Ольга. Суббота, 26 октября 2002 года

Повезло ли мне, что я оказалась в этой скорой? Что я еду через ограж­дения, мимо всех этих людей, которые, может быть, уже никогда не уви­дят своих близких? Я не знаю, стоит ли мне хотеть выжить. Потому что не знаю, выживут ли они. Когда я в последний раз смотрю на ча­сы, на них 0:52, суббота, 26 октября 2002 года. После этого я теряю сознание.

НОМЕР «ПРОЩАНИЕ С АРХАНГЕЛЬСКОМ» (настя, подготовь вике текст)

Зура. Гражданская одежда

Мовсар зовет меня в подсобку. На полу спортивная сумка. Он открывает молнию. Внутри одежда: джинсы, футболки, легкие плащи, женская коф­точка. Я не понимаю.

— Ты хочешь сбежать?.. Я думала, мы останемся здесь до конца. Это же наша миссия! Ради независимости, во имя Аллаха.

Он берет мою руку и подносит ее к губам. Целуя, смотрит на меня. От него идет крепкий запах.

— А... что будет с Селой? — спрашиваю я в растерянности.

— Никаких женщин. Мы возьмем с собой несколько заложников и пробьемся. Резван и Дадаш два месяца работали на стройке в этом здании. Есть тоннель.

Он пахнет пятидесятишестичасовым потом.

— А почему я? — спрашиваю.

— Ты... как Чава, — говорит он. — А теперь возвращайся на свой пост. У меня нет сил возразить. Я повинуюсь. Я — слабая.

Тамара. Боевая готовность

Шакрасов говорит, что мы должны быть наготове. Я закуриваю и включаю «Эхо Москвы». Как раз вовремя. Передают звонок заложницы.

— Что... что это? — кричит она. — Пахнет горелым! Там... какое-то шипе­ние. И серый дым! Вот... вот, они пустили газ. Пожалуйста, вытащите нас отсюда! Мы сейчас взорвемся... нет... я слышу выстрелы.

Я делаю потише и прислушиваюсь. «Быть наготове» — сволочь!

Зура. Газ

Когда газ начинает проникать через вентиляцию, мы понимаем, что все переговоры были уловкой. Никто не собирался останавливать войну. Все эти люди, которые пришли как парламентеры, которые сидели напротив нас, только тянули время. И даже звонок Казанцева час назад, полномочного представителя президента в Чечне, тоже был уловкой. Мы распахиваем двери в коридоры. Мы стреляем по окнам, чтобы впу­стить воздух. Но газ тяжелее воздуха и не двигается. Никто из нас не знает, что делать. Может, пришло время последней молитвы? Может, пора взры­вать наши пояса? Или бомбы?

Мовсар подзывает к себе Сайда, Дадаша, Ризвана и еще нескольких муж­чин. Он стоит у передней двери, в  руке у него спортивная сумка. Мужчи­ны выбегают наружу мимо него. Он бросает им противогазы. Я смотрю на Мовсара: а как же я? Возьми меня с собой! Я не хочу здесь умереть! В этот момент он смотрит на меня. Слов­но услышал. Затем он поднимает руку, сжатую в кулак, и кричит: — Это двери в рай. Аллах протягивает вам руку.

Мне требуется секунда, чтобы понять. Он хочет оставить женщин здесь. Он хочет пожертвовать нами. Он всех нас использовал. Я поднимаю свой «Макаров» и целюсь в него. Этого он не ожидал. Никто из женщин не останавливает меня. Да, я сильная — как Чава. Я спу­скаю курок. Он замирает. Я промахну­лась. Он не стреляет в ответ. Он — убегает.

У меня двоится в глазах из-за газа. Заложники скрючились, обмякли в своих красных крес­лах. Головы их откидываются назад или набок. Кресла начинают танце­вать. Дыхание замедляется. Все спят. Шахидки, заложники, дети на балконе. Огля­дись, Зура! Держись! Не падай!

В любую минуту ворвутся русские. Мне нужно выбраться, пока я еще на ногах. Сильный храп заполняет пространство.

Нет! Кто это? Там. Женщина... она пытается встать. Почему же газ не действует на нее? Почему газ не действует на нас обеих?

Я иду к ней, слишком медленно. Я поднимаю, слишком медленно, руку с оружием. Прицеливаюсь. Вот она встала. 16-й ряд, середина. Проклятье, далеко! Женщи­на не двигается. Только смотрит на меня. Я бью ее пистолетом по затылку. Она падает мне на руки. Теперь... теперь я знаю, ка­кой выход. Да! Очень просто. Я должна стать за­ложницей! Я еще раз оглядываюсь. Все храпят. Сколько у меня времени? Я снимаю пояс со взрывчаткой. Очень осторож­но. Раздеваю женщину: снимаю юбку, блузку, колготки, комбинацию. Фу, все потом провоняло! Раздеваюсь. Переодеваюсь полностью. Проходит вечность, прежде чем я закутываю женщину в мою чадру. По­том надеваю ее цепочку с крестиком.

Я надеваю на нее свой пояс со взрывчаткой и кладу мой пистолет ей на колени. Делаю из нее «черную вдову». Я знаю, что тем самым приговариваю ее к смерти. Но главное — выжить. Теперь я заложница. Я тру лицо. Чувствую себя голой без чадры. Я послед­няя заложница, не потерявшая сознания. Для меня только один выход — главный вход.

Мертвая тишина. «Альфа» еще не проникла в здание. Я медленно иду по коридору. Короткая молитва. Потом выхожу в фойе.

Вот. Теперь им должно быть меня видно. Танки, военные грузовики, пожарные, машины скорой помощи, военные и снай­перы. Сейчас на моей блузке уже танцуют первые красные точки. Я мед­ленно поднимаю руки. Только не делать резких движений. Только безо всяких отражений в стекле. Иначе будет как с Асланом.

Я люблю жизнь больше, чем смерть. Я делаю три шага на улицу, на волю. Воздух такой хороший. И дождя больше нет.

Диалог: смена сторон

Тамара. Оттуда выходит заложница! «Черт, газ не действует», — слышу я шепот некоторых солдат. Шакрасов медленно идет ей навстречу.

Зура. Нужно что-то делать. Я подхожу к нему, шатаясь. Вцепляюсь в него. Я не в себе. Обнимаю его. Покрываю поцелуями. Я це­лую чужого мужчину в губы, в щеки, все его лицо. Прости меня, Аслан.

Тамара. Что она там делает?

Зура. Он спрашивает, как меня зовут. «Катя», — вырывается у меня. «Как де­вушку из мюзикла», — добавляю я. «Знаю», — говорит он и усмехается.

Тамара. Я свищу в два пальца. Идите сюда. Петр, дай ей одеяло.

Зура. Да, одеяло, это было бы хорошо. И чашку чая.

Диалог: Тамара и Зура, 2

Тамара. А мы с вами виделись внутри?

Зура. Нет... я сидела с другой стороны. Меня осматривал Рошаль.

Тамара. Вы были одна в театре?

Зура. Нет.

Тамара. У вас легкий... Вы ведь не русская?

Зура. Моя мать из... Армении.

Тамара. А где ваш муж?

Зура. Он больше не...

Тамара. Вы имеете в виду, он...

Зура. Да, его больше нет в живых.

Тамара. Он был с вами в театре? Они его...?

Зура. Да, они его... то есть нет, он... на войне... погиб.

Тамара. На какой войне? В Чечне?

Зура. Да, в Грозном.

Тамара. Значит, вы вдова?

Зура. Да.

Тамара. Вы мне кого-то напоминаете...

Зура. Я же была в театре... А где сейчас ваш муж?

Тамара. Он... тоже был в Чечне.

Зура. А-а. — Его тоже...?

Тамара. Нет, но война его очень изменила. Он... не выдержал.

Зура. Понимаю.

Тамара. Штурм Чечни

Спецотряд «Альфа» ждет сорок пять минут. Они хотят быть абсолютно уверены, что газ подействовал, что никто не сможет активировать бомбу. Потом идут на штурм. Через входы, кулисы, через крышу и канализацию. Идет мокрый снег, приглушающий звуки.

Мы затаили дыхание. Сначала я ничего не слышу. Затем короткая пере­стрелка. Я пригибаюсь. Напряжена. Дрожу. Жду большого взрыва. Нет, конечно, я всей душой верю, что этого не произойдет и я смогу вытащить оттуда Таню и маму. Один солдат, который все время наблюдал за мной, дает мне послушать наушники:

— «Альфа 7» вызывает базу: мы в зрительном зале... Слышите?.. Все хра­пят!.. Газ отличный... Эти чеченские уроды валяются здесь со своими бом­бами и храпят!

Снова выстрелы. Девиз «Альфа»: пленных не брать! Они проходят меж­ду рядами и ликвидируют «черных вдов». Без суда и следствия. Бараев со своими людьми за­баррикадировался на втором этаже. «Альфа» использует световые грана­ты и штурмует этаж. Одни говорят, что Бараева застрелили. Другие — что его взяли в плен и допрашивают. Нако­нец я слышу Шакрасова, говорящего в мегафон:

— Всех имеющихся в распоряжении медицинских работников — к глав­ному входу! Сейчас солдаты начнут выносить заложников. Требуется под­крепление!

Начинается хаос и суета. Спящих заложников вытаскивают на улицу. Все больше и больше. Некоторые такие тяжелые, что их можно поднять только вдвоем. Острая нехватка носилок. Поэтому людей без сознания кладут прямо на ступени лестницы при минусовой температуре. В ряд. На спину!

— Класть только на бок! — кричу я.

Но солдаты не реагируют. Как заведенные, они снова бегут внутрь, чтобы вынести следующих заложников. На ступени театра, в мокрый снег, укла­дывают штабелями все больше и больше людей. Даже у боковых входов ле­жит тридцать-сорок человек в вечерних платьях и костюмах. Они задохнутся из-за западания языка. Или уже задохнулись. Ни у кого не прощупывается пульс. Человек может продержаться без дыхания три ми­нуты, затем из-за недостатка кислорода в головном мозге начинаются не­обратимые процессы.

Некоторые офицеры «Альфы» лихорадочно наполняют шприцы. Похоже, этого они никогда еще не делали.

— Что там? — спрашиваю я офицеров про ампулы.

— Понятия не имею. Должны дать заложникам. Приказ сверху, — гово­рит один.

— Что там? — спрашиваю я у другого.

— Понятия не имею. Какое-то успокоительное, — пытается помочь он.

— Что там внутри?! — ору я на следующего.

— Газовый антидот! — орет он в ответ.

— Да, но какое вещество?

— Ну-у, какое-то средство против...

— Что за вещество в нем? — ору я на Шакрасова, когда, наконец, вижу его.

— Налоксон! — кричит он на бегу. Налоксон — это антиопиат. Я качаю головой.

— Почему не вызвали больше врачей? — кричу я Шакрасову.

— Слишком рискованно, — отвечает он, — у Бараева были свои люди да­же в милиции. Они сразу поняли бы, что мы задумали.

Мы делаем инъекции. Кто-то получает две. Другие вообще ни одной. Некоторые за­ложники приходят в себя. Я высматриваю Таню, но детей до сих пор не видно. Я ищу маму, но и ее пока не вынесли. И мужа той женщи­ны, тоже пока нет.

Три минуты спустя солдаты выносят первых детей. Шакрасов знает, что «мерт­вые дети» — факт для прессы нежелательный. Они быстрее приходят в себя, потому что наверху, на балконе, меньше наглотались газа. Наконец-то я нахожу и обнимаю Таню. Она только и сказала: — Мама, я так устала!

Нахожу и Майю. Она без сознания, но пульс есть. Ро­шаль забирает обеих в свою скорую. Я трижды беру с него слово, что он лично позаботится о них.

Подъезжают первые врачи. Но они не анастезиологи, а хирурги. Видимо, ожидали перестрелки, но раненых нет. Только потерявшие сознание и мертвые. За это время десятки захлебнулись уже собственной рвотой или задохнулись из-за языков. Многие заложники умерли на своих крес­лах в театре, на лестницах, на голом полу рейсовых автобусах, которые раз­возили их по больницам. Потерявших сознание и мертвых по недосмотру положили в одни и те же машины. Царит полный хаос.

Только несколько дней спустя я нахожу маму в городской больнице № 13. Она уже лежала в черном полиэтиленовом пакете. Потом какой-то врач нащупал у нее пульс, и ее отвезли в больницу.

Настя: часть третья

(видео ПУТИН)

Тамара. Отражение

Незадолго до смерти, Николай рассказывал что-то про оконное стекло. Он первым увидел того, другого, чеченца, когда он в стекле отразился. И выстрелил. Отражение. Николай всегда вздрагивал, когда ненароком видел свое отражение. Дома всегда нужно было задергивать все што­ры, когда темнело. Кругом отражения..

Зура. Кровная месть

Я, наверное, единственная из нас, кто выжил. По русским законам я вино­вна в смерти ста двадцати девяти заложников. По чеченским законам я де­зертировала, бросила сорок одного товарища. По законам ислама я утра­тила право надеяться на рай. Я ни с кем не могу поделиться своим про­шлым. Я до сих пор не отомстила за Аслана. Я не знаю, хорош ли закон кровной мести, но об этом я могу подумать, когда отомщу. И я сделаю это.

Тамара. Смерть Николая

Это случилось летом, может, за час до полуночи. Я на вызове. Тут по рации сообщают: «Пулевое ранение на берегу Москвы-реки». Он был еще жив. Не знаю, узнал ли он меня. Он выстрелил себе в голову.

Всю дорогу я держала голову Николая и гладила. Ради него я уехала из Риги. Но когда мы приехали в Склифасовского, он... просто пе­рестал дышать.

Ольга. Смерть Олега

Каждый день я спрашиваю себя: почему они не вынесли Олега? Потому что он оказался слишком тяжелый? Или почему они не оказали ему по­мощь на месте?

Есть последняя видеозапись. На ней Олег — один из немногих оставшихся в зрительном зале. Двенадцатый ряд. Голова откинута назад. Тогда, веро­ятно, он был уже мертв. Думать об этом невыносимо. Ежедневная мысль: была у нас семья, а теперь — нет.

Все-таки «черные вдовы» сумели отомстить, ведь в ту ночь многие из нас стали вдовами. Я испытываю такую ненависть к чеченцам и даже к их детям. Но когда я ставлю себя на их место, я почти могу их понять.

Если бы я потеряла не только мужа, но и Майю, и Людмилу, то есть всю мою семью, я бы, наверное, поступила так же. Тогда, наверное, я тоже при­вязала бы бомбу к животу и подорвала бы себя...

ЭПИЛОГ НАСТЯ

НЕ СМОТРЯ на уверение властей в том что был применен безвредный газ, спустя 10 лет бывшие заложники постоянно обращаются в больницы. У людей нарушены функции печени, почек, органов слуха и зрения. Заложникам до сих пор не присвоен статут пострадавших при теракте, потому как по закону российской федерации терактом называется законченное действие. Взрыва не было, а имел место только захват заложников.