И кризис религиозного сознания крестьян

 

В период первой мировой войны трудящимся России стала особенно ясна несостоятельность веры в милосердного бога: миллионы людей были обречены на истребление. В статье «О светской школе» Н. К. Крупская писала в 1918 г.: «Три года империалистической бойни, начатой с благословения православной церкви, сделали свое дело) [11, 44]. Спустя еще три года она вновь пишет в статье «Задачи антирелигиозной пропаганды»: «Мировая война, революция, все, что за ней последовало, вырвали деревню из ее вековой оторванности, изолированности, втянули в общие интересы страны, в круг жизни человечества и чрезвычайно расширили горизонт крестьянина. Стремясь сбросить всякую эксплуатацию, видя, что попы за бар, против народа, крестьянин освобождается от их влияния» [11, 65]. Народные массы постепенно начали понимать, что политическая деятельность православного духовенства направлялась в интересах царских властей, помещиков и капиталистов, затеявших империалистическую войну.

РЕЛИГИОЗНЫЙ ИНДИФФЕРЕНТИЗМ

В годы первой мировой войны у одной части крестьянского населения России, особенно среди женщин, бедствия и трудности военного времени порождали кратковременный рост религиозности, а у другой, напротив, — полное безразличие к церкви и ее обрядам. Во многих отчетах епископов о состоянии благочестия в епархиях в 1916 г. указывалось, что «среди прихожан увеличивается число лиц, которые только по имени носят. название христиан... Редко или совсем не посещают храмы, по нескольку лет не причащаются..., подчас насмехаются над церковными Установлениями» и т. п. Архиепископ Вениамин в отчете

45

Симбирской епархии писал, что «религиозный индифферентизм отзывается на всей жизни народной и в будущем, сохрани бог, может повести к серьезным осложнениям. Конечно, это явление началось давно, но в 1916 г почему-то оно особенно ярко обнаружилось» (ЦГИА СССР, ф. 796, on. 442, № 2762, л. 26 об.).

Епископы отмечали, что если раньше крестьяне, не посещающие церковь, старались как-то скрыть свое «нерадение», то теперь иногда демонстративно отказывались бывать на богослужениях. Из Вятской епархии сообщалось, что «прихожане редко, особенно в летнее время, посещают храм божий и не все исполняют христианский долг исповеди и причастия» (там же, оп. 440, № 1253, л. 43). Благочинные этой епархии доносили, что «в деле веры прихожане исстари стойко холодны, несмотря на военное время» (там же, л. 334). Благочинный 1-го округа Малмыжского уезда уведомлял, что «... в селе Верхней Слудке прихожане посещают местный храм мало, лениво, не придают должного значения воскресным и праздничным дням и проводят их наравне с буднями... Таинства покаяния и причащения исполняют нерадиво, лениво, ссылаясь на недосуги. Многие старики в 60-70 лет не бывали ни разу ни у исповеди, ни у причащения. Вырвать зародившийся в душе корень неверия или индифферентизма не так легко» (там же, л. 43 об.). Благочинный 4-го округа Сарапульского уезда осторожно намекал на то, что есть люди, сознающие наличие противоречий между религиозным вероучением и действительностью, но не обращающие на это внимание: «Есть не мало и таких, у которых религиозное миросозерцание мирно уживается с раздвоенностью и противоречием между верой и жизнью» (там же, л. 310 об.). 2-й благочинный 1-го округа Слободского уезда писал: «Среди молодого поколения наблюдается наклонность к безразличному отношению к религии и церкви» (там же, л. 348] «В отдельные деревни, имеющие общения с городским жителями», проникает «свободомыслие, принимая формы наклонности к чтению либеральных книг и газет... пренебрежения христианскими постами, неуважительного отношения к духовным пастырям, легкомысленного суждения о царском самодержавии», — жаловался благочинный 1-го округа Нолинского уезда (там же л. 18 об.).

46

В отчетах отмечалось, что за последнее время в деревнях необычайно распространился религизный индифферентизм. Так, Иоаким, архиепископ нижегородский и арзамасский, писал, что «в каждом приходе... есть люди не особенно набожные, есть люди, забывающие бога и холодные к церкви, даже неверующие. Замечается в народе, особенно среди мужского населения, упадок веры, развивается опасное состояние духа — индифферентизм» (там же, он. 442, № 2756, л. 67). В отчете о состоянии Вологодской епархии за 1916 г. сообщалось: «Есть среди лиц, считающих себя христианами, и такие, в квартирах которых глаз не найдет икон, в храм божий они ходят очень редко — в пасху, в рождество христово, в великую пятницу; священников со славою не принимают, Евангелия у них не найдешь, разговоров о божественном и чудесном там не бывает... Долг исповеди ими уже давно забыт... Посты и постные дни в большинстве семейств ныне не соблюдают» (там же, он. 442, № 2750, л. 40).

Равнодушное отношение крестьян к религии и церкви очень пугало духовенство, так как в условиях царской деревни непосещение крестьянами богослужений в религиозные праздники, отказ от исповеди и причащения могли быть проявлением не только безразличия к церкви, но и «политической неблагонадежности», скрытого протеста против всей православно-монархической идеологии.

С каждым годом число исповедовавшихся становилось все меньше и меньше. Например, в Московской епархии в 1916 г. число исповедовавшихся и причастившихся мужчин было на 14544 меньше, чем в 1915 г.; «по нерадению» яе явилось на исповедь 8939 мужчин и 4746 женщин, из них 8520 крестьян и 4438 крестьянок, на 707 мужчин и 611 женщин больше, чем в 1915 г. (там же, № 2790, л. 26, 28). В 1916 г. в Архангельской епархии не было на исповеди «по опущению» 24 738 мужчин и 19 782 женщин (там же, № 2747, л. 23 — 24), в Вятской епархии не было на исповеди «по опущению» крестьян: 18831 мужчина и 14420 женщин (там же, оп. 440, № 1252, л. 5). Иоаким, архиепископ нижегородский и арзамасский, обращал внимание Синода на то, что в 1916 г. усилилось «нерадение в исполнении христианского долга исповеди и причастия. В этом отношении отдельные местности бпархии дают разные показатели от 90% до 17% бытчи-

47

ков» (там же, № 2756, л. 67 об.), — т. е., значит, были и такие местности, где на исповедь и причастие не явилось 83% православных.

Духовенство считало, что главный носитель религиозного индифферентизма и даже антиклерикализма в деревне — молодое поколение, которое ушло из-под власти набожных стариков. В отчете Вологодской епархии указывалось, что «подрастающее поколение, особенно готовящееся к отбыванию воинской повинности, отличается индифферентным отношением к предметам веры» (там же, № 2750, л. 42). В отчете Пермской епархии еписков с возмущением сообщал такой факт: «Молодежь часто целыми толпами шла в кинематографы и театры, в то время как колокольный звон призывал православных христиан в храмы божии» (там же, № 2758, л. 33 об.).

Пытаясь объяснить распространение подобных явлений в деревне, Тихон, архиепископ курский и обоянский писал, что это явление — «горький плод всеобщего понижения религиозного сознания современного общества (там же,.№ 2754, я. 23 об.). Одной из причин равнодушия крестьян к религии и церкви духовенство считало большое влияние в деревне тех ее жителей, которые успели в результате войны побывать в городе, работали там на фабриках и заводах, близко познакомились с жизнью бытом рабочих, основная масса которых еще раньше утратила веру. «В угасании религиозного чувства среди крестьян благочинные винят фабрики, откуда де идет... вся деморализация... Большинство молодежи, особенно на заводах, вдалось в индифферентизм, безверие», — читаем мы в отчете Харьковской епархии (там же, № 2768, л. 39). Архиепископ рижский и митавский Иоанн сообщал: «Люди, побывавшие в городах и на фабриках, относятся к религии холодно и даже враждебно» (там же, №2792, л. 44).

В отчете Новгородской епархии говорилось, что «отхожие промыслы расстраивают духовную жизнь деревни Благочинный 5-го округа Кирилловского уезда писал, что под влиянием отхожих промыслов «замечается в народе особенно в молодом поколении, религиозный индифферетизм... Почти все молодые люди обоего пола из нашего края уходят на заработки или на северную железную дорогу, или в город Архангельск. Там они... забывают храм божий...» (там же, № 2757, л. 57).

48

АНТИКЛЕРИКАЛИЗМ В ДЕРЕВНЕ

Со второй половины 1915 — начала 1916 г. у жителей деревни под влиянием доходивших до них известий о поражении на фронтах, потерях близких и родных, усилилась отчужденность от священников, в которых трудящиеся крестьяне начинали видеть не духовных наставников, а духовных начальников, стоящих на страже интересов властей, гнавших народ на бойню.

Под влиянием роста антиклерикальных настроений среди народных масс Синод 3 — 8 февраля 1916 г. выступил с определением за № 676 о необходимости принять меры к оживлению приходской жизни. В этом определении указывалось: «В приходах нарушилась связь и должное единение между пастырями и пасомыми. Все это не могло не отразиться крайне печальным образом и на самом приходском духовенстве... Оно стало утрачивать должное пасторское влияние на своих прихожан» (там же, № 2759, л. 87).

В феврале — марте 1916 г. многие епископы созывали собрания духовенства для обсуждения мер, какие следует выработать «в виду усиливающегося взаимного отчуждения пастыря и пасомых» (там же, Херсонская епархия, № 2769, л. 7). В Архангельской епархии — в Печорском уезде наблюдается со стороны прихожан холодное, неуважительное отношение к священнику: «при встрече не здороваются, благословения не принимают, считают священника за работника, обязанного исполнять требы по первому приглашению» (там же, № 2747, л. 49 об — 50). В отчете Туркестанской епархии отмечалось: «Уважением и доверием прихожан пользуются очень немногие (священники, — Л. Е.), доказательством чего являются многочисленные жалобы, доходящие нередко до Синода и даже до высоты царского престола. Точно так же и сами пастыри не всегда по-пастырски относятся к своим прихожанам» (там же, № 2767, л. 50).

В отчетах содержится большой фактический материал, проливающий свет на причины недовольства прихожан священниками. Однако епископы замалчивали главное: враждебное отношение к духовенству прежде всего вызывалось тем, что оно поддерживало войну. Лишь в отчете Тверской епархии есть намек на истинные причины ненависти крестьян к священникам: «Простой народ всю

49

свою желчь, обиду, озлобление, накопившееся веками под гнетом нужды, лишений и всяческой неправды, изливает на того, кто первый перед глазами, кто особенно часто мозолит ему глаза и надоедает своим попрошайничеством. Не столько сознавая, сколько чувствуя, ощущая тяжесть своего положения, крестьянство, по неспособности видеть глубочайшие причины его, останавливает свой взор, свое внимание на ближайшей, каковой как раз оказывается духовенство» (там же, № 2793, л. 13). Ненависть трудящихся крестьян к духовенству часто была вызвана тем, что священник призывал их покорно терпеть все муки и страдания, на которые их обрекала беспросветная жизнь в царской деревне.

Многие епископы объясняли недовольство крестьян духовенством как следствие революционной пропаганды. В отчете Ставропольской епархии указывалось, что «велась агитация в некоторых местах для созидания враждебных отношений между народом и духовенством» (там же, № 2764, л. 62). Во 2-м Ольгопольском округе Подольской епархии «со стороны лжеучителей много уже посеяно среди прихожан злобы и ненависти по отношению к духовенству» (там же, № 2759, л. 80 об.).

Добиваясь казенного жалованья для служителей православного культа, епископы подчеркивали, что недовольство крестьян священниками порождается прежде всего поборами с населения. Обнищание деревни, вызванное войной, привело к тому, что в 1915 — 1916 гг. очень остро встал вопрос об отказе крестьян платить ругу. Во многих приходах были столкновения прихожан со священниками из-за руги, сокращения платы за требы и т. п. Не было ни одного епархиального отчета за 1916 г., в котором бы не отмечались конфликты крестьян с духовенством из-за этих поборов. В отчете Самарской епархии говорилось: «Главною причиною, препятствующею... сближению пастыря со своею паствою, служат разного рода неизбежные столкновения, недоразумения и даже, неприятности, вызываемые... тем ненормальным положением, в какое поставлено наше духовенство со стороны материального обеспечения его, состоящего главным образом из нищенских доброхотных даяний» (там же, № 2761, л. 24 об. — 25). В отчете Курской епархии указывалось, что «при обеспечении жалованием духовенства может быть не делалось бы ему упреков в торговле таин-

50

ствами, не было бы частых, крайне вредных столкновений между духовенством и пасомыми» (там же, № 2754, л. 20). Иоаким, архиепископ нижегородский и арзамасский, жаловался в Синод, что все усилия многих священников добиться «платы за труды» вызывают у прихожан «бурю негодования и обвинения в вымогательстве. Убедить прихожан в необходимости повысить обеспечение церковного причта невозможно» (там же, № 2756, л. 60 об.). Благочинный 4-го округа Бежецкого уезда Тверской губернии писал, что у крестьян такое «озлобление» к священнику, что они не хотят дать ему «гривенник за молебен, четвертак за крестины, а тем более 5 рублей за свадьбу» (там же, № 2793, л. 13 — 13 об.).

Отчеты архиереев свидетельствовали о том, что крестьяне, не дожидаясь предложенных Синодом изменений всей старой системы материального обеспечения причта, нередко сами упраздняли ее. В отчете Иркутской епархии сообщалось: «Руга источником содержания уже не может считаться, отнята везде, даже и в таких приходах, где причты не наделены еще земельными участками. В доставке отопления для причтов отказано везде» (там же, № 2752, л. 12). В отчете Сарапульского викариатства Вятской епархии говорилось: «Прихожане... сами приговорами определяли и определяют размер платы за требо-исправления, но в последующие годы сами же сильно ее понижают... Особенно это нужно сказать относительно ружных сборов, которые с каждым годом уменьшаются» (там же, № 2837, л. 8).

У обнищавших и разоренных народных масс обеспеченная жизнь священников и монахов вызывала острое недовольство. Михаил, епископ самарский и ставропольский, доносил в Синод, что нужно принять какие-нибудь меры для упорядочения монастырской жизни, раздражающей народ. «Духовная жизнь самарских монастырей, — писал епископ Михаил, — представляла собою повторение или продолжение таковой же жизни прежних лет, а именно: она продолжала оставаться, в том же закоснении, какое замечается в течение уже многих лет вообще во всех монастырях епархии. Монастыри служат в большинстве случаев лишь убежищем для лиц, уклоняющихся от труда и ищущих дарового пропитания и спокойного препровождения времени... В мужских монастырях никто, начиная с иеромонахов и кончая молодыми послушни-

51

ками, не только не занимается никаким физическим трудом, но даже считают для себя за унижение взяться за черный труд и заняться или обработкой полей, или огородничеством и садоводством, или окарауливанием лесов и других монастырских угодий, и вследствие этого вся жизнь насельников мужских монастырей проходит исключительно лишь в том, что они, отправив кое-как, с большой неохотой, очередные службы, остальное время всецело предаются праздности» (там же, № 2761, л. 10 об. — 12). Наблюдая такую праздную жизнь монахов, крестьяне с ненавистью относились к ним. В 1916 г. продолжались крестьянские выступления, которые были прелюдией к coбытиям 1917 г. В одном из полицейских документов так характеризуется выступление крестьян в Поволжье в конце 1916 г.: «В деревнях наблюдается революционное брожение вроде того, какое имело место в 1905 — 1907 гг.; повсюду обсуждаются политические вопросы... Крестьянство, несомненно, окажется самым деятельным участником нового неизбежного движения» [13, 23]. По данным А. М. Анфимова, в 1916 г. было 263 крестьянских выступления и 6 — сельскохозяйственных рабочих [2, 362].

Агапит, епископ екатеринославский и мариупольский, писал в отчете Екатеринославской епархии за 1915 г.: «Жены солдат, которые так усердно молятся в храмах... всячески бранят и в глаза поносят неприличными словами и обидными подозрениями разных попечителей, на исключая и священников» (там же,.№ 2700, л. 9 — 9 об.).

В том же 1915 г. думское духовенство в записке обер-прокурору Синода признавало: «Народ все больше к больше удаляется от храма» (7, 14). «Не только в образаванных слоях, но и в сфере простого народа искони бывшего верным началам православия и церковности, замечается ныне охлаждение к церкви, оскудение религиозного духа... Авторитет духовных пастырей... падает все больше и больше, так что даже самые лучшие, caмые энергичные из них иногда в бессилии и как бы в отчаянии опускают руки» [7, 3].

УГАСАНИЕ ВЕРЫ В БОГА

Накануне свержения самодержавия в деревне появились крестьяне, которые открыто сомневались в существовании бога. Еще в феврале 1916 г. в определении Синода № 67б

52

прямо указывалось, что «начались многочисленные отпадения от святой православной веры». Архиереи сообщали, что «нельзя не заметить иногда неверия, заметного в беседах и делах внешнего богопочитания» (ЦГИА СССР, ф. 796, он. 442, Петроградская епархия, №2783, л. 100 об.). 13 Кубанской области духовенство даже выявило 25 «атеистов», из них 14 казаков и 11 казачек (там же, Ставропольская епархия, № 2764, л. 64).

Великое народное бедствие — война — открывало трудящимся глаза на истинных виновников их несчастий. рабочие и крестьяне видели, что духовенство поддерживает царизм, обрекающий их на невиданные страдания. В отчете Харьковской епархии отмечалось: «Недовольство растет, нет предметов первой необходимости, что опасно для жизни государства» (там же, № 2768, л. 39 об.).

Епископы знали, какая существовала связь между революционными и атеистическими настроениями. В отчете Новгородской епархии признавалось: «Угрожающие церкви православной ее серьезнейшие враги — социализм, неверие и безбожие... имеют представителей в каждом православном приходе... суждения иных прихожан зачастую совпадают с социалистическими» (там же, № 2757, л. 66). Благочинный 3-го округа Васильского уезда Нижегородской губернии сообщал: «В деревне можно услышать теперь мысли атеистические, враждебные религии и духовенству, мысли революционные» [12,127]. Благочинный 2-го округа Яранского уезда Вятской губернии жаловался, что «агитаторы „освободительного движения" оказывают вредное влияние на соседей и ведут антиправительственную и антирелигиозную пропаганду» (ЦГИА СССР, ф. 796, oп. 440, № 1253, л. 461 об.). Тихон, архиепископ воронежский, писал: «Распространение неверия выдвинуло новые запросы жизни, с которыми пастырям необходимо считаться» (там же, № 2751, л. 17).

Еще одна причина проявления атеизма в деревне — пробуждение политического сознания части крестьянства. В обстановке поражения на фронте и разорения в тылу многие крестьяне начали интересоваться политической жизнью страны. Даже в далекой Туркестанской епархии прихожане стали следить за политическими событиями. В отчете Туркестанской епархии отмечалось: «За время войны гораздо большим вниманием народа пользуются народные чтения (а не катехизические поучения и вне-

53

богослужебные собеседования, — Л. Е.),. которые ведутся во многих местах епархии и имеют целью держать слушателей в курсе текущих событий. Это обстоятельство свидетельствует, что интересы земные и преходящие для них гораздо важнее, чем темы духовного характера и с целями будущего времени». Ташкентский благочинный свидетельствует, что за минувший год настроение eго паствы «заметно ухудшилось, особенно среди солдат и рабочих. Вместо прежней религиозности развивается какой-то атеизм, над таинствами и обрядами церкви глумятся, за браковенчание платят 20 копеек» (там же, №2767, л. 63, 65).

Военные события пробуждали деревню от вековой спячки. В отчете Пермской епархии сообщалось: «Ныне интересуются газетами не одни городские жители, но и крестьяне самых глухих, отдаленных деревень. Желание узнать военные новости, что творится на фронте, где находятся близкие сердцу — отцы, мужья, сыновья, братья весьма сильно у всех, и не редкость видеть крестьянина сидящего на возу с газетой в руках» (там же, № 2758 л. 47 об. — 48). В отчете Харьковской епархии указывалось: «В настоящее время много вреда продолжает наносить... литература в виде дешевых копеечных газет, листков, брошюр и стенных календарей, посредством которых распространяется в народе... безбожие, анархизм и прочее» (там же,.№ 2768, л. 28 об. — 29). Иоанн, архиепископ рижский и митавский, называл первым «пороком» населения «неверие» и жаловался на то, что «среди брошюр, распространившихся в народе, имеется очень много антирелигиозных изданий» (там же, № 2792, л. 74 об.-75).

В деревню все шире проникали антирелигиозные на строения солдат. Сестра милосердия С. 3. Федорченко во время первой мировой войны записала много антиклерикальных и антирелигиозных разговоров, которые вели между собою крестьяне в шинелях: «Какие тебе заповеди на войне. Затрещал самолет — слова евангельские, загремели пушки — трубы архангельские... Все заново переучиваем. Сказал господь; „Не убий", значит бей, не жалей. Люби ближнего как самого себя, значит тяни у него корку последнюю. А не даст добром, руби топором... Эх жизнь духовная, потеха человечья, не иначе. Жеребец по церкви ходит, да в ризы рыгает с перепою. Так и поп

54

иной, борода на ем — Саваофу по брюхо, а сам жрет да рыгает да бесперечь котят плодит. — А у нас какой батя был... Бабы, бывало, ни одной не пропустит... Как дознались, били его сильно и благочинному жаловались... — Прогремелся Илья, не перескочить. Как почнут немцы небо колоть, ровно сухи дрова, — где старому прогреметь... — Я такой глупый был, что спать ложился, а руки на груди крестом складывал... на случай, что во сне преставлюсь... А теперь ни бога, ни черта не боюсь. — Смеюсь я надо всем, и в бога верить еще с пастухов перестал... Сказал: „Не верю, разрази!" Гроза была большая, не разразил» [14, 25 — 81].

Из большого числа воспоминаний солдат о первой мировой войне видно, что мобилизованная на войну многомиллионная армия, собравшая и сплотившая наиболее активную молодежь деревни и полупролетарские ее слои, оказалась особенно восприимчивой к атеизму. Так, А. И. Белов из колхоза «Безбожник» Краснохолмского района Московской области рассказывал: «В 1914 году меня взяли на войну. Однажды стою я около офицерской землянки, слышу — разговаривают. Поп говорит: «Берегите себя, господа офицеры, берегите, а „их" хватит»... Это нас-то хватит, а? Тут у меня прямо все и перевернулось. С войны я вернулся безбожником». Другой колхозник говорит: «Я до войны был религиозным, во время войны убедился воочию, что религия — дурман народа." Когда попы провожали войско на фронт, то уговаривали: „Погибнете за святое дело, за все это получите царство небесное", а сами прятались далеко в тылу. Тогда поставил „крест" на религии» [5, 223].

Еще один бывший солдат писал: «В 1915 году на фронте окончательно я порвал связь с богом. На фронте все это было видно, какой же может быть бог, когда люди убивают друг друга и за что, сами не знают» [5, 242]. В воспоминаниях солдат с Румынского фронта рассказывалось: «В начале войны так жарко молились, со слезами на глазах, на коленях, с усердием, потому что сильно тяжелое положение было: ни окопов, ни обмундирования хорошего, ни пищи. А потом начали ругаться и в бога, и в богородицу, и во всех святых, раз от них никакой помощи нет. Ругались, да сначала побаивались, не разразил бы господь. А потом и бояться перестали, и сильно вepa у всех ослабла. Поп лучше не показывайся» [3, 54].

55

С конца 1916 г. солдаты не желали слушать духовенство, оно потеряло у них всякое доверие. И священники опасались того, что солдаты, вернувшись из армии, окажут большое влияние на деревню. Благочинный 1-го округа Слободского уезда Вятской губернии сообщал: «После 2 1/2 лет войны в деревню, пока еще слабой струею вливается новый элемент: приходящих из армии солдат временно на побывку, а также раненых и уволенных... Они внушают недоверие к высшему командному составу в армии, говорят об изменах. Мы удивляемся, когда успел перемениться так резко (в своем характере и взглядах наш солдатик?» (ЦГИА СССР, ф. 796, он. 440, № 1253 л. 476 об.).

В некоторых отчетах епархий рассказывалось о солдатах, которые вели антиклерикальную агитацию. В Туркестанской епархии отмечалось в отчете: «Пенсинскому благочинному лично довелось слышать, как один из „христолюбивых" воинов, за которых мы ежедневно и много кратно должны молиться, заявлял своим товарищам крестьянам, что если бы ему дали власть, то он прежде всего перевешал бы всех попов» (там же, оп. 442, №2767, л. 62).

Епископов беспокоило, что солдаты-безбожники, находившиеся в тылу, могли распространять атеизм среди жителей, деревни. «По всей видимости, — отмечалось в отчете Новгородской епархии, — немалый процент неверия и безбожия должны дать нам, как это ни странно, военные события. Обыкновенно говорят, что в религиозном отношении настоящая война благодетельна, но это далеко не всегда так. На миссионерском съезде 1-го Белозерского округа (Новгородская епархия) выяснилось, что многие нижние чины возвращаются на побывку домой с театра военных действий и особенно из тыла армии безбожниками, отвергающими церковь, иконы, духовенством (там же, № 2757, л. 66). Об этом говорилось в отчете Вологодской епархии: «Побывши на войне, некоторые солдаты являются на родину совершенно холодными к церкви, не питают уважения к своему приходскому священ нику, а относятся к нему скорее скептически» (там же, №2750, л. 44).

Архиепископ симбирский и сызранский уведомлял Синод о том, что «замечено и еще одно новое явление — это настроение некоторых наших воинов, являющихся домо

56

в отпуск по разным причинам... Дома ведут себя дерзко, вызывающе, с грубой критикой начальства, порядков и всего существующего... Это стало особенно заметно в 1916 г., когда их количество увеличилось» (там же, № 2762, л. 26). Об этом же сообщали благочинные в своих донесениях в консисторию. Так, благочинный 4-го округа Сарапульского уезда Вятский епархии писал: «Из Христо-рождественского прихода сообщают, что в июле месяце прошедшего года в починок Гырдымов прибыл с позиции монтер-солдат Чирков. Это — грубый материалист. Он кощунственно отзывался об Иисусе Христе, о церкви и.богоматери. Особенно это выразилось, когда отец Чиркова, при прощании с сыном, намерен был зажечь свечу и благословить его иконой, Чирков всех послал к дьяволу... Не так давно в селе Христорождественском был с позиции солдат некто Пронин. Это какой-то антихрист. Приходский священник с ним разговаривал о причинах недовольства строем управления. Тот познакомил его с постановкой дела распропагандирования войск студентами. (Студентов в их роте шестеро). Последние слова Пронина были: „Мы придем с ружьями и со всеми рассчитаемся"» (там же, оп. 440, № 1253, л. 315 — 315 об.).

От солдат приходили в деревню письма, содержащие «вредные мысли». Так, например, в отчете Ставропольской епархии сообщалось, что «некоторые из воинов, будучи мобилизованы, шлют своим близким, родным и знакомым письма, и вот в этих-то письмах встречаются мысли и суждения, несомненно, навеянные влиянием товарищей-сектантов... Есть письма, которые ясно говорят, что в некоторых воинских частях и особенно в запасных батальонах, расположенных в городах и местностях, ведется усиленная пропаганда сектантства среди нижних чинов» (там же, оп. 442, № 2764, л. 66). Сомнение в истинности религии, содержавшееся в письмах, священники часто объясняли не как проявление антиклерикализма и атеизма, а как влияние сектантов. В отчете о Новгородской епархии прямо говорится, что «судя по письмам, в армии идет пропаганда и сектантства, и толстовства, и неверия, что эти идеи проникают в госпитали» (там же, № 2757, л. 66 об.). Епископы скрывали истинные причины антиклерикализма солдат, которые в действительности без всякой сектантской пропаганды быстро теряли веру в бога.

57

В 1916 в. в среде самих сектантов усилилась критика традиционных верований. Так, в отчете о состоянии Херсонской епархии рассказывалось: «Религиозные устои современного сектантства все более и более расшатываются... Замечательно, что в среду рационалистического сектантства неизвестными путями все больше проникают идеи западной богословской отрицательной критики: их особенно стали интересовать такие вопросы, как вопрос о шестидневном творении мира, о всемирном потопе, откуда появились люди в Америке и Австралии, где Каин взял себе жену и что за земля Нод, где он поселился и боялся, чтобы какие-то люди не убили его, мстя за убийство им брата своего, были ли люди до Адама или другие современные ему родоначальники человечества. Подобные вопросы интересуют сектантов многих мест, и, по наблюдению миссионеров и священников, разложению умов среди сектантов много способствуют земские учители (там же, № 2769, л. 27 об. — 28).

При анализе отношения крестьянства к православию в последние годы царизма нельзя забывать, что в это время среди русских, украинских и белорусских крестьян были такие, которые не являлись сектантами, но придерживались рационалистических воззрений. Духовенство часто относило этих крестьян без всякого основания к сектантам. Наряду с крестьянами-сектантами были и вольней думцы, которые скрывали свои взгляды, опасаясь гонений.

Среди солдат в годы первой мировой войны вели антирелигиозную пропаганду большевики, мобилизованные в армию, и беспартийные, близкие к ним. Так, например, московский лектор В. А. Шишаков вспоминал о своей антирелигиозной деятельности в 1915 году в армии: «Я старался помочь людям, искренне искавшим правды и справедливости, понять вредоносную для народа роль религии. Такими людьми были одетые в серые шинели рабочие крестьяне, с которыми я провел в казармах, а затем на Юго-западном фронте много времени. Вопрос о 6oге в грозные дни мировой империалистической бойни вставал очень часто» [15, 27].

Епископы знали, что в случае падения самодержавия, от казенной православной церкви, переживавшей в последние годы царизма тяжелый кризис, начнут отходить миллионы трудящихся. Амвросий, епископ сарапульский и елабужский, закончил свой отчет о состоянии Сарапуль-

58

ского викариатства словами о том, что у него «в мрачных предчувствиях острой болью сжимается сердце», так как он «не может не предвидеть грядущих бед для православной веры на святой Руси» (ЦГИАСССР, ф. 796, оп. 442,;№ 2837, л. 11). Серафим, епископ екатеринбургский и ир-битский, писал, что пока состояние благочестия не внушает тревоги, так как все «мужское население находится на войне», но когда оно вернется в деревни, то принесет с собой «антихристианские настроения». «Многие из прихожан ныне отсутствуют... кто на фронте, кто в плену, когда вернутся, принесут новые взгляды..., опасные для церкви» (там же, ф. 796, on. 204, 5 ст., 1 отд., Я» 112, л. 8).

Наиболее дальновидные церковные деятели предчувствовали приближение революции, которая, как они понимали, положит конец безраздельному господству духовенства над трудящимися. Страх перед отходом народных масс от православия отразился не только в секретных донесениях архиереев в Синод. Многие либерально-буржуазные священники более откровенно, чем «крепостники в рясах», писали, что кризис церкви способствует освобождению народа от нее. Так, А. Введенский отмечал: «Неверие растет. Растет быстро, не по дням, а по часам. Развивается с молниеносной быстротой. Крепнет с поражающею силою... Оно постепенно врывается во все новые села, деревни, семьи. С ним борется целая армия христианских апологетов и огромная рать „ревнителей благочестия", но ничего не поможет» [4, 3].

Весь 1915 — 1916 академический год в Петроградском религиозно-философском обществе обсуждался вопрос о реформе церкви. Председатель этих собраний А. В. Кар-ташев откровенно говорил, что реформа нужна, чтобы помешать развалу церкви: «В переустроенной русской церкви, конечно, будет меньше поводов для народа соблазняться ее недостатками» [10, 10]. А. В. Карташев даже не догадывался о близости свержения самодержавия. Говоря о «социалистических мечтаниях», он сказал: «Мы на тысячелетия удалены от изменения данного социального строя» [10, 60].

В 1916 г. В. В. Зеньковский, активный деятель киевского религиозно-философского общества, будущий протоиерей, опубликовал брошюру «Россия и православие», в которой признавал, что «над церковной жизнью навис

59

какой-то удушливый туман...» Кризис церкви автор объяснял тем, что народные массы начади понимать политическую роль церкви и ее служителей. Он жаловался, что «наше духовенство, особенно его правящая часть, так редко являло примеры христианской жизни, так униженно приспособлялось к предержащим властям, так льнуло всегда к реакционным и узко консервативным политическим течениям, что стремление интеллигенции, а потом и народа к свободе неизбежно связывалось с борьбой против духовенства» [8, 29]. Здесь же В. В. Зеньковский писал, что «в стране, где признают православие, социально-политическое освободительное движение... развивается не только независимо от православия, а часто и в прямой враждебности к нему». Он указывал на то, что русская интеллигенция отрицает свою духовную близость к православию, отвергает ценность его. «Перед лицом приближающегося политического созревания русского народа этот факт имеет особенно тревожный смысл, — утверждал он, — так как если политическое созревание народа пойдет так же, как оно шло у интеллигенции, то православие окажется совершенно отодвинутым от жизни» [8, 31]. Oн уверял, что испытывает мучительное сомнение в верности народных масс православию. В случае социальных преобразований в России «культура русская, — считал В. В. Зеньковский, — разовьется независимо от православия» [8, 24]. С чувством страха за грядущие судьбы религии он писал, что «близится духовное пробуждение народных масс, близится духовная зрелость их... Конечно, если бы даже (чего да не будет!) в будущем русская духовная жизнь „секуляризировалась" от православия, православие не может исчезнуть из России... Верны сыны церкви сожмутся в небольшие общины... Страшно представить себе, что народная душа может увянуть религиозно отойти от православия. Увы, — эта перспектива вовсе не так далека от нас» [8, 51].  

Эти высказывания особенно важны, так как они разоблачают вымыслы, содержащиеся в других книга того же В. В. Зеньковского — апологиях православия, изданных в Париже в 50-х годах. В частности, в «История русской философии» Зеньковский заявлял: «...острая вспышка русского секуляризма, перешедшего в России в „активное безбожие", в официальную организацию aнтирелигиозной пропаганды, — весь этот воинствующий

60

атеизм... есть, вне всякого сомнения, явление наносное. Он не имел и не имеет никаких корней в русском прошлом» [9, 2, 269 — 270]. Факты опровергают это ложное утверждение. Ленин писал, что в России имеется «солидная материалистическая традиция» [1, 45, 24] и наблюдается распространение антиклерикализма и атеизма среди народных масс.

Секретные отчеты архиереев о состоянии епархий в 1916 г. показывают, что война привела Россию к всеобъемлющему кризису, способствовавшему росту ненависти народных масс к религии и церкви. Экономические тяготы, голод, известия о гибели солдат вызывали в деревне распространение антиклерикальных и атеистических настроений.

Об этом же свидетельствуют и другие церковные документы. Церковно-приходские летописи, составлявшиеся священниками, как отмечал председатель Археографической комиссии АН СССР С. О. Шмидт в докладе «К вопросу о критериях оценки исторических памятников» на конференции «Актуальные проблемы истории религии и атеизма в свете марксистско-ленинской науки» (апрель 1974 г.), содержат сведения о том, как крестьяне постепенно выходят из-под влияния духовенства и вообще церкви, уклоняются от посещений церковной службы, проявляют все больший интерес к светской литературе, обнаруживают даже атеистические тенденции, особенно в канун революции 1917 г. [16, 98 — 99].

Война ускорила процесс формирования глубоких социально-экономических, политических и психологических предпосылок массового антиклерикализма и атеизма в деревне.

Глава четв<