Конскрипция или поголовный набор.

В различных областях Европейских кровь Французов лилась реками; сотни тысяч исчезали; города пустели; села и деревни сиротели; во многих местах оставались только младенцы, старики и слабые женщины. Бонапарт не заботился о гибели жертв ненасытного своего властолюбия: конскрипция каждый день и каждый час доставляла ему новые жертвы. Непрестанно переменял он законы  о поголовном истреблении Французов. Сегодня [60] назначал такое число урочных лет, а завтра другое. Двенадцати и десятилетние отроки, вырываемые из объятий матерей, восклицали: матушка! матушка! Сей вопль невинности сильнее всех слов обвиняет губителя человечества. Не успев вкусить приятностей домашней жизни, не насладясь любовью отцов и матерей, одни отроки гибли на поле убийства, другие, возрастая в крови и среди непрестанных ужасов, ожесточались зверством и развратом. Если бы Небеса не обратили на главу злодея тот смертоносный гром, которым он поражал Европейские народы, то Европа превратилась бы в мрачную и безлюдную пустыню. [61]

Нашествие на Гишпанию и гибель Французов.

Наполеон повелевал флотами Гишпанцев; кровь Гишпанских мореходцев лилась за него на морях. В сухопутном его войске находилось шестьдесят тысяч лучших Гишпанских войск. Не удовлетворяясь сим владычеством над Гишпанией, он предпринял ее поработить. Употребив все хитрости злобного своего ума, чтобы с помощью ложных и поддельных писем поссорить отца с сыном и чтобы вооружить Гишпанию против Англичан, он вдруг повестил, что хочет занять Португалию. Под сим вероломным предлогом вводит в Гишпанию Французские и разноплеменные войска, захватывает [62] крепости, обманом заманивает Карла IV и сына его Фердинанда в Байону, отправляет их во Францию и спешит похитить престол Гишпанский для брата своего Иосифа или истребить Гишпанию и Гишпанцев. Провидение иначе устроило: все расчеты мнимой Наполеоновой дальновидности обратились к его собственной пагубе.

Вера спасла Гишпанию.

Шатобриан в сочинении своем о силе и могуществе веры говорит: «Гишпания, отделенная от прочих Европейских народов, представляет перу историка особенные и незаимствованные свойства. Непоколебимость нравов ее жителей будет для нее полезна; и когда все Европейские [63] народы обессилят и истощатся развратом, тогда она с блеском в мире воссияет».

Когда Французские войска вошли в Гишпанию почти таким же вероломным образом, как и в пределы России, Гишпанцы почти вовсе не имели строевых войск. Для Франции истощила Гишпания морскую свою силу, для Франции истратила казну, для Франции рассеяла по чужим странам сухопутные войска свои. И так в истощении сих трех государственных сил одною силой веры победили Гишпанцы тех, которые в чаду тщеславия провозгласили себя непобедимыми.

Ухищренные развратители народов предвидели, сколь опасна будет для них непоколебимость Гишпанского народа в вере. [64] С самого начала пагубного своего возмущения старались Французы сеять в Гишпании плевела нечестия и водворять дух буйства и своеволия.

Наполеон, под предлогом дружества вступив с многочисленным войском в пределы Гишпании, отправил из Байоны одного из приближенных своих с тем, чтобы пригласить Наследного Гишпанского Принца для свидания. Известно, что в сие время Наследный Принц занимал престол, оставленный его отцом. Тщетно Министр Севалос и прочие благонамеренные чиновники отвращали от поездки в Байону своего Государя, который потому единственно воспротивился, чтобы отказом своим не подвергнуть Государство опасности. К счастью, при отправлении своем из Мадрида, [65] по совету верных сынов отечества и по собственному своему желанию учредил он Юнту и уполномочил во всех делах Государственных. Наполеон созвал Гишпанских поверенных в Байону. Сии поверенные, услышав неожиданные предложения, отвечали: «Не получив от городов наших никаких препоручений, мы не имеем права ничего отвечать». Тщетно преклоняли их обольщением и угрозами: не колеблясь духом, они говорили: «что хотя бы стоило им жизни, но Вера и Бог воспрещают им делать противное пользам и благу отечества».

При самом вступлении в Гишпанию Французы увидели, что сия страна, защищаемая верой и верностью, [66] будет их гробом. Гишпанцы, решившись умереть или защитить престол и отечество, отдавали на произвол врагов деревни и города. Французы не находили в Гишпании ни одного проводника. Тщетно угрожал Наполеон в громоносных своих бюллетенях, что он истребит Гишпанию и Гишпанцев, если они не покорятся. На все сии угрозы Гишпанцы отвечали новыми усилиями к обороне родной страны и престола. Восклицания: победить или умереть за отечество и за Фердинанда VII, сии восклицания гремели во всех пределах Гишпании.

Устрашая Гишпанцев, Наполеон сам в душе своей содрогался. По занятию Мадрида он не отважился туда войти, услышав, что тысяча [67] сто Гишпанцев, скрываясь в Мадриде, решились или погибнуть, или истребить врага царств и человечества. Занятие Мадрида не поработило Гишпании. Гишпанцы говорили: вера предков дотоле не поколеблется, доколе отечество наше не исчезнет с лица земли. Мадрид в руках у врагов, а Гишпания существует.

И Мадрид и Гишпания освободились от ига вероломного Наполеона силою веры и верности. [68]

Бегство из России.

Бедствие, постигшее Французов в России, есть беспримерное происшествие во всех летописях мира. Камбиозово войско, поглощенное Ливийскими песками; поход Дария против Скифов; разбитие Варусовых легионов; поражение Карла XII – ничто в сравнении с пагубным бегством Наполеона из России! Изверг обрек на жертву смерти четыреста тысяч воинов. Французы шли по пеплу сел и городов не несколько дней, но более месяца боролись они с зимними бурями. Каждый миг похищал новую жертву, на каждом шагу встречали смерть и погибель. Целое войско, истомленное голодом, бросало оружие и пушки, дралось между [69] собою за гнусную пищу, думало только о том, чтобы бежать, видело – одну смерть. Такой картины недоставало сильной кисти Тацита, который, открывая глазам мрачные Германские леса, начертал разбитие Варусовых легионов. Нет, и Тацит не изобразил бы тех ужасных мгновений, когда бледные воины, ощущая приближение хладной смерти, вырывались из рядов своих, хохотали в исступлении, испускали тяжкие вопли и падали среди своих товарищей, которые без внимания, без сожаления проходили мимо, ожидая такого же жребия! Все души оцепенели, все чувствия погасли; страдание не имело ни помощников, ни свидетелей; все были жертвами гибели и смерти. Что же делал Наполеон? Он бросал воинов [70] своих, он провозглашал мнимые победы. Наконец, когда он бежал постыдно, когда в последнем своем известии невольно обнаружил свой позор и нагло требовал новых жертв. Тогда раздался во Франции сей уничижительный голос раболепного ласкательства: «последний бюллетень довершил удивление наше к непобедимой твердости духа Наполеона».

Вспомним о пожаре Московском. Москва, одна из первых земных столиц, объялась пламенем; великодушные ее жители решились все претерпеть, но не быть рабами. Утомленное Французское войско вместо обещанного спокойствия тянется по пространным горящим улицам. Среди огненных морей [71] солдаты несут добычи; жители Московские скитаются без пристанища, без пищи и принуждены попирать ногами трупы убиенных. К усугублению сих ужасов Наполеон из окон Кремлевских спокойно смотрит на разливавшийся пожар и при опасности, угрожавшей Кремлю, удаляется. Воины Французские разбивают в домах двери, исторгают жителей из убежищ их, бегают босиком полунагие в странных и отвратительных нарядах; по одним только ружьям можно догадываться было, что они солдаты. Грабеж еще неистовее свирепствовал оттого, что оный производился по правилам и дозволяем был постепенно всем отделениям войск. Французы грабили по приказу, они исполняли свой [72] долг. Между тем Наполеон, возвратившись в Кремль, забавлялся музыкой и Итальянскими певцами. Тоже делал и Нерон, увеселяясь пожаром древнего Рима.