Автобиографическое послесловие

 

– Геннадий Иванович, расскажите о начале своей политической судьбы. Кто и что на нее особенно повлияли?

– В первую очередь мать – редкостно энергичная, волевая и умная женщина. Она, не являясь членом партии, в плане политической, производственной и любой другой общественной активности была, наверное, на голову выше всех, с кем ей доводилось работать, в том числе коммунистов с партбилетами. К тому же считалась, и видимо небезосновательно, квалифицированным и эффективным специалистом‑аграрником, если выражаться современным языком. Не могу сказать, что мне в полной мере передались ее таланты или некая «предрасположенность», связанные с сельским хозяйством (в частности, с пчеловодством, которому она посвятила многие годы), но что‑то я от матери, безусловно, унаследовал. Например, ту же социально‑политическую активность...

Так или иначе, мое поступление в сельскохозяйственный вуз было продиктовано желанием, с одной стороны, «угодить» родительнице, с другой – приобрести специальность, которая бы позволила трудиться и совершенствоваться не только в аграрной отрасли.

Окончив среднюю школу в родном Перевозе, я сдал экзамены в Горьковский сельскохозяйственный институт и стал учиться на инженера‑механика. По окончании, в 1959 году, получил не только диплом о высшем образовании, но и – как отличник учебы и комсомольский активист – преимущественное право выбора при распределении. Попросил отправить меня на Алтай, и эту просьбу, пусть и нехотя, удовлетворили. Мне тогда казалось, что молодым специалистам, как в популярной советской песне, дорога открыта буквально везде. По большому счету так оно и было, однако вакансии под ногами не валялись, и, прибыв в административный центр Алтайского края Барнаул, я столкнулся с несколько неожиданной для себя проблемой трудоустройства.

Вспоминает Геннадий Иванович Янаев:

 

Я был неисправимым романтиком. С большим трудом получил назначение на Алтай. Приехал, а там – как в известной картине Репина – «не ждали». Неделю жил в гостинице. Потом направили меня в Белокурихинский район – это курортное местечко на Алтае. Не нужен. Снова вернулся в барнаульскую гостиницу ждать назначения. А рядом на стадионе футбольная команда «Урожай» тренировалась. Во второй лиге играла. От нечего делать подавал им мячи... С мячом несколько финтов показал. Тренер и говорит: «Полетели во Фрунзе, за нас сыграешь». Почему нет? Слетали, сыграли, вернулись. Тренер опять говорит: «Зачем тебе в колхозе надрываться, оставайся с нами». Но я‑то за песней приехал, а не за футболом – помните: «Здесь на далеком Алтае голос услышал я твой...»

(В.Рыньков. Геннадий Янаев: загадка эпохи)

 

Нарвавшись в нескольких местах на вежливый отказ, я уже было приуныл и собрался возвращаться не солоно хлебавши в родные края. Но удача мне все ж таки улыбнулась – меня направили в Крутихинский район, в деревню Заковряжино. Там находился колхоз, в котором председатель и основные специалисты в большинстве своем были немцами... Кстати, неподалеку от этих мест родился наш знаменитый космонавт Герман Титов. С ним мы, предаваясь воспоминаниям об Алтае, можно сказать, подружились во время поездки на одну международную конференцию, когда я уже был на комсомольской работе, а Герман Степанович по обыкновению тех лет выполнял – наряду с другими прославленными космонавтами – роль «свадебного генерала» на различных крупных форумах и мероприятиях...

Так вот, несмотря на то, что в заковряжинском колхозе имелся свой главный инженер (правда, со средне‑техническим образованием), встретили меня там радушно и предоставили работу по специальности. Нетрудно догадаться, что по сравнению с обычными тогдашними коллективными хозяйствами (например, в Средней полосе России) в немецком колхозе был, можно сказать, исключительный, образцовый порядок. Но, видно, не зря у нас говорят: «Что русскому хорошо – для немца смерть». Это неписаное правило только в несколько другой трактовке (например, в такой: «что немцу безразлично – для русского тяжелая головная боль») сыграло со мной злую шутку. Получив мое пер вое письмо с Алтая, мать пришла в ужас от названия деревни, в которой я начал свою трудовую деятельность. Мы ведь в отличие от немцев – народ «загадочный», непредсказуемый и действуем порой под влиянием каких‑то сильных впечатлений‑эмоций, а не рассудка. Представилось русской женщине, что Заковряжино – это нечто запредельно нехорошее, гиблое, и вот, проработав около двух месяцев, я получил с малой родины телеграмму: мать в тяжелом состоянии, при смерти. Испуганный‑придавленный таким известием, первым делом обратился, естественно, к председателю колхо за: «Как быть, что делать?». А он: «Ну что тут поделаешь. Получай зарплату за отработанное время да за месяц вперед и домой срочно отправляйся».

От незаработанных денег отказался, взял причитавшееся и моментально собрал вещички. На колхозной машине повезли меня к Чуйскому тракту. Добрались туда к сумеркам. Машину пришлось отпустить (случалось «шалили» тогда в тех глухих местах). Переночевал в стоге соломы на обочине тракта, а наутро с первым проходившим автобусом поехал в Новосибирск. Оттуда – в Горький и в райцентр Перевоз. Всю дорогу, конечно, переживал, боялся, что не застану мать живой. А дома ждал «сюрприз», который поначалу меня, разумеется, обрадовал, но потом... Короче говоря, не было у матери ни малейших оснований в то время считать себя смертельно больной. Она, может, и прихворнула, однако не сильно. Гораздо сильнее было стремление вытащить меня во что бы то ни стало из далеко го и «ужасного» Заковряжина, дабы не сгубило оно ее молодого, образованного, подававшего какие‑то надежды сына.

Здорово поругались мы с ней в тот день. Хлопнув дверью, пошел куда глаза глядят. Они же, в сущности, никуда не глядели. Положение‑то у меня было на редкость дурацкое и даже, как мне тогда казалось, безвыходное. Слегка поостыв, вернулся домой и стал думать, как быть дальше... А дальше устроился в Работкинскую машинно‑тракторную станцию (неподалеку от Перевоза) начальником торфо‑мелиоративного отряда. Приступил к заготовке торфа для удобрения.

Гордо шествуя в высоченных болотных сапогах по непролазной грязи, с семиэтажными матюгами в повседневном лексиконе, я быстро стал в МТС своим, что называется, в доску. Не скажу, что до этого моя речь сплошь состояла из сугубо парламентских выражений, однако так, как «приучился» браниться там (под стать товарищам по работе, само собой), больше я никогда и нигде не ругался. Ну да это не суть важно, просто к слову пришлось...

Не забывал, разумеется, и «международной обстановкой» интересоваться. Регулярно проводил по за веденному в те времена порядку политинформацию в трудовом коллективе. Помнится, тогда были нередки всевозможные «реформации‑революции» в языкознании. И в какой‑то период вместо слова «лаосский» всем настоятельно рекомендовали говорить «лаотянский» (Вьетнам, Лаос, Камбоджа были в центре внимания мировой общественности, в этом регионе пересеклись интересы СССР и США и наблюдалась «особая напряженность»). Во время политинформации на «лаосские темы» вначале я один раз употреблял неологизм «лаотянский», а затем переходил на использование привычного слова «лаосский». Вот так, «ориентируясь» в сложной, неимоверно запутанной «лаосско‑лаотянской ситуации», я стал главным инженером Работкинской МТС. В 1962 году вступил в Коммунистическую партию Советского Союза.

Однажды в мастерской отделения «Сельхозтехники», в котором меня поставили управляющим, прозвенел телефонный звонок, определивший всю мою дальнейшую политическую жизнь. Звонил завотделом кадров Горьковского сельского обкома партии (тогда, по инициативе Хрущева, обкомы были «двух видов»): «Геннадий, завтра ждем тебя здесь» – «Понял, Иван Федорович. Что‑то брать с собой нужно?» – «Только голову».

На следующий день мне предложили работу в сельском областном комитете ВЛКСМ...

Вспоминает Геннадий Иванович Янаев:

 

И началась моя стремительная карьера: второй секретарь сельского обкома комсомола..., избрание вторым, а затем первым секретарем Горьковского обкома комсомола. Первое предложение возглавить отдел в ЦК ВЛКСМ. Отказался. Но в мире партийной номенклатуры не каждый отказ правильно поймут. Да и зачем всегда отказываться?

В 1968 году во главе молодежной группы я поле тел в Гренобль на Олимпийские игры. По возвращении в аэропорту меня встретил работник «Спутника» и сказал, что я завтра должен быть в ЦК партии. Был тогда у секретаря ЦК КПСС Ивана Васильевича Капитонова первый заместитель – Николай Александрович Петровичев. Он встретил меня и сказал: «Мы решили рекомендовать тебя председателем Комитета молодежных организаций СССР». Пони мая всю важность предложения, я ответил: «Николай Александрович, Горький – это же закрытый город. Я одного‑единственного иностранца принимал – первого секретаря ЦК ревсомола Монголии Пуревджава!» – «Ничего, поможем, справишься», – последовал ответ. Тогда в КМО были какие‑то скандалы, какие‑то нарушения, сняли председателя, чуть ли не судебные дела начались. В общем, направляют меня туда комиссаром, и разговор заканчивается тем, что в 15.00 я должен быть на Секретариате в ЦК КПСС. Все в один день! Вел Секретариат Суслов Михаил Андреевич. После этого провел я в Горьком пленум, освободили меня от занимаемой должности, и – снова в Москву, прямо в аэропорт, – полетел в Будапешт на Ассамблею Всемирной федерации демократической молодежи. Так началось мое вхождение в международную жизнь...

Союз советских обществ дружбы возглавляла удивительная женщина – Круглова Зинаида Михайловна, бывший секретарь Ленинградского обкома партии по идеологии. Я таких никогда не видел... Знаете, она любила парня, который в первые же дни войны погиб. И она не стала выходить замуж, всю жизнь прожила одинокой. Редкой теплоты человек.

Проработал я там до 1986 года. В субботу, как сейчас помню, работаю в кабинете с бумагами. Время не протокольное. Звонок. Звонит Шалаев Степан Алексеевич – председатель ВЦСПС. До сих пор я с трепетом вспоминаю этого замечательно го принципиального человека. «Геннадий Иванович, можете ко мне сейчас приехать?». Я ответил: «Степан Алексеевич, да я вроде бы не протокольно одет». – «Ничего! Сейчас машину пришлю за вами». Посылает машину, я к нему приезжаю, он говорит: «Вот, есть предложение – поработать секретарем ВЦСПС по международным делам». Я говорю: «Степан Алексеевич, это для меня большая честь, естественно, но как там, в Кремле, к этому отнесутся?» – «Это, – говорит, – не ваша забота. Послезавтра – на беседу в ЦК КПСС». Опасения мои были обоснованны. Когда на стол Е.К.Лигачеву легла «объективка» на меня, он ее просмотрел и отшвырнул со словами: «Опять этот комсомол!»

Я улетел с делегацией в Японию, а на следующий день после возвращения – в Америку. Там меня встречают и поздравляют с назначением. Ша лаев, оказывается, пошел к Лигачеву, говорил с ним. Тот согласился с моей кандидатурой, а решение было принято на Секретариате ЦК КПСС да же без собеседования: «Рекомендовать пленуму ВЦСПС избрать...» И через два дня я был избран секретарем ВЦСПС, потом, спустя некоторое время, заместителем председателя, а в 1990 году – председателем...

(В.Рыньков. Геннадий Янаев: загадка эпохи)

 

Все последние годы возвращаюсь мысленно в тот день и то место, которые были «ознаменованы» получением тревожной телеграммы от матери. Скорее всего именно это почтовое отправление кардинально повлияло на мою судьбу. Множество раз спрашивал себя: а что было бы, если бы?.. Ведь, несмотря на подчеркнутую нелюбовь историков к сослагательному наклонению, практически все мы то и дело к нему обращаемся...

Далекая «многослойная» эпоха, немецко‑советский колхоз в красивой алтайской провинции, хорошая инженерная специальность и некоторые способности к профессиональному росту‑развитию, неотъемлемое чувство коллективизма и «высокая политическая активность», желание быть полезным стране и обществу и обыкновенные, чисто человеческие качества‑наклонности – что предвещали все эти исходные данные, сложись моя жизнь не так, как она сложилась? Такой бесполезный, в сущности, вопрос время от времени свербит в мозгу. Но ответа на него при всем желании не сыскать. А может, это и к лучшему...

 

КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

 

ЯНАЕВ Геннадий Иванович родился 26 августа 1937 г. в с. Перевоз Перевозского района Горьковской области. Специалист по сельскому хозяйству, Геннадий Янаев вступил в КПСС в 1962 г. Начинал партийную карьеру как комсомольский лидер в Горьковской области, где занимал должности второго (1963 – 1966), а затем первого секретаря обкома ВЛКСМ. В 1968 г. назначен председателем Комитета молодежных организаций СССР. В 1980 г. становится заместителем председателя президиума Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами.

В ходе «перестройки» Янаев занял более значительный пост – секретаря ВЦСПС по международным вопросам (1986 – 1989), затем получил должность заместителя председателя ВЦСПС (1989 – 1990). В апреле 1990 г. возглавил ВЦСПС как председатель (апрель – июль 1990), но на XXVIII съезде КПСС был избран членом ЦК (1990 – 1991), который, в свою очередь, утвердил Янаева членом Политбюро и секретарем ЦК по между народным вопросам (14 июля 1990 – 31 января 1991). 27 декабря 1990 г. Президент СССР М.С.Горбачев выдвинул Янаева на пост вице‑президента СССР. Вскоре после избрания (Съездом народных депутатов СССР) Янаев оставил работу в Полит бюро и Секретариате ЦК (31 января 1991). 19 августа 1991 г. Янаев и семь других высших советских руководителей провозгласили создание Государственного комитета по чрезвычайному положению и объявили о принятии Комитетом верховной власти в стране. В то время, как президент Горбачев был объявлен неспособным исполнять свои обязанности по состоянию здоровья, Янаев принял на себя полномочия Президента СССР. Плохо спланированный захват власти провалился на третий день, и Янаев был арестован 22 августа 1991 г. по обвинению в государственной измене. Суд над Янаевым и 11 другими политическими деятелями откладывался до мая 1993 г. В феврале 1994 г. Государственная дума Российской Федерации одобрила законопроект об амнистии, в связи с чем уголовное преследование было прекращено.