А он серьезно прямо вами занимался?

Он сказал: «Я хочу сделать последнюю революцию в своей жизни. Я хочу продвинуть на американский рынок русскую группу». Он ходил постоянно к нам на репетиции. И все не мог научить ребят петь слово beautiful. Как‑то не так у них получалось. Я языка не знаю, зато у меня есть слух. Я говорю: «Вы понимаете, он думает, что он произносит букву “т”, а на самом деле произносит букву “р”. Обманите его! Не говорите “бьютифул”, скажите “бьюрефал”». Они так и произнесли. Он так обрадовался: «Вот! Что он вам сказал? Я 15 минут бился – не мог вас заставить!» Короче, мы были в шоколаде. Пять компаний готовы были подписать с нами контракт. И тут хоп – и музыкальная индустрия полностью рухнула. Никто не хотел записывать альбомы. Мы там еще потыркались и поехали домой.

 

Вы понимали, что былой популярности уже не вернуть?

Мы понимали, что у нас больше нет того будущего, в котором мы жили. Я в этот проект вложил все свои деньги. У них было 19 педагогов. Один час занятий стоил 2000 долларов. Каждый день 14 часов занятий. Я туда вложил все, что у меня было, и я был на сто процентов уверен, что мы победили. Когда мы возвращались в Москву, был еще один шанс…

 

Вы собирались лететь в космос.

Проект был очень простой: кто‑то из наших ребят должен был полететь в космос и записать там гимн планеты, выйти на связь с Землей, чтобы все главные мировые звезды вместе с ним спели по одной строчке. Финансировал проект Фредди Хайнекен, тот самый, который пивной магнат. Так вот – неожиданно он взял и умер. Это случилось через несколько месяцев после того, как мы несолоно хлебавши вернулись из Штатов. А космическая отрасль в России была уничтожена. Там крутилась куча аферистов! Чтобы найти другого инвестора, мне нужно было, чтобы Путин встретился со мной и сказал: «Ребята, счастливого пути. Я вас поздравляю, летите!» И это было бы гарантом. Но я не смог добиться этой встречи. Потом проходимец Лу Перлман сообщил, что его группа ’N Sync летит в космос первая. Этот кретин никуда не полетел. Но право первой ночи было украдено.

 

Говорили, что вы еще активно на китайский рынок пробивались.

Пробивались, но ничего не получилось. Это уже наши проблемы внутренние, административного управления группы. У меня был депресняк тяжелый после этого космоса. Пару лет было только одно желание: покончить с собой. Я лечился постоянно: психиатры, психоаналитики. Ведь ты уже видел цель, к которой шел всю жизнь: стать мировой звездой. Она в руках у тебя уже, эта цель! Ведь если бы эти грандиозные планы осуществились, я бы стал круче Брежнева, Сталина. Я бы стал легендой на века. Первый в истории гимн планеты, записанный из космоса! Он будет первый до тех пор, пока будет существовать человечество. И это рухнуло. И наша возможность выбраться в Америку. Все рухнуло в один день. Абсолютно не было никакого смысла жить. Но я выбрался.

 

«На‑На» для вас теперь – пройденный этап?

Ну как – пройденный этап? Это для меня как левая или правая рука. Это мое. Рука может онеметь. Значит, нужно лечить, чтобы двигалась. «На‑На» для меня – это часть тела.

 

Интервью: Елена Ванина (2011)

 

1993

 

Анжелика Варум

Городок

 

Анжелика Варум (вообще, ее зовут Мария, но сценический псевдоним решили сделать более благородным) – возможно, самая лиричная поп‑певица 1990‑х. На большой сцене она оказалась благодаря отцу – украинскому композитору, который руководил группой Валерия Леонтьева и аранжировал песни Пугачевой, – и поначалу репертуар певицы довольно сильно шатало: не так просто уложить в голове, что «Человек‑свисток» и «Городок» спеты одним человеком в одно время. В творческой биографии Варум были и софисти‑поп («Художник, что рисует дождь»), и рейв («Зимняя вишня»), и взрослый рок («Другая женщина»), и благородная эстрада («Февраль» и другие песни эпохи Леонида Агутина), но как бы ни звучали ее песни, сама она сохраняла мгновенно узнаваемую манеру – вкрадчивую, деликатную и всегда как будто отрешенную. В лучших вещах Варум всегда есть некая тайна, потому что, не отказываясь от чувствительности, Анжелика поет так, словно находится где‑то не здесь.

Возвышенно‑трагический «Городок» – один из таких номеров и песня странной судьбы, которая благодаря одноименной юмористической телепередаче оказалась одним из символов эпохи. Впрочем, вполне заслуженно: избегая надрыва в духе ранней Булановой, «Городок» очень изящно переводит в звук ощущение потерянности, бесприютности, тоску по (хотя бы внешнему) равенству и братству – и тогда, и сейчас эта песня звучит как скорбное прощание не только с детством, но и со страной, которой не стало.

 

Кирилл Крастошевский

автор текста

В конце 1980‑х я писал мюзикл для театра «Современник» с композитором Максимом Дунаевским. Ему принадлежала одна‑единственная коммерческая студия, которая тогда была в Москве, – Gala. Я до этого не работал в поп‑музыке, но в этой студии познакомился с множеством людей. Юра Варум там работал аранжировщиком: он услышал мои стихи, написанные для мюзикла, и предложил сотрудничать.

Я тогда был нарасхват – писал группам «Технология», Богдану Титомиру, Ларисе Долиной, Валерию Леонтьеву. Я был дипломированным поэтом, но стихи порой отличаются от текстов песен. К сожалению, многие мои стихи не годились для поп‑музыки, а ребята‑композиторы из этой тусовки меня научили правильно писать шлягеры. В песенных текстах не должно быть перегрузки, в них присутствует своеобразная ритмика. В русском языке огромное количество непоющихся слов, которые не стоит использовать в песнях. Написание шлягера – это большая наука.

Стихи у меня были качественные. Для Варум я писал не так много нового – в основном мы вынимали из моих запасников. Юра был одним из немногих композиторов, которые умели слышать поэзию – это очень важно. Изначально мы писали Алле Пугачевой, Маше Распутиной, Ирине Аллегровой, а Маша Варум напевала демо. Эти записи услышал кто‑то из продюсеров и предложил отдать их ей на пробу – «Художник, что рисует дождь», «Городок», еще «Человек‑свисток», по‑моему. За это нас подвергли страшнейшей обструкции. Но звезды слишком долго думали – у нас не было столько времени. Юра нашел простой выход и сделал проект, а я его поддержал.

Алла Борисовна работала в этой же студии, Gala. Она не проявляла интереса к этим песням, пока они не вышли. Но она не перекрывала нам кислород, как многим. Брала Анжелику на «Рождественские встречи» – но порой со странным репертуаром. Такая у нее была логика – брать артистов с нераскрученными песнями. Варум Пугачева взяла с песней «Соседский паренек», которую знали в то время, наверное, только мы с Юрой.

Сценический образ Анжелики Варум отталкивался от нее самой. Мы сыграли на том, что это была более интеллигентная музыка, чем у группы «Комбинация», например. Конечно, когда Анжелика взрослела, образ менялся. Сначала у нее были детские песни вроде «Барабашки», но мы быстро ушли от этого образа. Те же «Ля‑ля‑фа» и «Гудбай, мой мальчик» уже не были подростковыми, а «Городок» – тем паче. Стали делать из Маши молодую интеллигентную женщину.

Юрий Варум был одним из лучших аранжировщиков в Советском Союзе и на постсоветском пространстве. У него музыка неровная, но при этом мелодичная. И песни не похожи друг на друга. Кроме того, у нас была очень хорошая аппаратура в те годы. Нам из Германии привезли комплект, который стоил страшные деньги; в России больше нигде не было такого фирменного звука. Ребята из 1990‑х подарили, честно скажу. Я родился в Москве, и многие мои одноклассники из достаточно элитной школы стали серьезными авторитетами. Они нам помогали деньгами, но взамен ничего не требовали.

Я знаю певиц, которые вообще не умели петь. Это Кристина Орбакайте, которая не могла точно в ноты попасть, но потом она научилась прекрасно петь благодаря своему огромному трудолюбию. Ира Салтыкова сейчас вживую может петь, хотя раньше тоже не отличалась серьезным вокалом. Анжелика тоже не сразу стала петь вживую. Она проделала огромную работу, трудилась день и ночь над своим голосом. Это не человек, на которого талант упал с неба. Кроме того, тогда не было возможности тюнинговать голос, как сейчас. А еще не было рэпа, который любого может сделать артистом. Я, кстати, автор первого рэпа в России – «Девочки в красном», которую исполнял Богдан Титомир. Самая любимая моя песня.

Я не пытался писать для Анжелики грустные песни специально. Просто они женские. У нас в России все шлягеры на миноре вообще – только гимны Советского Союза и России в мажоре. И «Зайка моя». У нас даже если мажор в музыке, то обязательно минор в тексте. Это принцип поэзии: лирика всегда стоит на осенней грусти, на определенном декадансе.

«Городок» я написал легко. Я родился на площади трех вокзалов, когда там была старая деревянная Москва: маленькие‑маленькие переулочки, домики, магазинчики, огромный мир. Потом эту Москву стали сносить. Тогда я работал артистом в «Современнике» – и на каких‑то гастролях я очень быстро написал эти стихи. «Городок» сразу понравился и Юрию, и Марии. Под нее даже спонсоры денег дали, которые за Машей ухаживали. Я тоже понимал, что это хитовая песня – я ведь до этого много лет работал как бард и пел и ее, и «Художник, что рисует дождь». Мы ездили на гастроли с Валентином Иосифовичем Гафтом и другими артистами, объездили весь мир: от Индонезии до Америки.

Название юмористической передачи «Городок» появилось, когда песня уже вышла. В те годы никто никого не спрашивал – просто мы с Юрой в один прекрасный день услышали ее на заставке. Нас и в титрах не было, только надпись: «Спасибо Анжелике Варум за песню».[22] Потом появилось и его имя, но меня не указали.

Юра сделал из дочери звезду; интеллигентную артистку на фоне вакханалии, которая царила в 1990‑е (он потом меня упрекал за то, что я пишу группе «Стрелки»). А с Леней Агутиным она стала петь намного меньше. Когда он пришел к ней, мы не вылезали с гастролей – а у него был один концерт в месяц. Женился он вовремя (смеется).

Когда Леня стал работать с Машей, Юра перестал писать ей песни. Он потерял единственное, над чем работал. Это сильно его подорвало, что‑то сломалось. Я приезжал к ним на дачу, мы долго работали – но так ничего и не написали для Анжелики. А потом Юрий тяжело заболел, его стали спасать – и увезли в Майами.[23]

Сейчас песни стали никому не нужны. Так считают [другие эстрадные поэты] и Карен Кавалерян, и Саша Шаганов, и Лариса Рубальская. По большому счету сейчас идет молодняковый самопал. Ну и дай бог. Нашим звездам ничего не надо, мы и не предлагаем. Никто ничего не пишет уже давно. В лучшем случае – мюзиклы; вот у меня опера вышла – «Продавец игрушек». Премьера была в «Новой опере».

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

 

Кай Метов

Position № 2

 

Тему секса в начале 1990‑х развивали не только рэперы – можно стало всем, и многие этим воспользовались. Уроженец Казахстана Кай Метов обладал абсолютным слухом и музыкальным образованием, одно время служил пианистом в Тамбовской областной филармонии, а пел при этом так, будто просил закурить. В первой строчке «Position № 2», кажется, впрямую говорилось об онанизме, но это никого не смутило. Песня, которая привычно для тех времен совмещает синтетический ритм с электрогитарными запилами, даже была использована в рекламе новой модели автомобиля «Лада» – там ее исполняет хор солдатов‑призывников.

 

Кай Метов

певец, автор песни

Никаких четких вещей, на которые бы я прям ориентировался, создавая первые хиты, у меня не было. Зато была очень мощная энергия вокруг. Это было время больших перемен, когда рушилось многое из того, что представляло для меня обычную человеческую жизнь: институты власти, социальные законы, основы мировоззрения. Создавались новые приоритеты, новое ощущение реальности. Я не могу назвать это референсом, не могу сказать, что я на это ориентировался, – но это абсолютно точно сыграло большую роль в моем дебютном альбоме.

Когда формировалось мое звучание, у меня не было денег на живых музыкантов и дорогие студии. Я исходил из того, что было под рукой. А под рукой был тогда сэмплер EPS 16 plus фирмы Ensoniq. Он и определял звучание. Там внутри уже была прошита обработка и сумматор каналов. Двух мегабайтов оперативной памяти хватало, чтобы прописать большую часть музыкального произведения. Чем богаты, тем и рады. Но в этом были свои плюсы. Это был такой минимализм: не было ничего лишнего, даже обработка использовалась по минимуму – в этом было свое очарование. И поскольку этот звук пришелся по вкусу не только мне, но и большому количеству людей, я от этого не уходил. Но на концертах другое звучание, там много живого.

Что касается голоса, я ничего особого не делал, скажем так. Как‑то так получилось… Есть же много всяких разных красок: можно голосить, а может быть более интимная подача – и вот моя подача людям пришлась по вкусу. В этом есть, с одной стороны, интимная близость, а с другой стороны, брутальность. Такой замес, наверное, и сыграл свою роль.

Первый мой эфир на центральном канале случился в передаче «Музыкальный обоз». Причем была такая история: в эту передачу пришел директор студии «Звук» Андрей Лукинов и сказал, что к нему приходил юноша Кай Метов, принес песню и не оставил ни телефона, ни адреса. И теперь он меня разыскивает. Мне позвонили друзья, об этом рассказали. В наше время я не могу себе представить, чтобы такое было возможно.

Клип на «Position № 2» был, по‑моему, снят в 1994 году. К этому моменту песня уже везде звучала. У меня в связи с этим была возможность потихонечку погрузиться в популярность. Я слышал везде и эту песню, и другие песни свои, но видеоряда еще не было. А потом мне предложили снять клип. Я говорю: «А про что будет клип, как мы будем снимать?» На что ответ: «Да никак, приедет много красивых девушек, и что там будет происходить, то и будем снимать, потом все это намонтируем». Примерно так все и получилось (смеется).

Я всегда обходился без спонсоров. У меня не было продюсеров – никаких людей, которые давали бы на творчество деньги. Главный спонсор в моей жизни – любовь народа. К сожалению, мне кажется, что сейчас творческим людям сложнее достучаться до чувств слушателей. В 1990‑е это было просто – люди были более открытыми, не шарахались от нового. Все стали осторожно относиться к тому, что им предлагают. Мы стали более зависимы от тех стандартов, форматов, которые нам навязаны.

Мой старший брат – рояль. Для меня это симфонический оркестр, в котором есть абсолютно все краски. Все звучит внутри меня, и рояль – подспорье для того, чтобы это все проверить и потом уже переложить на сэмплы, на звуки, которые есть у тебя в распоряжении. В минуты каких‑то эмоциональных потрясений я всегда садился за рояль. Это помогало мне сублимировать какие‑то негативные эмоции в позитивные творческие вещи. Вселенная слышит новое произведение, а ты превращаешь то, что тебя гложет, в то, что тебя радует. В своем музыкальном бэкграунде я ничего необычного не вижу – профессиональное музыкальное образование, по моей логике, должно быть у музыканта. На одном из поворотов жизненных так получилось, что я ушел в эстраду. Но академическое образование, которое у меня в полной мере есть, – это мой надежный базис.

В нас всех прописана на генетическом уровне связь с предыдущими поколениями. У нового поколения уже где‑то внутри прописаны основные постулаты того, что было до них, до того, как они родились, – и им легко воспринимать музыку 1990‑х, она в них практически на генетическом уровне. Когда происходят какие‑то домашние торжества, поются довольно древние песни. Почему? Да потому что они нас всех объединяют.

 

Интервью: Григорий Пророков (2011), Николай Овчинников (2020)

 

 

А’Студио

Солдат любви

 

Если посмотреть на заголовок песни и на клип с париками, мечами и пышными манжетами, легко счесть это взбалмошное барочное диско просто попыткой перевести на русский эстетику будораживших Европу в начале 1990‑х Army of Lovers. На деле все сложнее: от проекта Александра Барда тут – разве что образ, вынесенный в заголовок, да заигрывания с оркестром. В остальном «А’Студио» – совершенно самостоятельная творческая единица и прямые наследники советских эстрадных лабораторий: до того как стать отдельной группой, алматинский ансамбль Байгали Серкебаева аккомпанировал певице Розе Рымбаевой. В конце 1980‑х «А’Студио», как и многим другим, дала путевку в жизнь Алла Пугачева – и уже в начале 1990‑х группа доказала, что не зря: Серкебаев одинаково успешно сочинял и дискотечные гимны вроде «Солдата», и слезные баллады вроде «Нелюбимая», во всех случаях сохраняя заметный невооруженным ухом аранжировочный профессионализм. Дальнейшая карьера группы только доказала умение ее худрука встраиваться в любые рамки: из героев этой книги, царивших в начале 1990‑х, «А’Студио» – одни из немногих, кто успешны до сих пор, хоть и сменили в какой‑то момент вокалиста на вокалисток. У них даже была совместная песня с группой Centr.

 

Байгали Серкебаев

продюсер, автор песни, клавишник

Это был мой первый эксперимент в плане дэнс‑культуры – тогда она только нарождалась. В первую очередь речь о ритм‑секции: прошла эра Boney M, «Sunny» и всего такого прочего. И началась именно танцевальная музыка. Потому и ритм‑секция такая – вроде и диско, но и клубное движение. Хотя это смешанный стиль, конечно. Тут гармония развитая, а в клубной‑то музыке обычно два – три аккорда. В этой песне есть что‑то от гармонических последовательностей ABBA. А гитарная партия напоминает… Вылетело из головы, старая группа. А, Londonbeat! В общем, это такой классик‑дэнс.

Кое‑что тут, конечно, взято у группы, которая пела «Sexual Revolution». Army of Lovers, да! При съемках клипа мы специально об этом думали – в результате об этой группе и костюмы, и парики напоминают, и рыцарь там еще с мечом какой‑то прыгает.

Я помню, как мы сидели и писали текст у меня на кухне. У нас всегда сначала пишется музыка – а потом мы пытаемся найти слова, которые гармонично вписывались бы в музыкальную тему. Очень тщательно пытаемся нащупать настроение, которое дает музыка. Ну и, видимо, музыка и продиктовала этот образ солдата любви, а «армия судьбы» уже появилась как его развитие. Если человек – солдат любви, то он борется не на поле с ружьем, а за свою любовь. Ну и армия судьбы – это про то, что в жизни тоже бывает, как в армии.

Когда я принес песню показать Алле Борисовне на «Рождественские встречи», она спросила: «И что, это все, что вы сделали за год?» Стало немножко обидно, но потом я подумал: если за год написана одна песня, но такая, это уже неплохо. И – победа и успех. Песню эту мы нигде не продвигали и не ротировали – она сама понравилась народу. Мы шутили, что это рыцарь из клипа своим мечом прорубил нам дорогу.

Мужской вокал мне всегда был гораздо ближе. Наибольшая истерия сопровождает же именно мужские группы. Тому примером и The Beatles, и Eagles, и Deep Purple – всегда мужчины. Женщины – они обычно больше как солистки идут. Женский диапазон – он находится в области одного килогерца и выше, где‑то рядом с плачем ребенка. Поэтому я считаю, что долго слушать женский вокал очень сложно. Он должен быть либо очень приятным, либо очень красочным и теплым.

Мы никогда не считали себя «этнической» группой – просто мы выросли в Казахстане. Но музыка, которую мы играем, в большей степени европейская. Мы выросли на лучших образцах англо‑американской музыки – и этот язык нам ближе. Конечно, мы воспитывались и на народной музыке тоже. Были специально написаны нами композиции на казахском языке, казахские народные кюи инструментальные мы тоже писали. Но то, что мы исполняли на рынке тогда, когда уже попали в Москву, – это совсем другое. Ну я‑то вообще человек всеядный. У меня академическое образование. Изучал и знаю классическую музыку по лучшим образцам – Рахманинов, Чайковский. Поэтому в нашей музыке можно найти все – и бразильские у нас есть вещи, босановы, и самбы, латина. Мы одно время увлекались фанк‑музыкой, джаз‑роком. Все эти элементы у нас волей‑неволей проскальзывают.

 

Интервью: Иван Сорокин (2011)

 

 

Олег Газманов

Офицеры

 

Новая патриотическая. Сын майора, дошедшего во время войны до Берлина и прослужившего в армии до 1972 года, Олег Газманов с самого начала много пел о людях с погонами – и даже мысли в его песнях собирались в эскадрон, как казачьи кони. Впрочем, первые хиты Газманова были все‑таки вполне легко‑мысленными (среди них была даже песня «Путана»). «Офицеры» – совсем другое дело. Первую версию торжественной баллады, в которой тогда еще были строчки о погибших в августе 1991‑го защитниках Белого дома, Газманов исполнил через два месяца после неудавшегося путча на вечере памяти Игоря Талькова – тем самым фактически перехватив у покойного эстафету в области политизированной эстрады, требующей национального возрождения на основаниях православия, народности и – по возможности – самодержавия. Окончательно же «Офицеры» оформились еще через полтора года – Белый дома из текста исчез, зато остался Афган и появились «разрытые могилы»: несмотря на белогвардейское обращение «господа», теперь песня однозначно считывалась как заявление в защиту чести и достоинства армии, резко потерявшей финансирование и престиж в постсоветские времена, да и слово «россияне» тут прозвучало с эстрады чуть ли не впервые.

Военные ответили артисту взаимностью – и Газманов окончательно оформил образ бравого физкультурника в тельняшке, который умеет и смешно, и трагично, и в случае чего обязательно выступит в защиту родины с правоконсервативных позиций (как, например, в «Моем храме» или «Новой заре»).

 

Олег Газманов

певец, автор песни

Я писал «Офицеров» в течение 1991 года. Когда начался путч, я был в Калининграде. Как только услышал, что случилось, тотчас сел в машину и отправился обратно в Москву. Пока ехал, слушал по радио новости – слышал, как танк раздавил трех ребят. Под впечатлением от всех этих событий я написал: «Ночью у Белого дома / Зверь в последней агонии, / Накатившись, разбился на груди у ребят. / Что ж мы, братцы, наделали? / Не смогли уберечь их, / И теперь они вечно в глаза нам глядят».

Уж не знаю, мистика это или нет, но с этими словами песня никак не хотела записываться. Какой‑то брак был на студии, да и сам я, начиная ее петь, испытывал странное ощущение. Сначала я не понимал, в чем дело, а потом догадался: я писал песню не об офицерах Красной армии или советских войск. А писал о мужчинах, которые защищают родину. В этом смысле для меня и Александр Невский был офицером. И поэтому именно «господа офицеры» – то есть уважительное обращение к защитнику родины. Тогда же я понял, что ни одна страна в мире не воздает должного своим воинам: никакая зарплата не может компенсировать жизнь, которую офицеры готовы в любую минуту отдать за родину.

Я это все понял и с этой мыслью написал второй вариант. «Господа офицеры, как сберечь вашу веру? / На разрытых могилах ваши души хрипят. / Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их. / И теперь они вечно в глаза нам глядят». И это «как сберечь вашу веру» совпало с моим ощущением: я понял, что нашу армию разваливают и уничтожают, что огромное количество людей демобилизовано, но нормальных условий жизни для них так и не подготовили. Мне было больно и горько.

Потом я решил сделать программу «Господа офицеры». Хотя песня не была еще популярной – более того, поначалу ее приняли в штыки. У меня было множество сердитых писем от высшего офицерского состава, которые уверяли, что петь «господа» нельзя: мол, это про какую армию вы поете – про Белую? Я пытался как‑то отвечать: «товарищи офицеры» не поется, понимаете? Не поется! А потом был концерт в Кремлевском дворце, где Ельцин, наш главнокомандующий на тот период, сидел в первом ряду. И вдруг где‑то в центре зала встал офицер. Весь в орденах и медалях, он встал, как будто шел на амбразуру. А ведь офицер не может встать, пока главнокомандующий сидит, пока приказа не поступало. Но глядя на него, люди стали вставать десятками, сотнями. В какой‑то момент весь шеститысячный зал стоял на ногах. А Ельцин всего этого не видел – он же спиной сидел ко всем остальным. Но видимо, он что‑то почувствовал, оглянулся вполоборота и – тоже встал. Я когда все это увидел, чуть слова не забыл. Стою на сцене, отражаясь в глазах этих людей, и чуть не плачу. После этого люди стали вставать на каждом концерте. И я этому счастлив. У меня получилась такая песня, которую многие мужчины считают своим гимном.

 

Интервью: Наталья Кострова (2011)

 

 

Светлана Владимирская

Мальчик мой

 

Маленькое чудо начала 1990‑х – ставшая большим хитом небесная элегия с плавным вкрадчивым звуком. У Владимирской вообще одна из самых парадоксальных биографий в истории российской эстрады: через несколько лет после выхода песни она уедет жить в сибирскую деревню (по самой распространенной версии – в секту самопровозглашенного пророка Виссариона) – а потом как ни в чем не бывало вернется. «Мальчика» же можно трактовать как своего рода перемычку между советской и российской эстрадой: сольную карьеру Владимирская начала, поработав в группе «Мираж», которая вообще стала крупным рассадником поп‑талантов (из героинь этой книги там еще пели Ветлицкая, Салтыкова и Овсиенко), – а роль обаятельного кавалера на мотоцикле в клипе на песню сыграл Кирилл Андреев, будущий солист «Иванушек International».

 

Светлана Владимирская

певица

Еще до того, как я начала выступать сама, я работала в группе «Мираж» и дружила со звукорежиссером Виктором Лукьяновым – и он предложил мне свою песню. Говорил, что это хит, что песня станет популярной на всю страну и с нее можно смело начинать новый проект. Честно говоря, сначала мне показалось, что песне не хватает какой‑то яркости. Тем не менее, когда мы с Марком [Большим, моим мужем и продюсером] вернулись домой, она продолжила крутиться в голове. И вот тогда уже стало ясно, что, возможно, это действительно хит, что у нее есть этот энергетический крючок, она внутри воспроизводится.

Записывали мы «Мальчика» в самых лучших на тот момент студиях в Москве. Причем очень долго записывали – никак не могли добиться нужного звука, европейского уровня, которого хотелось. Студий десять поменяли. Зато когда потом начались первые съемки на телевидении, часто подходили разные звезды и искренне говорили: «Надо же! Какая песня интересная и аранжировка неизбитая». Они правда были приятно удивлены, что в нашей стране наконец что‑то интересное стали искать и делать.

Клип снимать надо было – а денег на него не было. И вот Новый год, снимается «Голубой огонек», потом мы ловим машину, останавливается какая‑то иномарка. Ну и по дороге мы с Марком обсуждаем: вот, мол, все говорят, что получился хит, нужен клип, где найти денег, как что‑то придумать. И тут водитель этой иномарки, молодой парень, говорит: «А сколько денег‑то?» Я сумму точную не помню, но она была приличная по тем временам. Мы ему ее назвали. Он ответил: «Хорошо, дам вам эти деньги, запишите мои координаты, номер телефона, приедете ко мне на фирму, я вам выпишу чек». Мы сидим, глазами хлопаем, не можем поверить. Такой был новогодний подарок, прямо от Деда Мороза. Парень этот оказался президентом очень крупной компании и действительно выписал чек.

Когда я пришла на съемки, мне сообщили, что сейчас приедет молодой человек, он будет играть мальчика, вы будете изображать любовь и так далее. Мол, модель, парень симпатичный, подружитесь. И приехал Кирилл Андреев. Никаких «Иванушек» тогда, разумеется, еще не было. Я его даже разглядеть не успела, сразу же пошла съемка: так, быстренько переодеваемся, изображаем любовь, вы сидите в кафе, еще что‑то. А мы еле знакомы, видели друг друга 15 минут! И артистизм Кирилла меня потряс. Он сразу же включился в роль – и я за ним. И все, кто были на площадке, были потрясены тем, насколько искренне были сыграны эти чувства, насколько точно было изображено прощание с любимым человеком. Все смотрели на нас и плакали. А мы с Кириллом подружились и после съемок продолжали общаться.

Мой временный уход из музыки был связан исключительно с рождением детей. У меня их четверо – так что зря я времени не теряла, да еще и параллельно песни писала. Но у меня по‑прежнему сохранилось очень хорошее отношение к шоу‑бизнесу 1990‑х. И я понимаю, откуда берется ностальгия. Технический уровень, безусловно, вырос – крутые студии, все дела, – но энергетически идет большая потеря. Музыка и артисты тех лет – они больше прокачивали. Не хватает душевного тепла, любви. Музыка 1990‑х была просто добрее.

 

Интервью: Григорий Пророков (2011)

 

1994

 

Михаил Шуфутинский

Третье сентября

 

Из людей, исполнявших песни композитора Игоря Крутого, можно составить город – но песен, которые останутся в золотом фонде местной поп‑музыки, он написал не так много. Одна из них – созданная в соавторстве с Игорем Николаевым «Третье сентября», которая в конце 2000‑х обрела новую славу благодаря интернет‑культуре.

Поначалу может показаться странным, что душераздирающая баллада от имени покинутого мужчины досталась Михаилу Шуфутинскому, бывшему худруку ансамбля «Лейся, песня», который в 1981 году уехал в Америку и там превратился в одну из главных звезд эмигрантского шансона (среди песен, соседствовавших в репертуаре певца с «Третьим сентября» в середине 1990‑х, – «Киса‑Киса», «Поворую‑перестану» и «Дядя Боря»). С другой стороны, именно здесь классическая ресторанная эстетика достигает своей высшей трагической точки: это надрыв, это медленный танец, это день, когда горят костры рябин, это звук позднего Леонарда Коэна, привитый к русской застольной тоске. К теории о том, что популяризация песни была связана с попыткой стереть из коллективной памяти дату штурма школы в Беслане, вряд ли стоит относиться серьезно, но факт есть факт: национальный день мема приходится на дату главной трагедии в современной истории России – это тоже, конечно, очень по‑нашему.

 

Михаил Шуфутинский

певец