Флоренция, 26 сентября 1499 года

НИККОЛО

 

Миновала полночь, и я остался во дворце один. Я торчал на службе с раннего утра и физически испытывал крайнюю усталость; но ум мой бодрствовал, пребывая в необычайном волнении. И сейчас здесь, за моим столом, при свете единственной свечи мне оставалось написать одно письмо.

Последние шесть недель мне ежедневно приходилось писать или диктовать письма – ободряющие, убеждающие, предупреждающие, выражающие нашу обеспокоенность, наше разочарование, наше нетерпение. Но ничего по‑прежнему не изменилось. Самым последним оправданием послужила вспышка малярии в лагере, которая якобы делает невозможной нашу атаку. Все в Синьории уже устали от братьев Вителли. Пришла пора положить конец их оправданиям и лживым сообщениям.

Обмакнув кончик пера в чернила, я начал покрывать лист бумаги своим самым изящным почерком. Это особое послание не предназначалось для глаз Паоло и Вителлодзо Вителли. Если наши уполномоченные выполнят задание с благоразумной осторожностью и тонкостью, которых я требовал от них, то Вителли догадаются о содержании этого письма, когда будет слишком поздно.

Я подписал письмо, высушил чернила, сложил бумагу и запечатал ее восковой официальной печатью Флорентийской республики. Подумав о сделанном, вздохнул с облегчением, удовлетворением и без малейшего трепета. Я вписал свое имя в скрижали истории. И доказал, что перо в определенных ситуациях может быть могущественнее меча.

Заключительная фраза моего письма являлась смертным приговором.

 

Окрестности Пизы, 28 сентября 1499 года

ВИТЕЛЛОДЗО

 

Я лежал бодрствуя, с закрытыми глазами, и прислушивался к дождю, чьи капли точно камни лупили по палатке. Я испытывал слабость и истощение. Неужели и меня свалила малярия? Сотни уже умерли от лихорадки, и еще больше лежали больными. Я размышлял, не следовало ли нам позволить в августе молодым флорентийцам захватить Пизу. Тогда мы обошлись бы гораздо меньшими потерями, и нам больше не пришлось бы разбираться с их треклятой Синьорией.

Из‑за палаточного полога донеслись голоса. Открыв глаза, я приподнялся с кровати и увидел влетевшего внутрь стражника.

– Что там такое?

– Господин, извините за вторжение, но… – Он перевел дух и тяжело вздохнул. – Ваш брат, лорд Паоло, арестован и…

– Арестован?! Но как? Кто посмел?

– Флорентийский посланник пригласил его на завтрак этим утром…

– Я знаю. Меня тоже приглашали. Но я что‑то приболел, поэтому…

– А когда завтрак закончился, они заявили, что хотят обсудить с ним более секретные дела. Поэтому он отпустил своих адъютантов и…

Я в отчаянии прикрыл веки:

– Проклятые обманщики!

Если они казнят его… я выясню имена всех виновных в этом решении и лично убью их. Одного за другим. Они будут умирать медленно. Мучительно.

– Верно, мой господин, но теперь они идут… к вам. Я бежал всю дорогу, чтобы предупредить вас, но вы должны поторопиться. Они вот‑вот будут здесь.

Да… пожалуй, надо спасать шкуру. Если меня тоже арестуют, то кто тогда отомстит за Паоло? Тогда с Вителли будет покончено: никого не останется, кроме женщин и детей. Наши враги уничтожат даже и детей, захватят Читта‑ди‑Кастелло… Необходимо бежать. Но как?

– Умоляю, надо спешить, господин! Они будут здесь с минуты на минуту.

Я пристально взглянул на бледное, искаженное ужасом лицо стражника. Думай, Вителлодзо… думай! И тут меня осенило. Идея, конечно, была позорной, но иного выхода я не видел:

– Раздевайся и ложись в мою постель. Закройся с головой и изображай меня как можно дольше. Расскажи им, как тяжко ты болен. Когда они наконец откроют твое лицо, ты скажешь им, кто ты на самом деле и что я заставил тебя пойти на этот обман. Не сомневаюсь, что они сохранят тебе жизнь.

Стражник понял меня еще до того, как я закончил речь. К тому времени, когда я переоделся в его мундир, он уже стонал в койке. Покинув палатку, я быстро направился к краю лагеря, нещадно поливаемый дождем.

 

Флоренция, 1 октября 1499 года

НИККОЛО

 

Я стоял на крыше дворца и, облокотившись на зубчатый парапет, смотрел вниз на площадь. В вечерних сумерках там колыхалась темная масса людей. Я также и слышал их: горожане ликовали и глумились точно так же, как в мае прошлого года, когда казнили Савонаролу. Бьяджо хлопнул меня по плечу:

– Пора.

Я отвернулся от стены и глянул в другую сторону. Из башенной темницы палач вывел вверх по лестнице на крышу лишившегося доверия командира. Наряд Паоло Вителли отличался изысканной роскошью; на лице его застыло выражение благородного презрения. Небо за ним по цвету походило на кровоподтек.

Вчера предателя пытали, но он ни в чем не признался. Колеблющиеся предложили отложить казнь, продолжить расследование, но большинство быстро заткнули им рот. Я гордился нами – наконец мы научились действовать решительно. Как я сказал прошлым вечером в Синьории, эта казнь станет своеобразным посланием: даже знаменитый военачальник в Италии не сможет безнаказанно обманывать Флорентийскую республику.

Вителли побрили и вставили в рот кляп; оторванный воротник его платья болтался на спине, обнажив крепкую мощную шею. Его заставили опуститься на колени. Священник отпустил ему грехи, и Вителли кивнул. Затем он смерил нас всех долгим обвиняющим взглядом. Я смело встретил его обвинение, излучая, как мне казалось, суровое благочестие. Он стал предателем и заслужил суровый приговор.

И вот его грудь пригнули и привязали к плахе. Палач взмахнул топором. Тяжелая сталь опустилась, нанеся сокрушительный удар. Кровь брызнула из жил, но голова так и не отделилась от шеи. Один из priori       [16]хлопнулся в обморок: братья опустили его на пол, смочили ему лицо водой. Топор поднялся вновь и опять опустился; на сей раз голова скатилась на помост. Я вздохнул с облегчением. Палач сделал пару шагов и поднял упавшую голову. Один из стражников держал наготове пику, и палач насадил на ее острие окровавленную шею. По бокам от него встали еще два стражника с горящими факелами, и собравшаяся толпа увидела триумфально поднятую на пике голову преступника. На площади поднялся одобрительный рев.

Я повернулся к Бьяджо и Агустино:

– Не томитесь ли вы жаждой?

Немного позже в таверне ко мне подошли незнакомцы и, похлопав по спине, сказали:

– Молодчина! Прекрасно сделано!

Они говорили о ловушке, с помощью которой мы захватили Паоло: приглашение на завтрак, тихий арест. Это было, как я уже не раз говорил, искусно выполненное дельце.

Я поднял бокал и выпил.

– Я рад, что наш план сработал. Хотя, к сожалению, посланцы позволили сбежать его брату, Вителлодзо. Когда‑нибудь мы можем пожалеть об этом.

 

 

8

 

Милан, 7 октября 1499 года

ЛЕОНАРДО

 

Я видел их приближение с верхней площадки моего сада. Я поднялся сюда с восходом солнца, но тогда они еще казались лишь слабым, размытым маревом на горизонте. Сейчас их строй напоминал гигантскую гусеницу, ползущую к городу по обрамленной лугами дороге. К полудню они будут под нашими стенами. Французские войска во главе с королем Луи.       [17]

Я сделал все возможное, чтобы защитить себя и моих близких от худшего, что может произойти. Я опустошил, оставив лишь пару монет, денежную шкатулку в мастерской, завернул ее содержимое в небольшие бумажные пакеты и спрятал их в разных местах. Я укрепил замки на дверях моего скромного жилища, мастерской и остальных помещений Палаццо Веккьо. Также укрепил и засовы садовых ворот, хотя едва ли они остановят солдат, нацеленных на грабеж и разбой. Теперь оставалось лишь положиться на благосклонность Фортуны.

       А возможно, их король предложит мне нечто интересное…           

Наконец я заставил себя отвернуться от приближающейся армии. Уж лучше насладиться в последние часы моим садом, чем тратить время на беспокойство о том, что может с ним случиться. Это был, по иронии судьбы, подарок герцога. За все те шестнадцать лет, что я провел в Милане, Иль Моро       [18]так и не стал самым надежным из моих покровителей, но за этот подарок я готов простить ему почти все. Я написал для него «Тайную вечерю», и в благодарность он наделил меня участком цветущей земли – тремя акрами этого райского сада.

Пребывание в саду, как обычно, успокоило меня. Вдоль виноградника я прогулялся до моста. Урожай собрали и выдавили сок лишь на прошлой неделе, теперь он бродит в бочках за домом. Листва вишневых деревьев окрасилась багрянцем. И до меня доносился запах умирающих листьев, горевших где‑то вдали, – сладкий, грустный запах окончания лета.

Иль Моро сбежал месяц тому назад. Его бравады хватило лишь на смелые разговоры о смертельной схватке, после коих в начале сентября одной темной ночкой герцог Милана просто уехал… оставив замок пустым, а город – беззащитным.

В монастыре Санта‑Мария делле Грацие начали бить колокола. Я запер дверь дома. Не знаю, какие чувства во мне превалировали: надежда или страх. Мне уже сорок семь лет, и я прожил в этом городе большую часть моей сознательной жизни. Я не просил перемен, но их не избежать. И тем не менее не обязательно, что они таят в себе угрозу. Возможно, они откроют передо мной новые пути. Возможно, король…

Я прошелся по людным, шумным улицам к дворцу и поднялся под крышу. Меня сопровождали Салаи и Томмазо. К нам присоединились еще некоторые слуги. Мы сидели, пили вино и закусывали хрустящими вафлями, но вскоре услышали нарастающий рокот толпы. Поднявшись, я увидел, что гигантская гусеница превратилась в бабочку, колеблющееся ослепительно‑многоцветное создание поблескивало в лучах осеннего солнца.

Король оказался высоким, неброско одетым мужчиной, более красивым, чем его предшественник. Мона Маргерита, наша домоправительница, заметила едущих за ним венецианцев и крепко выругалась на их счет. Но мои взоры привлек молодой воин на прекрасной белой лошади, находившийся рядом с королем.

– Кто это там, справа от Луи?

– Уж не сынок ли нашего понтифика? – ответил Томмазо. – Герцог Валентинуа.

Салаи усмехнулся:

– Человек с самой дурной репутацией, если правда составляет лишь половину тех слухов, что я о нем слышал…

       Глупо ухмыляющиеся рты шептунов и сплетников…           

– Не вижу разумных причин для правдивости слухов, – резко заявил я. – Судя по моему опыту, сплетни зачастую являются результатом зависти их разносчика, а не порочности вызвавшего их человека.

По сравнению с королем Валентинуа выглядел более высоким и широкоплечим, и упряжь его лошади смотрелась куда богаче. А уж само животное под ним было поистине великолепным – белая, отливающая серебром кобыла. Сняв с ремня записную книжицу, я быстро набросал лошадиную гриву, морду и передние ноги.

Салаи прошептал Томмазо за моей спиной:

– Говорят еще, он убил родного брата. А уж о том, чем он занимается с сестрой…

Томмазо тронул меня за локоть:

– Ох, мастер…

Его взволнованный голос звучал печально.

Повернув голову, я взглянул на него:

– Что с тобой?

Он показал на глиняного Коня в дальнем конце площади. Часть французских лучников решили использовать памятник в качестве тренировочной мишени. Их летящие дугой стрелы, снижаясь, вонзались в запеченную глиняную плоть. Не так уж много нужно, чтобы разрушить ее. Хватит и сотни дырок, чтобы дожди постепенно довершили разрушение статуи.

– Мы можем заявить протест, – предложил Томмазо. – У них нет никакого права…

– Нет смысла, Томмазо. Они лишь приближают неизбежное.

       Расписался в пыли…           

Горько вздохнув, я отвернулся.

 

ЧЕЗАРЕ

 

Я коснулся рукоятки меча. Да, теперь я солдат. Я занял место Джованни. Командую папскими войсками. Еду рядом с королем Франции во главе победоносного войска. Скоро мое положение неизбежно превзойдет сан кардинала.

Мы осматривали Милан как путешественники, как путешественники с мечами. Огромный вычурный Собор – похож на свадебный торт. Уродливый кроваво‑красный замок – неприступный, как и говорили. Смешно смотреть на его мощные стены. Бесконечные зубчатые укрепления. Пушки, рвы. Непобедимая крепость… и завоевана с необычайной легкостью.

Сфорца бежал около месяца тому назад. Почему? Потому, что понял, что проиграет. Почему? Потому, что народ перестал верить ему. Почему? Потому, что он сам перестал в себя верить.

Урок – власть держится не на оружии или крепостях. Она держится на людской вере. Тонкости человеческой души… Стоит тебе перестать верить – и твои подданные также теряют веру. И твои союзники. И твои враги. И таким образом твое могущество разрушается… камни рассыпаются в пыль.

Заключение – всегда верить. Никогда не сдаваться.

 

ВИТЕЛЛОДЗО

 

Когда стемнело, я отправился повидать Чезаре Борджиа в его дворцовой гостиной и простерся пред его ногами. Омерзительное унижение – но что мне оставалось делать? Я встречался с ним раньше… но тогда он был ребенком. Я подумал даже, что он высокомерное отродье. И, разумеется, его кровь почти так же благородна, как вода в сточной канаве. Но нельзя не считаться с той данностью, что он – папский отпрыск и фаворит короля… к тому же, по тайным сведениям, положил глаз на Флоренцию.

Вот он, решающий довод: если меня возьмут на службу в его войска, то будет отличный шанс войти в этот город в составе армии победителей. Моя артиллерия способна уничтожить стены Флоренции и знаменитые здания. А я смогу исполнить свой личный зарок.

К моему удивлению, Борджиа поднял меня с пола. Я взглянул прямо на него. Он выше меня, но я крепче и сильнее. Я победил бы его в поединке. Держу пари, он также понял это.

Борджиа обнял меня:

– Вы известны как величайший командир и знаток артиллерийского искусства в Италии, и я почту за честь привлечь вас в ряды моих войск.

Затем он назвал сумму, ожидающую меня, и число людей, которое он хочет для меня набрать. Я пребывал в ошеломлении. Он предложил мне вдвое больше того, что когда‑либо платили за службу. Должно быть, имеет больше денег, чем разума.

– Благодарю вас, мой господин, – сказал я. – Клянусь, что буду служить вам верой и правдой.

– Я в этом не сомневаюсь, – проговорил он. – Едва взглянув в ваши глаза, я понял, что вы человек чести.

 

ЧЕЗАРЕ

 

В его глазах – тщеславие и ненависть. В его глазах – глупость и предательство.

Но я не выдал своих истинных мыслей. Вителлодзо безнравственный обманщик, но хороший воин. Я сумею его использовать.

Я собирал армию. Лучшую армию в Италии. Скоро я лично буду завоевывать города. Я создам свою собственную империю. Имола, Форли, Фаэнца, Чезена… А потом, в один прекрасный день, возможно, настанет черед Флоренции.

Я улыбнулся Вителлодзо и сказал:

– Покажите‑ка мне, что лежит в кармане вашего плаща.

Он покраснел и замялся. Ему невдомек, как я догадался о его тайне.

– Вы так трепетно касались его, – пояснил я, – что, должно быть, там лежит нечто весьма для вас драгоценное.

Его глаза полыхнули гордым огнем. Он вытащил сложенный листок бумаги и протянул мне. Я развернул его и прочел:

 

Ринуччо да Марчано

Пьетро да Марчано

Пьеро Содерини

Франческо Содерини

Никколо Макиавелли

 

– Имена людей, коих вы считаете виновными в смерти вашего брата?

Вителлодзо кивнул.

– А почему один уже вычеркнут?

– Был заколот в сердце по моему приказу в прошлом месяце, мой господин.

Я улыбнулся. Надо держать этого Вителлодзо под строгим присмотром.

 

На следующее утро путешествие продолжилось. Мы посетили конюшни герцога Милана. Безусловно, божественно красивые конюшни. На стенах фрески с лошадьми – в натуральную величину, застывшие в сценах кормления или бега трусцой. Факельный свет поблескивал на их спинах.

Далее – монастырская трапезная. По‑спартански узкая и маленькая, и не так роскошна, как лошадиные конюшни. Там, однако, нам довелось лицезреть «Тайную вечерю», созданную Леонардо да Винчи.

Все разговоры велись исключительно шепотом. Король начал восхищаться – высказал изумление. Потом ему сообщили, что он смотрел не в ту сторону и восхищался не той фреской. Он пожал плечами, развернулся, и все повторилось вновь.

Этот король глуп. Я не много смыслю в искусстве – но я понимаю, каково превосходство истинного творчества. Если эти две фрески начнут сражаться, то это будет кровавая резня. Войско менее талантливого художника погибнет, истекая кровью. А развалины его крепости скроет черный дым.

Леонардо представился королю. Пожилой мужчина, изящен и тактичен. Его окружало почтительное молчание. Лишь тихий шепоток доносил слово «гений».

– Мы желаем, – заявил король, – увезти эту фреску во Францию.

Все лица осветились льстивыми улыбками.

– Но она написана на стене монастыря, ваше величество.

– Нас это не волнует. Мы заплатим любую цену. Мы должны иметь ее.

– Но, ваше величество, это невозможно.

– Нет, возможно, – говорит Леонардо. Его голос тих и спокоен. – Ее можно перевезти. Но при этом фреска будет повреждена.

– А мне кажется, что здесь ей самое место, – заметил я. – Она идеально вписывается в эту трапезную. В любом другом помещении она потеряет часть своего очарования.

Художник посмотрел на меня. Пытливо. С благодарностью. Склонил голову.

– Прекрасно, – разочарованно вздохнув, сказал король. – Тогда, может быть, вы, Леонардо да Винчи, поедете с нами во Францию? Королева хотела бы познакомиться с вами. Вы можете поработать для нас, возможно, напишете наши портреты. И портреты наших лошадей для конюшни. А также создадите новую «Тайную вечерю» – в одной из наших столовых.

Художник поклонился – преклонил колено. Заявил, что не заслуживает такой чести. Но в любом случае сейчас он никак не может покинуть Милан – здесь у него слишком много проектов. Он умолял его величество простить его.

Король выглядит пораженным. Какой‑то художник посмел отказать ему! Я заинтригован.

Вспомнил имевшиеся у меня сведения. Леонардо да Винчи. Сорока семи лет. Внебрачный сын нотариуса. По молодости обвинялся во Флоренции в содомском грехе, но обвинение сняли. Художник, скульптор, музыкант. Но помимо прочего, архитектор, ученый и изобретатель. Если бы мне удалось соблазнить его…

– Ваше величество, вместо себя я могу порекомендовать вам Андреа Соларио, – предложил Леонардо. – Одного из моих самых талантливых учеников. Именно он расписывал герцогские конюшни, кои привели вас в такое восхищение.

– О, неужели?! – детский восторг на королевском лице. – Да, это порадовало бы нас. – Улыбку сменили надутые губы. – И все‑таки королева будет разочарована… ей хотелось именно вас, а не вашего ученика.

– Возможно, вы позволите мне написать что‑либо для вашего величества здесь, тогда моя работа отправится с вами во Францию.

– Да, – король задумчиво хмурится, кивает. – Да… славная идея. Де Линьи… будь добр, обсуди детали.

Граф де Линьи отвел маэстро в сторонку. Король вновь обратил взор к фреске. Изобразил восхищение. Затем хлопнул в ладоши:

– Должно быть, нам пора отобедать.

 

ЛЕОНАРДО

 

Я сунул составленный договор в карман и простился с графом де Линьи, который последовал к выходу за королевской компанией. Почему я отказал королю? Просто он слишком небрежно высказал свою просьбу. У меня сразу возникло ощущение, что к тому времени, когда я доберусь до французского двора, он и вовсе забудет о моем существовании. И к тому же он печально знаменит своей скупостью. И все же это было очень странное решение, учитывая, что сейчас у меня нет никаких заказчиков или покровителей, нет и привязанности к определенному жилью. Порой я удивляю самого себя.

Я уже собирался покинуть монастырь, когда вдруг увидел его – того молодого всадника, который ехал вчера рядом с королем. Именно он посмел сказать королю, что мою «Тайную вечерю» следует оставить там, где она написана. Чезаре Борджиа – герцог Валентинуа. Человек редкостно дурной репутации… Однако если правда, что натура проявляется на людских лицах, то этот Борджиа должен обладать благородством и честью. Его нос как у Салаи – чисто греческий, никакой ложбинки подо лбом. Тонкие губы, высокие скулы, молочно‑бледная кожа, лишь слегка подпорченная «французской болезнью». Его черный бархатный наряд отделан пурпурными полосами шелка – испанская мрачность не в моем вкусе, но ему она вполне к лицу. Черную бархатную шляпу украшают рубины размером с вишню. А его руки с удивительно длинными, как я отметил, пальцами выглядели в черных лайковых перчатках очень изящными.

Он представился, и когда я склонился, чтобы поцеловать его ноги, он остановил мой порыв и расцеловал меня в обе щеки. Всеподавляющий аромат мускуса.

– Маэстро, вы слишком великий человек, чтобы целовать мои ноги. – Он вновь подвел меня к «Тайной вечере». – Удивительно. Я никогда не видел ничего подобного. Глядя на фреску, я вижу не плоское изображение, но настоящий стол с живыми, сидящими за ним людьми.

Я глянул на свою работу, но увидел лишь крошечные изъяны да крошки краски на полу под ней. Меня удивило, что никто больше ничего не сказал… Неужели я единственный замечаю огрехи?

– Благодарю вас, ваше превосходительство. Вы угадали мое изначальное намерение – поселить Христа и его учеников в этой скромной трапезной.

Мы подошли совсем близко, и он присмотрелся к деталям:

– Сверхъестественно. Такое впечатление, что я могу наклониться и взять ту солонку.

Я улыбнулся:

– Благодарю вас за посредничество перед королем… Боюсь, что если бы он решил перевезти эту фреску во Францию, то к концу пути от нее вообще ничего не осталось бы.

Он взглянул на меня, и я мгновенно заметил в его глазах понимание:

– Да… это хрупкое творение. Я также видел вчера вашего Коня. Страшный позор в том, что невежественные лучники сделали с памятником.

– Его должны были отлить в бронзе. Но у герцога закончились деньги, и он использовал нашу бронзу для отливки пушек.

– Несмотря на всемирную славу, какую мог принести ему такой памятник… – Борджиа мягко усмехнулся. – К сожалению, однако, большинство правителей предпочитают оборонительное оружие монументам, когда дело доходит до непосредственного выбора.

– Разумеется, – признался я, – я понимаю его резоны. Я лишь боюсь…

– …что сохранность всех ваших шедевров будет недолговечной? Да. Это зависит, безусловно, от материала произведений. Я слышал о письме, что вы написали Иль Моро, предлагая свои услуги в качестве военного инженера.

Рот мой невольно открылся, но я удержал вертящиеся на языке слова. Как же он узнал об этом? То письмо было написано семнадцать лет тому назад, еще до того, как я перебрался в Милан.

Похоже, он прочел мои мысли и продолжил, склонившись ко мне:

– Маэстро Леонардо, я имею шпионов повсюду. Должен иметь… дабы завоевать и удержать власть. – Его зеленые глаза сверкнули. – Aut Caesar aut nihil       [19]– таков мой девиз.

Быть либо Цезарем, либо ничем. Изрядные амбиции.

– Вы хотите творить чудеса, – предположил я.

– Точно! – он ухмыльнулся. – Хочу творить чудеса. Разве можно стремиться к менее возвышенной цели?

– Мой отец сказал бы, что если понизить планку ожиданий, то с большей вероятностью можно достичь поставленной цели.

– Да, мой отец мог бы, вероятно, сказать то же самое.

– Но ваш отец, мой господин, стал Папой… а мой остался простым нотариусом.

– Что делает ваше восхождение к славе еще более впечатляющим.

Я взглянул на него с внезапным невероятным пониманием. Какой странный поворот принял наш разговор.

– Мое восхождение к славе?

– Вы только что отказались от приглашения его христианнейшего Величества. А между тем многие лорды и принцы не посмели бы даже подумать о таком.

– Вы полагаете, мой господин, я совершил ошибку?

– Нет. Я полагаю, что вас ждет великое будущее. Возможно, нас двоих ждет великое будущее…

Нас двоих?

Борджиа процитировал на латыни какого‑то древнего автора: «Александр и Аристотель учились друг у друга». Я посмотрел ему в глаза. Он взял меня за руки:

– Какое удовольствие и честь для меня познакомиться с вами, маэстро Леонардо.

Я начал говорить ему про то, какое удовольствие и честь для меня знакомство с ним, но он оборвал меня:

– Я должен идти… иначе короля удивит мое отсутствие. Я дам о себе знать. Не знаю точно, когда именно, но так оно и будет. Когда я буду в состоянии сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Когда я вышел из трапезной, герцог Валентинуа уже сидел верхом на лошади. На том превосходном животном с отливом цвета слоновой кости. Он махнул мне рукой на прощание, и лошадь легкой трусцой направилась к монастырским воротам.

– Возможно, ваше превосходительство, мне придется покинуть Милан, – повысив голос, произнес я. – Если…

– Не беспокойтесь, – откликнулся он. – Я найду вас. – Лошадь пустилась рысью. – Я пришлю вам особый знак.

 

 

9

 

Имола, 28 ноября 1499 года

ЧЕЗАРЕ

 

Сквозь забрало – серое марево. В моих ушах – барабанная дробь дождевых капель по металлу.

Я снял шлем. Оглянулся. За мной – десятитысячное войско. Наемники – гасконцы и швейцарцы. Множество итальянцев под командованием Вителлодзо.

Я проехал по залитым дождем улицам. Мимо ликующих горожан. Их глаза озарены светом благодарности. Я избавил их от жестокой тирании. Они ее ненавидели, поэтому приветствовали меня с любовью.

Тиранию олицетворяла Катерина Сфорца. Поразительная Амазонка. Кровожадная полногрудая самка. Я пока не знаком с ней… но знал, какие истории о ней рассказывали.

История первая. Оборона замка – осаждающая армия угрожала ее детям. «Давайте, убейте их! – воскликнула она, потом задрала юбки, обнажив женское естество, и заявила: – Глядите, у меня имеется кузница для отливки новых отпрысков».

История вторая. Ее второго мужа зарезали прямо у нее на глазах. Она привела солдат в тот квартал, где жили убийцы, и приказала убить всех живущих там. Женщин. Детей. Стариков. Всех до единого. И намеренно задержавшись, лично убедилась, что не осталось даже раненых.

О ней ходило множество историй… но суть их уже понятна.

Народ сдал город, однако замок мне придется взять самому. Эта Амазонка заперлась внутри. Она‑то так просто не сдастся.

Ликование сменилось воплями. Благодарные взгляды стали испуганными. Я оглянулся: что же случилось?

Проклятые швейцарцы. Надругательство и разбой. Поджоги и разрушение. Насилие и убийства.

Я призвал французских офицеров. Они беспомощно пожали плечами:

– Мы не в силах управиться со швейцарцами.

Тогда я воззвал к Вителлодзо. Он также покачал головой:

– Солдаты есть солдаты. Пусть себе порезвятся.

– Нет! – взревел я. – Вы обязаны управиться со своими войсками. Иначе сами ответите за их преступления.

Я приказал вызвать командира швейцарцев. Приказ прошел по офицерскому составу сверху донизу. И вернулся обратно – швейцарский командир занимался тем же. Надругательством и разбоем. Поджогами и разрушением. Насилием и убийством.

Никогда больше я не буду доверять наемникам. Поднявшись в седле, я зычно крикнул:

– Если я выживу и буду вашим господином, то клянусь, что восполню вам все потери!

Но никто уже не слушал. Люди бросились врассыпную. Слышались истошные вопли. Горожане рыдали, истекали кровью и умирали.

И вдруг – громоподобный грохот. Все застыли. Повернувшись, я увидел полуразрушенный дом. Над головой просвистело сокрушительное пушечное ядро. Пролетело над главной улицей. Амазонка начала нас обстреливать.

Я нацепил шлем. В моих ушах – барабанная дробь дождя по металлу. Сквозь забрало – темная громада замка.

 

       5 декабря 1499 года           

Целая неделя бомбардировки – и едва заметная брешь. Твердыня замка непробиваема. Воля Амазонки тверда. С такой чертовой скоростью нам придется проторчать здесь до самого Рождества. Но у меня нет столько времени. Необходимо быстро провести захват.

Я отправился к Вителлодзо. Он сидел в своей палатке и завтракал.

– Есть ли способ ускорить взятие?

– Нет, если не будет подкрепления, мой господин. Новых орудий. Более мощных пушек.

– Они на подходе. Я говорил вам. Но между тем…

– Вы могли бы попытаться начать с ней переговоры.

– Вы полагаете, что она склонна к разговорам?

– Сомневаюсь. Но кто знает… Может, они там дохнут от голода.

– М‑да. Вы правы. Стоит попробовать.

После полудня поступило сообщение. Амазонка согласна на переговоры.

– Вы должны прийти к подъемному мосту, – сообщил посланник. – Ее превосходительство встретит вас там. Таким образом, ваши переговоры пройдут в полной секретности.

Я призадумался. Мне вспомнилась третья история. Мой отец послал Амазонке письмо. В нем говорилось, что она задолжала церкви деньги: «Платеж запаздывает. Мой сын приедет забрать его». Она присылает ответ, написанный на саване. В этот саван завернут труп. Труп жертвы чумы. Ее «ответ» перехватили, посланцев подвергли пыткам. Они во всем признались. Мой отец выжил. Но мораль ясна – Амазонке нельзя доверять.

Доспехи пришлось снять. Я облачился в черный бархатный камзол, но под него надел прочную кольчугу. И на случай спрятал кинжал в рукаве.

Направился к мосту. Адъютанты пошли следом. Махнул им рукой, и они отступили. Со скрипом опустился подъемный мост.

Под решеткой стояла Амазонка. В платье алого шелка. Ее глаза сверкали. Грудь вздымалась. Мне захотелось коснуться ее. Захотелось сдавить руками ее горло. Захотелось…

Подъемный мост лег на землю. Я отвесил Амазонке поклон. Она ответила реверансом. Она одна – насколько я вижу. Сделав шаг вперед, она вступила на мост. Я повторил ее движение. Моя нога скользнула по бревну. Бревно зашаталось. Я услышал лязг металла. Скрежет шестеренок. Что за…

– Это ловушка! – раздался чей‑то крик. Моя правая нога взлетела в воздух. Я отпрыгнул, приземлился на спину прямо в слякотную грязь. Черный бархат испачкан. Мой плащ насквозь промок.

– Ты поторопился, болван!

Мост спешно подняли, и он с лязгом закрылся. Еще пара шагов – и я был бы в ловушке. По ее милости. Был бы мертвецом.

Меня окружила охрана. Они сдвинули щиты, приняв на себя пять стрел. Меня увели подальше от ворот.

Я отправился повидать Рамиро да Лорку. Моего управляющего. Бородатого толстяка. С жестоким, циничным изгибом губ, со взглядом грешника. С раннего детства я знаком с ним. Раньше он любил жутко пугать меня. Теперь он страшно пугает других для меня.

Я обращаюсь к нему по‑испански:

– Сделайте общенародное объявление. Назначим цену за ее голову. Двадцать тысяч дукатов, если ее доставят живой.

Рамиро кивнул. Кровожадная усмешка:

– А если мертвой?

Мне хочется коснуться ее. Хочется сдавить руками ее горло. Хочется…

– Десять тысяч.

 

       17 декабря 1499 года           

Я поднял командирский жезл – и опустил его. Тишина взорвалась ревом. Наемники хлынули в брешь.

Жуткий хаос. Дым и кровь. Вопли людей и лязг стали. Воздух полон стрел.

Я закрыл голову шлемом. Пришпорив лошадь, направил ее вперед. По заполнившим ров бревнам. По трупам. Через замковый двор. Сквозь едкий тошнотворный запах пороха, смешанного с кровью. В сад с пылающими фруктовыми деревьями.

Войдя в башню, я нашел Амазонку в черном шелковом облачении под серебряными доспехами. Ее выпуклости скрывал стальной нагрудник. На розовом лице выражение гордости. С двух сторон ее держали стражники.

Шепот Рамиро: «Мой господин, мы нашли ее на пороховых складах. Она пыталась взорвать их. К счастью, подмок фитиль».

Я не выказывал гнева и приказал стражникам отпустить ее превосходительство. Вручил ей пухлый кошель дукатов. Произнес изысканное приветствие. Любезно попросил подождать моего визита во дворце.

В ее глазах – ярость и ненависть. Но на губах самая учтивая улыбка – снисходительная милость.

Я сделал знак Рамиро. Он проводил Амазонку в мою комнату. С крыши цитадели я обозрел завоеванную крепость. Кровь и дым. Пожары и крики. Горы трупов, развалины стен.

Я облизнул губы. Веселье только началось.

 

Ее лицо в неровных отблесках свечей, уже равнодушное и припудренное. Слуги убрали остатки ужина. Я отпустил их до утра. Запер дверь. Воздух пропитан ее безмолвным страхом. Пора приступать к игре.

Я выразил восхищение ее красотой и смелостью. Плавно перешел к учтивой беседе. Я уже завоевал ее… а теперь должен очаровать.

Глаза Амазонки пристально смотрели на меня. Судили. Оценивали. Я начал поглаживать ее руку. Высказал похвалу ее мягкой холеной коже.

Постепенно ненависть, ярость и страх побледнели в ее глазах. Их вытеснило желание. Я увидел в них и обещание наслаждения.

Я позволил проявиться в глазах и собственному желанию. Само желание реально. Правда, природа его двойственна. Так же как и у нее, очевидно.

Мне хотелось прикоснуться к ней. Хотелось сдавить руками ее горло. Хотелось…

Она отплатила за мое восхищение той же монетой. Также плавно перешла к учтивой беседе:

– Если бы, мой господин, мне позволили выбрать, какой мужчина завоюет меня…

– Боюсь, вы стремитесь завоевать меня второй раз…

– Вы так же искусны в речах и игре взглядов, как и в артиллерии…

Брешь открылась. Большие пушки заряжены.

Мы танцевали под музыку тишины в тускло освещенном свечами полумраке. Наши ароматы смешались – мой мускус, ее розовая вода. Радовали обоняние и запахи тающего пчелиного воска, и горящих в камине кипарисовых поленьев. Наши губы сблизились… дыхание переплелось.

Я заглянул в ее глаза и увидел ее расчет. Она думала, что если я соблазнюсь ее прелестями и потеряю голову, то она обретет свободу. Она уже видела себя герцогиней Валентинуа – и в будущем королевой Италии. Ну а что же потом – нож мне в спину? Мое могущество у ее ног. Все это понятно – все ее мечты, ее алчность. Ее жалкие иллюзии. Увы, Амазонка не знала меня.

Мы поцеловались.

– Да… – страстно простонала она.

Я раздел ее, медленно. Пробежал пальцами по ее обнаженному телу.

– Подожди, – прошептала Амазонка.

Она нацепила маску скромницы. Строила из себя недотрогу. Приложила ладонь к моей груди… пытаясь остановить меня. Я обхватил ее запястье. Завел ее руку за спину. И держал ее там.

– А‑ах, – простонала она.

Я поглаживал ее спину. Ласкал ягодицы. Мягко проник в ущелье между ними. Медленно.

– Не‑ет, – выдохнула Амазонка.

Она поймала мою руку, пытаясь меня остановить. Я завел за спину и вторую руку Амазонки. Теперь ее запястья зажаты в моей руке. Я почувствовал биение чужого пульса.

Я вновь начал ласкать ее. Она застонала от вожделения. Ее колени поднялись, спина прогнулась.

– Пожалуйста, – прошептали ее губы.

Брешь пробита, крепость взята.

Я дотянулся до стола. Взял шелковый шарф. Согнул ее тело, притягивая ее руки к ногам. Вот они уже зажаты между ее лодыжек.

– Да, да… – пролепетала она.

Я связал ее лодыжки и запястья.

– О‑о‑о, – выдохнула она.

Она связана и теперь похожа на индюшку, ее ягодицы разведены. Я сбросил одежду. Подошел ближе. Пушка заряжена.

Стон:       «Не так!»

– Именно так, – прошептал я.

Узкое отверстие расширилось. Мышцы сжались. Я завоевал эту стерву. Пробил ее оборону. Кровавые капли на белом шелке. Крики сменились тишиной.

Я начал одеваться. Она зарыдала. Ее голос исполнен мольбы:

– Развяжи меня… пожалуйста, Чезаре. – Она – сама нежность. Расчетливая нежность.

Я запер за собой дверь. Тихо рассмеялся. В коридор донесся ее вопль:

– Ты, ублюдок! Вернись! УБЛЮДОК! Освободи меня!

 

       22 декабря 1499 года           

Дым свечей и скрип пера. Вечер в моем кабинете. В мерцающих отблесках передо мной – лица моих слуг,