Творчество Р.П.Уоррена-поэта и традиции романтизма

 

Р.П.Уоррен (1905-1989) - классик современной американской литературы, видный представитель ее "южной" традиции, как в прозе, так и в поэзии. Достижения Уоррена-романиста и Уоррена-поэта, пожалуй, равновелики, но самого себя он считал в первую очередь поэтом. "Стихотворчество составляет смысл моей жизни", - говорил он [1,с.418]. Уоррен признавался, что, если бы ему нужно было выбирать между романами и его "Избранными стихами" как представляющими наиболее полно его видение и его личность, он выбрал бы стихи [3, c.252].

Поэтическая эволюция Уоррена охватывает более полувека: с начала 1920-х и до конца 1980-х. В целом ее можно охарактеризовать как движение от высокого модернизма в русле Т.С.Элиота к осознанному освоению романтической традиции и синтезу поэтического опыта ХХ века. Развитие наследия романтизма, с одной стороны, и полемика с романтизмом, с другой, составляют, на наш взгляд, движущее противоречие зрелой поэзии Уоррена (1940-1980-е годы).

Уоррен считал романтичское мировосприятие предвестником современного, он видел глубокую преемственную связь между современной литературой и романтизмом. Американскую литературу ХХ века он называл "постромантической" [1,c.112]. Показательно, что в своих литературно-критических эссе Уоррен постоянно проводит аналогии между творчеством, скажем, Хемингуэя, Фолкнера, Фроста и романтиками. Он полагает, например, что "к простоте характеров Хемигуэя привели те же побуждения, которые ранее определили выбор Вордсворта":"Вордсворт ощущал, что его непросвещенные крестьяне были гораздо искреннее в проявлении своих чувств, а потому поэтичнее многих приобщенных к культуре людей" [1,c.112]; что Вордсворт, как и Хемигуэй, "увлечен нагнетанием осязательного" и "смог бы понять отрицание Хемигуэем высоких абстрактных слов" [1,c.119]. Уоррен показывает, как изменился "романтический антиинтеллектуализм" от Вордсворта к Хемигуэю. Он отмечает, что Вордсворт не приемлет интеллектуализма, потому что тот отрицает значимость важной части человеческого опыта (чувств, интуиции и т.д.), а антиинтеллектуализм Хемингуэя глубже: он уже видел гибедьные, кровавые результаты “интеллектуализма” (в частности, бойню первой мировой войны), а потому естественный и наивный герой Вордсворта трансформируется у Хемингуэя в гангстера и матадора [1,c.113].

Отмечает Уоррен и глубокую связь Хемингуэя с Байроном, в том числе по типу центрального персонажа (герой, наделенный кодексом "настоящего мужчины").

Уоррен прослеживает связь художественного мира Фолкнера с картиной мира у романтиков. Так, например, в отношении трактовки темы природы он пишет:"Природа у Фолкнера вместе с тем не только фон действия. Между человеком и природой возникает взаимосвязь, не столь уж отличная от того, что Вордсворт назвал общинностью" [1,c.149]. Грех человека в этом контексте у Фолкнера (как и у поэтов-южан, в том числе Уоррена) в его потребительском отношении к Природе, ее безудержной эксплуатации. Такой грех может искупить только Любовь. Унаследованная от романтиков, эта тема занимает важное место в поэзии Уоррена.

Этапной в освоении им эстетики романтизма явилась работа Уоррена над эссе о поэме Колриджа "Сказание о старом мореходе": "Поэма, порожденная чистым воображением. Опыт прочтения" (1945-1946). Уоррен не разделял представлений Колриджа о сверхчувственной, трансцендентной реальности, стоящей за природой, но ему близка была сама тема "Старого морехода", которую он называл темой сакраментального видения, или темой "Единой жизни" [1,c.56]. Для Колриджа природа - символ Бога. Человек в гордыне своей противопоставляет себя Природе, Богу, - таково преступление Морехода, убившего Альбатроса, символически соотнесенное с грехопадением. Другие матросы также совершают преступление против "Единой жизни" тем, что мерой поступка для них является людская выгода. Только когда Мореход осознает красоту водяных змей и благословляет их, приемля, тем самым, сакраментальный взгляд на Вселенную, он вновь обретает способность молиться. Романтик Колридж подвергает суровой критике индивидуалистическую, "романтическую" волю в ее гордыне, ее крайней отвлеченности и самообожествлении, в безжалостном деспотизме по отношению к другим и решимости найти абсолютное побуждение к действию лишь в самой себе.

Идея сакраментальности жизни, единства бытия, необходимости достижения гармонического союза с Природой проходит красной нитью в творчестве Уоррена 1940-1980-х. В книге "Демократия и поэзия" (1975) Уоррен пишет о том, что человек в современном обществе теряет контакт с "телом мира", теряет целостный характер отношения к миру из-за разрыва между мыслью и чувством, обесценения восприятия, - о чем говорили еще романтики [1,c.324].

Не менее важна для Уоррена и вторая тема поэмы Колриджа: творческое воображение, единство поэзии и правды. Романтики утверждали поэзию как знание и столкнулись с необходимостью отстаивать поэтическое знание под натиском науки. О том писали и Шелли, и Вордсворт, и Колридж. Колридж стремился преодолеть этот разрыв, утверждая творческое единство разума, единство мысли и чувства, что Уоррен считает его "великим прозрением и главным вкладом в современную мысль" [1, c.83].

Анализируя эстетические взгляды романтиков, Уоррен приходит к знаменательному выводу, совпадающему с его собственной творческой позицией: они считали, что "истина скрыта в акте поэтического творчества как таковом, что задачи морального и эстетического порядка суть два аспекта одного и того же - творчества, творчество же выражает все сознание в целом" [1,c.84]. Он утверждает, что Колридж написал свою поэму об этом, исходя из этого, что в ней ценности моральные не отделимы от эстетических, что "поэма в целом посвящена единству сознания и конечному ценностному единству, в частности - самой поэзии" [1,c.84].

Творческое воображение в системе Колриджа сосуществует с сознательной волей, стремящейся к самоосуществлению в сознании. С помощью воображения человек познает мир, созидая его, созидая в этом процессе и самого себя: "чистое" воображение на деле теснейшими узами связано с реальной действительностью и процессом развития личности. Символ как плод воображения, сочетая сердце и разум поэта, делает личность постижимой.

Выдвинутая Колриджем теория воображения укрепила Уоррена в его убеждении, что творческое воображение есть знание, в его понимании формы как "результата глубокого проникновения духа в мир", "осмысления опыта с помощью воображения", формы как модели внутренней жизни человека (эссе Уоррена "Знание и образ человека") [1,c.187,188].

Поэзия и правда, поэзия и тело мира, отчуждение человека, раздвоенность современного сознания, отвлеченность индивидуалистической воли, - этот круг проблем прочно связывает поэзию Уоррена с романтизмом. Центральным интересом в романтическом наследии для Уоррена была проблема личности и творческого воображения как ее созидательного источника.

Отразив отчуждение личности и разрыв традиционных связей, состояние духовного сиротства человека, романтическое мировосприятие стало как бы началом современности. ХХ век нанес новые удары по личности. В этих условиях наследие романтизма с его интересом к сложному духовному миру человека, к личности, творящей себя и стремящейся проникнуть в смысл своих связей с миром, играет огромное значение.

Уоррен мыслит поэтически универсально-философски, в традициях романтизма: человек - мир - вселенная, - таков его ракурс. Звездное небо над головой и моральный закон внутри человека, поражавшие Канта, - двуединый образный стержень поэзии Уоррена. Вот строки из его стихотворения 1980-х "Три тьмы" ("Three Darknesses"):

"It has something to do with vice and virtue, and the vastness

Of moonlit desert....

...Action fades into distance, but

You are sure that virtue will triumph. Far beyond

All the world, the mountains lift. The snow peaks

Float into moonlight...." [5,c.4-5]

Зрелая поэзия Уоррена пронизана присущим романтизму восприятием самой жизни как чуда и поэзии как провидения чудесных взаимосвязей единой жизни, единого бытия.

Одним из лейтмотивов поэзии Уоррена с середины 1940-х становится мотив осмоса ("osmosis") - взаимосвязи всего сущего, аналогичный во многом теме "Единой жизни" у Колриджа. Человек, писал Уоррен, существует "в мире, где происходит постоянное и глубокое взаимопроникновение, неизбежный осмос бытия, который в конечном счете не отрицает, а утверждает его личность" [1,c.183].

Для ранней лирики Уоррена было, напротив, характерно чувство изолированности, оторванности "я" и раздробленности, фрагментированности окружающего мира. Об этой разобщенности с железной логикой четырехстопного, почти идеально "правильного" ямба говорили, скажем, следующие стихи ("Mexico Is a Foreign Country:Four Studies in Naturalism"):

"The little drum goes rum-tum-tum,

The little hearts go rat-tat-tat,

And I am I, and they are they,

And this is this, and that is that..." [7, c.304]

На смену этому абсолютно разделенному, рационально классифициованному, сциентистскому миру категорий ("And leaf is leaf, and root is root; /...And cause is cause, effect, effect..." [7,c.304-305] в поэзии уже в 1940-е приходит совершенно иной образ мира, постепенно вытесняющий мир "раздробленных атомов". Это мир всеобщей космической взаимосвязи, в которой только и дано человеку понять свою природу и свою самость.

Осмысляя опыт романтиков в этом плане, как факт эволюции Мелвилла, например, особенно значимый для него самого, Уоррен пишет, что Мелвилл "отказался от прерогатив индивидуальности, чтобы приобщиться судьбы, объединяющей всех людей в единый духовный и эмоциональный организм", "он отрекся от своей независимости, чтобы быть включенным в мистическое тело человечества" [6,c.197]. Можно вспомнить здесь и мысль Вордсворта, высказанную им в предисловии к "Лирическим балладам" (1800), о том, что поэт повсюду несет с собой взаимосвязь и любовь, что любовью он связывает все человечество на всей земле и во все времена. Это движение романтиков в сторону "осмоса" бытия было воспринято и Уорреном. В 1940-е дополнительный толчок в этом направлении дала ему и его работа над эссе о Колридже.

Причем осмос бытия не только декларируется Уорреном как тема его поэзии, не только утверждается им лирически как тот основной закон, который провидит лирический герой-поэт, но пронизывает собой саму образную ткань. Взаимосвязь проникает все уровни и ипостаси бытия: язык у медведя розовый, как у младенца, а кровь - черная кровь голубики ("Audubon: A Vision") [5, c.165].

Но Уоррен - поэт ХХ века. Для него характерна полемика с лирическим субъективизмом романтиков. В теме осмоса у Уоррена постоянно присутствует как антитеза другой полюс - особость человека, его выделенность из природы, необходимость проявления им особых, собственно человеческих качеств.

Такова его поэтическая перспектива, например, в программном цикле "Одюбон: Видение" ("Audubon: A Vision", 1969), посвященном легендарному американскому пионеру, охотнику и художнику, составившему атлас птиц Северной Америки. Одюбон преисполнен любви и восхищения перед миром природы, но он убивает птиц, чтобы, познав их тем самым, воплотить их вновь на холсте во всей их красоте и в той среде обитания, которая им присуща. Одюбон для Уоррена - это архетип художника и человека вообще, творящего себя в мире через его познание. Ружье - насилие, совершаемое им над миром ради познания, - становится и образом его личности и его самости:

"To wake in some dawn and see,

As though down a rifle barrel, lined up

Like sights, the self that was, the self that is, and there,

Far off but in range, completing that alignment, your fate.

 

Hold your breath, let the trigger-squeeze be slow and steady." [5,c.223]

В художественном мире Уоррена любовь человека к сущему предполагает знание, нарушение естественного состояния, диалектику отрицания, "грехопадение". Таким образом, тема альбатроса "Сказания о старом мореходе" Колриджа получает в произведениях Уоррена иной поворот, и убийство птицы играет иную метафорическую роль: грехопадение, разрыв единой цепи жизни необходим человеку, в нем слава и радость человеческого бытия.

В образе Одюбона и других "охотников" мы видим своеобразное развитие Уорреном характерной для романтиков аналогии между процессом творческого самосозидания личности и творческим актом художника: и тот и другой создают свой образ мира, в котором действуют через знание. Для Уоррена это единый процесс творческого воображения: и всякая личность и художник дают форму материалу жизни, создают упорядоченность, смысл, целостное начало. В предисловии к поэме "Брат драконов" ("Brother to Dragons", 1953) мы читаем его знаменитые строки:"...Если поэзия это маленький миф, который мы создаем, то история - это большой миф, который мы живем и, нашей жизнью постоянно пересоздаем" [4,c.XII].

Если для романтиков, - Колриджа, например, - Природа была символом Божества и воображение показывало человеку, как Природа участвует в Боге, то мир Уоррена - мир постромантический, утративший Бога. Бог становится в его поэзии метафорой непостижимости Вселенной, а все сущее находится как бы по другую сторону "баррикад", бросает Богу вызов, вопит о справедливости, человек ищет великолепие в своем собственном творении, - так, лирический герой читает для этого стихи Милтона (“Folly on Royal Street Before the Raw Face of God”):

".... a gull

Kept screaming above the doomed city.

It screamed for justice against the face of God.

.... We

Mouthed our Milton for magnificence." [5, c.207]

Внутреннее напряжение в поэзии Уоррена создается диалектическим противоречием между ее "плотскостью", с одной стороны, и поиском смысла, с другой. В этом и продолжение романтического миропонимания и его подспудное отрицание, поскольку акцент Уоррена - на единой материи жизни, священность живого утверждается им без трансцендентной санкции.

Этот сдвиг акцента выражается, к примеру, в "перевернутости" религиозных метафор. Так, причастие его лирического героя - это универсальное, всеобщее причастие плоти. Мы видим разработку данного мотива, в частности, в цикле "Сказание Времени" ("Tale of Time", 1960-66), где лирическому герою открывается, что ждет его на нелегком пути познания: “поедание тела человеческого” ("There will also be the dream of the eating of human flesh" [5,c.244]). В этом причастии общей плоти и есть для Уоррена людское бессмертие и радость.

В "Бесплодной земле" образ воскресения в круговороте природы трактуется Элиотом с горькой иронией: миру города-призрака, теней Дантова ада, населяющих земной Лондон, нет возможности принять естественную связь жизни. Между миром романтика Уитмена, благословлявшего траву, которую будет питать после смерти его тело, и миром Элиотовской горечи и сарказма лежит целая эпоха. Элиот и Уитмен - фигуры типологического значения. Элиотовский тип миросозерцания отрицает миросозерцание уитменовское. Мы читаем у Элиота:

"That corpse you planted last year in your garden,

Has it begun to sprout? Will it bloom this year?

Or has the sudden frost disturbed its bed?

O keep the Dog far hence, that's friend to men,

Or with his nails he'll dig it up again!" [2, c.596]

Всем тоном банальной светской беседы, мельком брошенного замечания, натуралистичностью образов Элиот отрицает лирическую вдохновенность уитменовского страстного приятия круговорота жизни. Уоррен на новом витке спирали как бы возвращается к "Уитмену", уже пройдя и путь "Элиота": его образы находятся на стыке и натуралистичности Элиота и апофеоза Уитмена. Сам Уоррен писал об этом духовном продвижении личности в процессе творчества ("Знание и образ человека"), когда "мир, ранее вызывавший страх и отвращение, теперь может вызвать всеохватывающую любовь в безграничном созерцании [1,c.187].

Уоррен полон восторга и восхищения "телом мира". Он утверждает его значимость и ценность, его полноту и достаточность. Но с другой стороны, Уоррен постоянно перекидывает мост за рамки мира телесного, данного человеку только в ощущениях. Лирический герой Уоррена жаждет осмысления бытия. Уоррен по своему складу поэт-философ, для которого, по его собственному определению, "жизненные впечатления становятся постоянным источником нравственных обобщений", а "образ вырастает в символ", им движет "страстное желание познать" [1, c.179]. Потому, опираясь на опыт романтиков, он тоже стремится прочесть в Природе смысл бытия, сделать ее образ символом.

Уоррен пишет о том, что “мир - это притча” ("The World is a Parable"), голос, который нужно услышать ("the world is a voice, no ear needing"), "иероглиф", "метафора", его звезды говорят нечто мистическое [5, c.151, 158,239, 120].

Уоррен ведет при этом сложный диалог и полемику с романтическим миро образом. В романтической поэзии мы нередко находим своеобразную "зеркальность": природа как бы сочувствует герою, в ней есть соответствие его душевному состоянию. Осмысление этой "зеркальности" мы видим у Уоррена в стихотворении "Природа зеркала" ("The Nature of a Mirror"):

"The sky has murder in the eye, and I

Have murder in the heart, for I

Am only human.

We look at each other, the sky and I.

We understand each other...." [5, c.177]

Строфа начинается образом зеркального отражения, но и оно уже несколько сдвинуто: "небесный гнев" не таков, как гнев человека, и этому Уоррен находит очень простое объяснение, - "ведь я человек". К тому же, небо и человек смотрят друг на друга и понимают друг друга. Между ними устанавливается тесная "человеческая" и весьма ироничная связь, что подчеркивается и разговорностью тона и выбором метафор: мы читаем далее, что заходящее солнце краснее, чем мать в ярости ("the sun.../sinks/ Lower, larger, more blank, and redder than/ A mother's rage...").

И наконец, завершает это стихотворение образ другого "зеркала", в которое предназначено смотреться человеку, - зеркала Времени: "Time / Is the mirror into which you are stare". Человеку дано его собственно человеческое измерение, - определенность во времени, и его личном и историческом; солнце же садится так, как будто ничего не было: ни первого любовного опыта, ни Ф.Д.Рузвельта, ни 1930-х ("as though / F.D.R. had never run for office even, or the first vagina / Had not had the texture of dream"). Для солнца нет конкретно-исторического измерения, которое является важнейшим непременным измерением человеческой личности в зрелой поэзии Уоррена.

Поиск личностью своей личностности для Уоррена невозможен вне связи с сообществом, вне конкретно-исторического, вне прошлого и понимания своей причастности общей людской доле. Мысль о социуме как необходимом мире существования личности - постоянный мотив поэзии Уоррена. Скажем, в его стихотворении "Миннесотское воспоминание" ("Minnesota Recollection") из книги "Высоты и пространства" ("Altitudes and Extensions 1980-1984") лирический герой вспоминает, как в глухой сельской местности люди пытались найти пропавшего человека, создавая человеческую “цепочку голосов”, сопереживания, совместности [5, c.13].

Уоррен ведет полемику с романтизмом и в отношении типа личности. В отличие от многих романтиков в разладе героя и мира Уоррен видит человеческую несостоятельность, ограниченность героя. В творчестве Уоррена человек обретает свою личность, принимая свою ответственность во времени, свою ограниченность, свое несовершенство, свою общность с другими людьми, - свой "смертный предел". Так называется и его прекрасный сонет ("Mоrtal Limit") из книги "Высоты и пространства". Сокол взмывает в высоту все ближе к солнцу, все дальше от "земного" мира в разреженную атмосферу иных измерений, и лирический герой, душой устремляясь с соколом, сравнивает этот высокий мир мечты и земной, несовершенный мир, данный смертным, который наполнен конкретностью цвета и запаха, где и мечте суждено быть исполненной темных глубин [5, c. 6].

Как видим, поэзия Уоррена и продолжает собой опыт романтизма и полемизирует с ним. Для нее характерен своеобразный диалог с романтическим мировосприятием. Творческое освоение опыта романтиков сыграло решающую роль в поэтической эволюции Уоррена.

ЛИТЕРАТУРА

 

1.Уоррен Р.П. Как работает поэт: Статьи, интервью. Сборник. Пер. с англ. М.: Радуга, 1988.

2. The New Oxford Book of American Verse / Chosen and Edited by R.Ellman. N.Y.: Oxford Univ. Press, 1976.

3. Stitt P. The World's Hierogliphic Beauty: Five American Poets. Athens: The Univ. off Georgia Press, 1985.

4.Warren R.P. Brother to Dragons: A Tale in Verse and Voices. N.Y.: Random House, 1953.

5.WarrenR.P. New and Selected Poems, 1923-1985. N.Y.: Random House, 1985.

6. Warren R.P. Selected Essays. N.Y.: Vintage Books, 1966. P.197.

7.Warren R.P. Selected Poems, 1923-1943. N.Y.: Harcourt, Brace & Co., 1944.

 

24 апреля 1905 - 15 сентября 1989