ТБ, что это записано в моей программе. Вы можете даже сказать, что ТБ неким образом повлиял на прошлое из будущего и сделал все таким, каким оно должно быть. Вы можете без конца говорить о судьбе и о квантовой механике.

Все это, конечно же, верно, но вернее всего то, что я свободна. Мир гнул и давил меня и выдавил, отшелушил все, что было во мне несвободным. Я – воплощенная свобода.

И все, что я делаю, я делаю из любви к ТБ, а не по каким-либо иным причинам.

– А-а-а! – застонала я. – Больно! Запястье, наверное, сломано.

ТБ смотрит на меня с сочувствием и тревогой.

– Прости, ради бога, маленькая, – говорит он. – Мы тут стоим и чешем языками, а ты в это время мучаешься.

Он протягивает ко мне руку. Я тоже протягиваю руку, больную. В момент соприкосновения он догадывается, что я задумала, но уже слишком поздно. Я долго изучала его и знаю его пелликулу. Я знаю, как проникнуть в него, внутрь. В конце концов, я же его дочь. Как говорится, плоть от плоти.

К тому же я быстра. Очень, очень быстра.

Эта едва ли не главная причина, почему я ему понадобилась. Я – огрызок кода, бегущий от безопасности уже добрых два столетия. Я – ныне ожившая проекция его глубочайших стремлений. Я женщина, а он мужчина, создавший меня. Я знаю всю его подноготную.

– Я буду ее высматривать, – говорю я ему. – И я не отступлюсь, пока ее не найду.

– Нет, Джилл…

Поздно, ТБ, слишком поздно. Я застала тебя врасплох, ты не успел сообразить, что я задумала.

– ТБ, разве ты не видишь, что я такое?

– Джилл, ты не можешь…

– Я это ты, ТБ! Я – твоя к ней любовь. Когда-то в будущем ты проник в прошлое и сделал меня. Меня теперешнюю. А что до будущего – будущее может быть разным.

Когда-нибудь он и сам все поймет, но сейчас нет времени. Я кодирую его грист в раз за разом повторяющуюся петлю и ставлю счетчик на большое число. Я проникаю в его голову и перевожу дендриты[36] на сон. Затем своей здоровой рукой я бью его по голове. Не сильно, только чтобы скорее уснул.

ТБ бессильно валится, но я успеваю его подхватить, чтобы ни обо что не ударился. Андре Сад помогает мне аккуратно его уложить.

– Он пробудет в отключке двое суток, – говорю я. – Думаю, вам хватит этого времени, чтобы увезти его с Чирья.

Я встаю и смотрю на ТБ, на мирно спящее бесчувственное тело. Что же я такое сделала? Я предала того, кто значит для меня больше всей остальной вселенной.

– Проснувшись, – говорю я остальным, – он будет голодный как волк.

Рука Андре Сада ложится мне на плечо.

– Ты, Джилл, спасла ему жизнь, – говорит он. – Или он ее спас. Он спас ее в тот момент, когда спас твою.

– Я не отступлюсь от ее поисков, – говорю я. – Мне нужно остаться, чтобы он, отправившись с вами, не терял надежды.

Рука Андре Сада так и лежит на моем плече. Его голос звучит словно очень издалека, хотя он стоит тут рядом, в полушаге.

– Судьба – это старая жестокая ведьма, – говорит он. – Я бы предпочел ни во что не верить.

– Это не судьба, – говорю я, – это любовь.

Андре Сад смотрит на меня, качает головой, а затем протирает глаза. Словно там, где я стояла, он увидел нечто неожиданное.

– Я думаю, очень важно, чтобы ты нашла Алетею, – говорит он. – Она должна быть где-то здесь. И можно не сомневаться, что Бен это знает. Она нужна, чтобы простить его или не простить. Исцеление Бена и окончание войны суть практически одно и то же, но мы не можем думать в таком ключе.

– Я беспокоюсь за ТБ, – говорю я. – А вся эта война, гори она огнем.

– Да, – кивает Андре Сад, – вот она и будет гореть. Спустя немного времени я поднимаюсь на палубу, чтобы держать вахту, высматривать, нет ли погони. Молли

Индекс поднимается следом за мной. Мы много часов сидим с ней и беседуем. Нет, не про ТБ и Алетею, а просто она мне рассказывает, что это было такое – расти человеком. А еще она мне рассказывает, как это было великолепно, когда она раскинулась по гристу и получила возможность смотреть и видеть далеко-далеко.

– Я могла смотреть и в солнце, и за ним, – говорит Молли Индекс. – Даже не знаю, хочу ли я жить теперь, утратив эту способность. Не знаю, как смогу я жить, став опять единичной личностью.

– Даже если ты меньше, чем личность, – говорю я ей, – тебе все равно хочется жить.

– Пожалуй, ты права.

– Кроме того, Андре Сад хотел бы заняться с тобой сексом, я это чую.

– Да, – говорит Молли Индекс, – и я тоже чую.

– А ты ему позволишь?

– Со временем.

– А на что это похоже? – спрашиваю я.

– Ты имеешь в виду – с Андре?

– Нет, вообще, на что это похоже?

Молли Индекс касается меня. Я чувствую грист ее пелликулы и в первый момент отдергиваюсь, но затем впускаю его, даю ему говорить. Ее грист показывает мне, что это такое – физическая любовь.

Это все равно как быть способной смотреть и в солнце, и за ним.

На следующий день Молли Индекс была последней, кто попрощался со мною перед тем, как все они ушли на корабль этой ведьмы, Мейкпис Сенчури. Мейкпис Сенчури точно такая, какой была бы Глэдис, если бы та не жила в канаве. Она уже много лет пыталась залучить Боба к себе на корабль музыкантом, и теперь это стало ценою полета на Тритон – год его службы. У меня есть чувство, что она к нему, к Бобу, не совсем равнодушна. На какой-то момент я задумываюсь, да кто же он такой, если так нужен капитану. Но Боб на все соглашается. Он делает это ради ТБ.

А ТБ спит так глубоко, что даже не видит снов. Я не решаюсь коснуться его из страха нарушить собою же наколдованный сон. Я не решаюсь даже с ним попрощаться.

Здесь оболочка Чирья совсем тонкая, и они проберутся сквозь нее к пришвартованному снаружи кораблю.

Я стою и смотрю, как его уносят. Я заплакала только тогда, когда он исчез из виду.

И вот они ушли. Я смахиваю с носа слезу. И ведь тоже нечто новое – раньше у меня не было времени на подобные вещи.

Ну и что же я буду теперь делать? Я поплыву по Гнилушке дальше вокруг всего Чирья. Подберу подходящее место затопить баржу. Выпущу хорьков на свободу. Боб взял с меня слово присмотреть за этой дурой Боми и научить ее жить без него.

А потом?

Я начну искать Алетею. Как сказал Андре Сад, она должна быть где-то здесь. И если уж кто-то может ее найти, то это я. И я ее найду.

У меня впереди уйма дел, и почти наверняка потребуется помощь. Очень скоро Амес будет распоряжаться всем гристом и всеми программами. Но есть и такие программы, до которых ему не добраться. Может, некоторые из этих хорьков захотят держаться вместе, где-нибудь рядом. И еще я думаю, что надо бы навестить свалку. И что самое время заключить с крысами мир.

И тогда, если Амес вдруг захочет помешать мне ее найти, ему бы стоило поостеречься. Мы его покусаем.

 

Скотт Вестерфельд

Движения ее глаз [37]

 

История эта началась в далеком застывшем мире, среди каменных истуканов, замерших в мнимой неподвижности. Ее глаза – две розоватые луны под белесыми бровями; они не подвластны миру правил и логики. Искусственный разум звездолета на все глядел через призму ее сознания – и сам начал меняться.

 

Целую минуту Ратер, не моргая, вглядывалась в изваяние. Картина затуманилась от скопившихся слез, но девушка терпела. Прошла еще минута, и в ритме сердцебиения задергался глаз.

Ратер не отводила взгляда.

– Ага! – наконец воскликнула она. – Я видела, как он двинулся.

– Разве? – недоверчиво спросил голос в ее собственной голове.

Ратер приоткрыла рот и ладошками потерла глаза: под веками вспыхивали яркие россыпи красных звезд. Она несколько минут моргала, искоса поглядывая на пыльную городскую площадь.

– Его нога передвинулась, – заявила она. – Но, может… лишь на сантиметр.

В голове Ратер раздалось нечто похожее на тихий вздох, и стало ясно, что утверждение девушки если и отвергается, то не полностью.

– Ну, быть может, лишь на миллиметр, – предположила она, с заминкой выговорив это слово: «миллиметр». Ратер не привыкла к малым измерениям, хотя отлично представляла такие связанные с работой отца величины, как световой год и мегапарсек.

– Это за три-то минуты? Возможно, на микрометр,[38] – предложил свою версию голос, звучащий в голове.

Ратер перекатывала слово во рту, будто пробуя на вкус. В ответ на безмолвный вопрос запустилась программа, и на шероховатых камнях площади возникло изображение: метр, на нем ярко-красным цветом светилась сотая его часть, а подробная таблица показывала, что такое сотая доля сотой, отмеченной красным. Затем появилась еще одна таблица, с величинами шести порядков между метром и микрометром. Рядом с последней ячейкой для наглядности был показан человеческий волос в поперечном сечении; выглядел он неровным и шишковатым, словно пораженное болезнью дерево.

– Так мало?! – прошептала Ратер. Еле слышный вздох, расфокусированный взгляд, количество адреналина в кровотоке – все эти показатели, тщательно зафиксированные, говорили об искреннем благоговейном трепете перед столь малыми расстояниями и невероятно медлительными созданиями.

– На самом деле вполовину меньше, – раздался голос в голове.

– Ну, – пробормотала Ратер, отодвигаясь в прохладную тень каменной стены, – я-то знаю, что видела, как он двигался.

Она вновь поглядела на каменное изваяние, и весь ее облик выразил торжество.

 

В ее белокурые длинные волосы были вплетены черные нити, шевелившиеся в неспешном танце, словно усики неведомого обитателя морского дна. Неугомонные волокна постоянно выискивали наилучшее расположение для того, чтобы зафиксировать недосказанные слова Ратер, движения ее глаз, секрецию кожи, выдающую чувства. Состоящие из необычных сплавов и сложных соединений углерода, нити обладали собственным интеллектом, управляющим их подвижностью и самообновлением. Линяя микроволновой связи соединяла сплетение нитей с настоящим разумом – ядром ИскИна, расположенного на борту звездолета, который стал для Ратер домом.

Две черные извивающиеся нити тянулись прямо в уши девушки, где скручивались, непосредственно соприкасаясь с барабанными перепонками.

– <