Дуновения разрядки (апрель — май 1941 г.)

Наблюдавшееся весной 1941 г. смягчение внешнеполитической линии Советского Союза наиболее отчетливо проявилось в том, что генеральный секретарь коммунистической партии И. Сталин 6 мая 1941 г. позволил назначить себя также председателем Совета Народных комиссаров, другими словами — премьер-министром. Отстраненный Молотов, который применительно к тем условиям проводил по отношению к Германии явно жесткую политику, остался все же на посту наркома иностранных дел. Сталин, опираясь на свой личный авторитет, очевидно, верил в возможность спасти советско-германские отношения, находившиеся в состоянии серьезного кризиса. Несмотря на продолжавшиеся с обеих сторон «литургические» заверения в дружбе, слухи о войне росли наподобие снежного кома. В частности, Соединенные Штаты 20 марта 1941 г. на основании полученных от берлинских антифашистов сведений предупреждали о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Подобные сообщения поступали с разных сторон. Сталин отступал по всем несущественным вопросам. Он прекратил в Москве деятельность всех государств, оккупированных Германией. Он высказывал сожаление по поводу нарушения немецкими самолетами воздушного пространства Советского Союза, и в то же время запретил сбивать их. Он отступил при установлении границы на побережье Балтийского моря. Экономические обязательства, в том числе поставки нефти, выполнялись весной 1941 г. точнее, нежели раньше и Германию не укоряли за то, что в своих поставках машинного оборудования она намного отставала от графика. Старались заранее предусмотреть все возможные обстоятельства, которые могли бы привести к разрыву отношений. Произошедшие в политике изменения были замечены всеми. Посланник Финляндии в Берлине Т. Кивимяки сообщал о них в конце апреля неоднократно. Эффект был столь очевиден, что некоторые из немцев пытались доказать Гитлеру, насколько выгоднее было бы вести дело в рамках экономического союза, чем пытаться искать счастье на полях сражений. Но к этим реалистам, например, к послу Германии в Москве Шулленбургу, не прислушивались.

Потепление в советско-финляндских отношениях, наступившее в апреле-мае 1941 г., также следует рассматривать в контексте этих более широких перемен. Его первой приметой была смена советского посла в Хельсинки. Пятого апреля, как уже упоминалось выше, сообщили, что заболевший Зотов не вернется на свое место. Видимо и в Москве заметили, что его чрезмерно педантичные, поучающие выступления и резкость порождали ненужные осложнения во взаимоотношениях двух стран. Его преемник Павел Орлов, который был представлен президенту Рюти 23 апреля, был совершенно иного склада: образованный и гибкий, улыбающийся и покладистый. Он произвел на финнов благоприятное впечатление, особенно, когда всем (в том числе и находившемуся в Хельсинки Паасикиви) заявлял о том, что его главная задача — улучшить взаимоотношения наших стран.

Хотя германский посланник в Хельсинки Блюхер 19 апреля 1941 г. и отмечал снижение напряженности в отношениях между Финляндией и Советским Союзом, хотя и были прекращены оскорбительные передачи Петрозаводского радио (что заметили даже в Швеции), практические результаты дружественной политики Орлова долгое время себя не проявляли. Вопрос о никеле Петсамо с марта месяца остался в замороженном состоянии, переданная Финляндией 10 мая 1941 г. нота с различными альтернативными вариантами по существу не предлагала ничего нового. Для Советского Союза это был вопрос престижа, по которому он не желал идти на уступки. Также обстояло дело и с гидростанцией Валлинкоски. Поставки зерна из СССР шли с перебоями, хотя они и имели для Финляндии важное значение. Поставки были слишком увязаны со строительством для Советского Союза судов, которое отставало от графика. Поэтому многие финны считали, что новая политическая линия Орлова скорее носила формально-дружественный характер, нежели являлась реформаторской по существу. Единственное дело, о котором он мог сообщить как о серьезном изменении позиции Москвы, касалось оборонительного союза Финляндии и Швеции: Советский Союз более ему не препятствовал. Но и в данном случае произошедшие перемены уже запоздали. Финляндия настолько улучшила свои отношения с Германией, что Швеция более не проявляла интереса к этому плану. Это подтвердилось в ходе визита Гюнтера в Хельсинки, состоявшемся 6–7 мая 1941 г.

В финляндской армии также пытались прекратить расползание слухов о войне. В распространенных для офицерского состава 17 мая и 11 июня внешнеполитических информационных бюллетенях подчеркивалась «мирная политика» Советского Союза и улучшение отношений с Германией. 20 мая 1941 г. по этому же вопросу в секретном циркуляре высказался Маннергейм, потребовавший от офицеров пресекать слухи и «всем своим поведением способствовать успокоению общества».

Но в полной мере добиться этой цели не удалось, поскольку информация о приближавшейся войне поступала со всех сторон. Весьма точные сведения о предстоящих событиях дал, в частности, один из руководителей немецкой церкви Э. Герстенмайер, который был приглашен в конце мая в Финляндию для выступления перед финскими священнослужителями. Он заявил председателю Союза священников Финляндии д-ру П. Вирккунену о бесполезности обустройства карельских переселенцев, поскольку Финляндия вскоре получит Карелию обратно (курсив. — М. Й.). Германия не может ослабить свои силы в войне против Запада, если в ее тылу находится государство наподобие Советского Союза, с которым надо «разобраться» в первую очередь. И хотя Герстенмайер не мог назвать точной даты, ближайшие три недели были, по его мнению, решающими. Военный поход начнется с юга и продлится 2–3 недели. Армия «Норвегия» вступит в военные действия позднее, через несколько дней. Тогда финнам дадут возможность «взять то, что им принадлежит». С разрешения Герстенмайера эти сведения Вирккунен сообщил более широкому кругу финских священнослужителей. Очевидно, что после майской поездки Шнурре и в условиях, когда военные переговоры уже шли полным ходом посчитали возможным немного приподнять завесу и над этой тайной.

В Финляндии недоумевали по поводу противоречивого характера распространяемой немцами информации: если военные и видные гражданские лица доверительно и практически единодушно говорили финнам о будущей войне на востоке, то дипломаты ее с таким же единодушием отрицали. При этом многие из упомянутых гражданских лиц приезжали в Финляндию по инициативе и при прямой поддержке германского МИДа, а значит и эти визитеры должны были бы следовать предписаниям о соблюдении тайны. Но не следовали, и доверительная информация доходила по этим неофициальным каналам до финнов.

Можно, конечно, сказать, что Гитлер во многих случаях (и зачастую преднамеренно) недостаточно или же с запозданием информировал свое министерство иностранных дел о предстоящих событиях. Так, Auswärtiges Amt, не говоря уже о подчиненных ему посольствах, порой впрямь не знал о действительном состоянии дела или о последних решениях, да и некоторые службы действовали в соперничестве друг с другом (как, например, СС и АА в деле о вербовке). И все же можно утверждать, что постоянно варившиеся в информационном котле профессиональные германские дипломаты знали (или, по крайней мере, могли предположить) о состоянии дел намного больше, чем они сообщали своим финским коллегам. Главная причина их сдержанности крылась в инструкциях, которые они получали от своего шефа.

Но отчего же допускалась утечка информации, в чем причины этого «встречного двухколейного» движения? Приходится, как и советник по делам печати Ганс Метцгер, думать о том, что в этом крылась суть информационной политики Гитлера и его помощников. Через немецких офицеров высшему военному руководству Финляндии посылались намеки о будущей войне, к которой она могла бы подготовиться, слухи о войне среди гражданского населения поддерживались для того, чтобы финские политики и общество в целом привыкли к этой мысли. Германская пропаганда, которая весной 1941 г. приводила к «раздвоению личности» информированных немцев, вынужденных, в зависимости от их аудитории, говорить по-разному об одном и том же деле, кажется, весьма преуспела. Момент нападения удавалось сохранять в тайне достаточно долгое время, тогда как моральная готовность к такому повороту событий с его наступлением уже существовала.

Можно сказать, что прогерманская ориентация Финляндии начала весной менять свою окраску. Если зимой она обосновывалась только соображениями военно-политической безопасности, то к весне эта линия стала также поддерживаться искусно подогреваемыми внешнеполитическими расчетами и перспективами.