Глава XIX. В водах Индийского океана

 

Во время последних шести остановок в Южной Африке на меня успел нагадить большой индри, я увидел одного из 80 оставшихся в дикой природе золотистых лемуров, был арестован в Конго и про себя побеседовал об американской политике с тремя мертвыми малагасийцами.

Коморос, моя первая остановка, состоял из трех «Г» – он был грязный, гадкий и грустный. И занял только четвертую позицию по РТБП. Моя поездка туда закончилась плачевно, но в этом я мог винить лишь себя. Моя футболка гордо возвещала, что я «РОЖДЕН БЫТЬ ДИКИМ» – не самый лучший вид для прохода таможенной проверки в аэропорте Комороса. У меня быстро отобрали крошечные щипчики для ногтей (которые без вопросов пропустили в предыдущих десяти аэропортах), сувенир с корабликом в бутылке, который я купил за день до этого («потенциально опасное оружие»), пристально рассмотрели мою бутылку «Листерина»[13], пытаясь понять, превышала ли она допустимый объем (нет, в ней было всего 5 мл, фух), и начали расспрашивать меня о моей национальной принадлежности, увидев острые палочки для еды в сумке (я брал их, чтобы не пользоваться местными грязными вилками, но решил об этом не распространяться).

В самой обыкновенной манере – такова Африка – самолет отправился из Комороса четыре часа спустя положенного времени, из‑за чего я не успел на рейс до Мадагаскара. Медлительная сторона позаботилась о том, чтобы подыскать мне отель и подать ужин. Здесь, впервые за все время, я отдался на попечение трех мусульманских миссионеров, сидевших рядом и точно так же опоздавших на свой рейс. Единственным десертом, который можно было найти в отеле, было вкусное ромовое мороженое с изюмом, которое стало моим первым холодным лакомством за два месяца. Сладость вызвала жаркие споры среди имамов, пришедших к заключению, что, хотя здесь и не содержалось настоящего алкоголя, вкус рома был непозволительным соблазном, «носом верблюда в шатре воздержания». Единственный неверный за столом с радостью принял и проглотил все четыре тарелочки замороженного счастья. Слава Аллаху!

Мне было жаль, что мои верующие знакомые не получили десерта, они очень приглянулись мне, особенно после рассказа о трудностях их миссии. Представьте себе все сложности поездки в бедную, далекую деревню язычников и попыток преподать им законы непонятной религии, будучи чужаком в их странном мире, попыток объяснить жителям, почему необходимо навсегда отказаться от алкоголя, наркотиков, танцев, свинины, секса вне брака, западных шоу, кино, откровенной одежды, вызывающего поведения, датских мультфильмов и похотливых мыслей и действий. И все это ради далекого места в раю.

Перед тем как я добрался до этого места, малагаси, как предпочитали назвать себя жители Мадагаскара, обратились друг против друга, убив больше сотни людей в ходе политических протестов, вспыхнувших весной, включая забастовки социальных работников, баррикады на улицах, мародерство и растущую анархию. В «Нью‑Йорк таймс» писали, что из‑за жарких споров между двумя людьми, называвшими себя президентами, и противоправных действий их сторонников «Мадагаскар сейчас находится в чреве крокодила».

Это не вызвало у меня такого страха, как возможность оказаться в зубах тигра или пасти шакала, и я только что посетил Сейшелы (РТБП = 2), Маврикий (РТБП = 1) и Коморос и не хотел вновь лететь через весь Индийский океан, чтобы посмотреть лишь одну страну. Поэтому я решил рискнуть и понадеялся, что крокодил уже наелся досыта.

Проблемы страны начались с неурядицы на выборах, связанной с двумя «Большими Людьми» – эгоистами, происходившими из разных племен и мест острова, имевшими разные взгляды на развитие страны, не имевшими друг к другу никакого уважения и следовавшими букве закона и демократическим идеям только на словах. Эти непримиримые африканские соперники часто не чурались применять насилие, каждая из сторон выходила на улицы, чтобы сорвать политические митинги соперников и запугать избирателей, обрекая их на пустые выборы и подделку бюллетеней, что привело к жуткой гражданской войне, уже потрясшей Кению, Уганду, Руанду, Анголу, Либерию, Конго и теперь добравшуюся до Мадагаскара.

Когда я пролетал над четвертым по величине островом на планете, я был разочарован, так как представлял себе сочный изумрудный ковер лесов, покрывавших землю. Вместо этого моему взору предстала бледная, сухая, красноватая глина, на которой раньше существовало 90 % местной экосистемы, так как леса были вырублены для получения древесины, пошедшей на мебель, дрова и уголь, а затем сожжены, чтобы расчистить почву для сельского хозяйства. Это была местность, где сотни видов животных были уничтожены человеком, включая карликового бегемота, эпиорнисовых птиц (весивших по 400 кг и являвшихся самыми крупными птицами на планете) и 19 видов лемуров, среди которых был гигантский лемур, превосходивший размерами гориллу.

После 90 миллионов лет отдельного эволюционного процесса Мадагаскар стал домом самых невероятных и теперь находившихся на грани вымирания видов животных и растений на нашей крошечной голубой планетке. Здесь обитали 70 видов лемуров, самые большие и самые маленькие хамелеоны Земли и 120 видов птиц, которые больше нигде не размножаются, – вместе всего 200 000 видов, 80 % которых нельзя было найти больше нигде в мире. Остров стал важным местом для всех защитников природы, но непоправимый ущерб уже был нанесен, животные смогли выжить только в парках и заповедниках, а местные жители продолжали охоту, вырубку леса, добычу угля. (Но прежде чем возмутиться и воспылать праведным гневом, давайте объективно вспомним о том, что коренные жители Америки истребили шерстистого мамонта и саблезубого тигра, от рук европейских поселенцев погибли странствующие голуби и леса, прерии с высокой травой, ледники, белоклювые дятлы, гризли, бизоны, горные львы и волки.)

После приземления мне удалось поближе рассмотреть остров, и политическая и экологическая ситуации перестали казаться столь безрадостными.

Малагасийцы одумались и осознали, что процветание не могло сосуществовать с анархией и насилием и что туристов совсем не привлекала уличная война. Когда я прилетел, малагасийцы вновь стали спокойными и мирными людьми. А чтобы у приезжих была уверенность в том, что такими они и останутся, к работе вернулись жандармы, следившие за забастовками и вставшие на позиции по всем уголкам острова, теперь невероятно тихого.

Туристы еще не успели вернуться. Туриндустрия была загружена лишь на 10 %. Мне не нужно было заранее заказывать номер в отелях (где я часто становился единственным клиентом), стоять в очередях, пытаться уйти от толпы в национальном парке или от назойливых англоговорящих гидов. Но было ужасно наблюдать, как страдала экономика этого чудесного места.

С земли безлесые территории оказались удивительно симпатичными – здесь было несколько горных цепей и сотни просторных впечатляющих долин, каждый акр которых использовался для того, чтобы прокормить 18‑миллионное население. Пейзаж напоминал заполненные водой рисовые прудики Азии, отбрасывавшие яркие зеленовато‑голубые блики под лучами весеннего солнца, склоны ее холмов, на которых аккуратно росли грядки моркови, салата и капусты.

Фрукты и овощи, которые я здесь попробовал, были свежими и дешевыми – всего за 25 центов я мог купить восемь бананов, или шесть сочных помидоров, или фунт экзотических фруктов прямо из леса. Я с удовольствием отведал вкуснейшей тилапии, стейк из мяса зебу (которого никогда до этого не ел), пресноводных креветок (о существовании которых не знал) и китайского супа (в котором плавали колено теленка и кусочки внутренних органов курицы, о съедобности которых я до этого не подозревал).

Зебу – представитель крупного рогатого скота, проживающий на юге острова и придающий окружающему пейзажу азиатский оттенок своими огромными рогами, жировым горбиком на шее и длинными складками кожи под ней. Зебу, более мирные и послушные, чем остальная скотина, были повсюду – от пашен на рисовых полях до дорог, по которым они тащили тяжелые деревянные телеги с огромными колесами. На вкус они тоже были ничего, немного напоминали буйволов, но их мясо было немного суше и жестче, чем говядина.

Почва долин была богата каолином (или китайской глиной), идеально подходящей для сохранения воды в рисовых запрудах и создания кирпичей. В каждой деревне, где я останавливался, находилось свое поле для производства кирпичей, спрятанное за фермами, на которых возделывалось от десяти до сотни рисовых запруд, каждая размером с баскетбольное поле, но с разными формами, подогнанными под ландшафт. Когда малагасийцы добавляли новое поле, они выгребали глиняную жижу, раскладывали ее у дороги, прокатывались по ней прессом, чтобы выдавить воду, и разрезали на бруски, давали им высохнуть в течение нескольких недель, а затем либо отвозили готовые кирпичи в город, чтобы заработать денег, либо использовали их для постройки новых домов, которые должны продержаться сотню лет (не считая соломенных крыш) и гармонично слиться с однотонной окружающей средой.

После этого фермеры затапливали прудики и часто запускали небольшой косяк маленьких рыбок, которые съедали личинок москитов и других неприятных насекомых. Испражнения рыбок падали на дно и делали почву плодородной. Позже крестьяне запускали в пруд несколько одомашненных уток или гусей, которые кормились откормленной рыбой и добавляли к почве свои собственные экскременты, и только после этого крестьяне вручную высаживали молодые ростки риса.

Половина человечества зависит от риса, включая множество самых бедных народов. Это их основной продукт питания, источник одной пятой всех калорий, потребляемых на земном шаре, и единственная распространенная зерновая культура, которую можно вырастить в жарком и влажном климате, где быстро увядают пшеница, ячмень, соя и рожь.

Но рис находится под угрозой. Его производство резко возросло в 1960‑е, во время «зеленой революции», так как селекционеры увеличили сбор урожая в три раза, чтобы прокормить растущее число обитателей стран, где рис был главным источником питания. Но урожай с акра земли с тех пор не увеличился, в то время как население удвоилось, а по прогнозам приблизится к 9,6 миллиарда в 2050 году, что потребует увеличения урожая риса еще в два раза.

Изменения в климате также окажут негативное влияние на рис, ведь повышение температуры приведет к засухе, жаре и испарению воды. Агрономы Корнуолла предвещают, что эта ситуация «заставит людей задуматься над новыми путями выращивания риса» и приведет к тому, что крестьянам придется оставить рисовые поля, залитые водой, на которой эта культура произрастала с библейских времен.

Многие из нас не совсем верно предполагают, что вода в запрудах нужна для того, чтобы питать растения, но на самом деле слой воды не позволяет сорнякам пустить корни. Сорняки приносят рису намного больше вреда, чем любой другой зерновой культуре, так как главным врагом риса является дикий рис, который свободно скрещивается с растущей культурой, итогом чего становится неконтролируемый обмен генами. Это дает дикому рису возможность противостоять губительным инфекциям, но также заставляет современный генетически модифицированный рис терять свою производительность. Из‑за нехватки свежей воды пережитком истории станут не только эти красивые заводи, но также и миллионы наших бедных собратьев, которые зависят от них.

Любое глобальное потепление нанесет наибольший ущерб тропическим культурам, потому что эти растения уже подвергаются действию самой высокой температуры, которую только могут вынести.

Более того, африканскому сельскому хозяйству был нанесен большой урон из‑за заражения, переносимого войлочником, которое напало на плантации кассавы и для которого до сих пор не найдено противодействие. А так как кассава (также известная как маниока, тапиока и юкка) является третьим среди самых важных источников углеводов на планете и миллионы бедных африканцев довольствуются ее крахмалистыми клубнями для восполнения запаса калорий, то возможность всеобщего голода выглядит пугающе реальной. Ох, Африка!

Мадагаскар известен своими лемурами, здесь в заповедниках выжили 99 видов, и мне посчастливилось увидеть десять видов за десять дней поездки длиной в 2000 километров.

Главная теория, объясняющая, почему лемуры живут только на Мадагаскаре, утверждает, что 100 миллионов лет назад их предки эволюционировали на Африканском континенте и случайно стали мореплавателями, когда их унесло в море во время штормов. Они проплыли через Мозамбикский пролив, шириной в 425 километров, и добрались до Мадагаскара 62 или 65 миллионов лет назад на кусках древесины, в то время как менее удачливые хищники утонули по пути. Эти туристы поневоле произвели несколько видов и заполнили незанятые биологические ниши Мадагаскара, таким образом избегнув борьбы с другими видами животных за еду или территорию и придя к процветанию.

Современные лемуры являются характерными жителями Мадагаскара, и среди них попадаются виды, ведущие ночную, дневную или сумеречную жизнь, некоторые из них равномерно активны днем и ночью, а сезоны засухи проводят в спячке. Их размеры варьируются от индри, которые могут весить до 110 кг и обладают жутким криком, разносящимся на километры вокруг, до крошечных карликовых мышиных лемуров, являющихся самыми маленькими приматами планеты – они могут поместиться в чайной чашке. Все они очень милые, трогательные и ласковые. (Я даже хотел написать о них небольшое стихотворение, которое стало бы моим первым «лемуриком».)

Самым редким считается золотистый лемур – существование этого вида открыли только в 1986 году. Он обитает только в тропическом лесу Раномафана.

Но как же найти это существо?

Поиск лемуров – не такое легкое занятие, как, скажем, поиск белок в Центральном парке или пищух на горе Уитни. Прежде всего, мне нужно было два дня добираться до Раномафаны, затем встать до восхода солнца, так как эти крошки проявляют активность и отправляются на поиск еды только между рассветом и девятью часами утра, потом мне нужно было нанять двух гидов, один из которых помогал мне искать лемуров, а другой вел через лес. Я шел через джунгли по холмистой местности два часа, продирался через плотные, влажные, липкие, скользкие джунгли, цеплялся за корни, лианы, вьюны, шипы, скользил по грязи и прятался в густых зарослях гигантского бамбука, ведь его самые молоденькие, нежные, покрытые пленкой цианида листья были любимым лакомством зверьков.

Преданный своему делу экспедитор повторяет этот трудоемкий процесс ежедневно на протяжении трех или четырех недель, чтобы хоть одним глазком увидеть неуловимого лемура, который прятался от ученых сотни лет. Удача улыбнулась мне в самый первый день, и я сделал четкие фотографии как самого золотистого лемура, так и его редкого сородича – широконосого лемура. Мои руки и ноги были покрыты царапинами от шипов, я подвернул ногу, мое чувство достоинства пострадало, когда на меня нагадил крупный индри. В целом вполне разумная плата за такую удачу.

 

Теперь закончим с лемурами и перейдем к разговаривающим мертвецам…

Культура Мадагаскара строится на религии вуду, которая пришла сюда из Африки, и поклонении предкам, которое малагасийцам передали их азиатские предки. Все это дополняла интересная церемония под названием «Фамадихана», или переворачивание костей.

После того как тело умершего проводило в могиле примерно пять или шесть лет и от него оставались лишь кости и сухожилия, члены семьи усопшего эксгумировали останки, открывали гроб, с любовью омывали кости, тщательно покрывали их медом для сохранности, затем танцевали с этими костями под зажигательную музыку, после чего складывали их в маленький ярко раскрашенный гроб для перезахоронения несколько дней спустя и проносили по улицам того города, жителем которого являлся покойник.

Я стал свидетелем этой церемонии в маленькой деревушке, где семья только что выкопала папулю и бабушку с дедушкой. На праздник собралось все поселение. Это было радостное событие, никоим образом не казавшееся им страшным или странным. Они устроили пышный праздник, издавали веселые звуки, танцевали на улицах, пили и хлопали в ладоши от радости, что их «старые добрые друзья» вновь посетили деревню на несколько дней. Участники шествия отнесли кости в дом семьи, где их показали всем домочадцам и представили как друзей, отсутствовавших долгое время. Им рассказали все семейные сплетни, проинформировали обо всех важных событиях, спросили совета по поводу всяких жизненных проблем и познакомили с новыми членами семьи и детьми.

Как почетный заморский гость я был приглашен на праздник, где меня попросили объяснить мертвецам, – ой, я хотел сказать, старым добрым друзьям, – то чудо, каким являлся Барак Обама, черный мужчина, – очень хороший, мудрый и умный черный мужчина, сказали они мне, – сын африканского отца, муж женщины, которая была правнучкой рабов, являвшийся теперь президентом великих Соединенных Штатов. Его выборы произвели огромное впечатление на африканцев и заставили полюбить Америку. И себя самих.

Как мне показалось, кости остались довольны моим рассказом.

 

* * *

 

Я возвратился в Йоханнесбург, чтобы пополнить запасы и завершить свою поездку полетом в сердце тьмы – Республику Конго и Демократическую Республику Конго. Большую часть времени здесь я провел, маневрируя между ямами на дорогах и уворачиваясь от попрошаек, пытавшихся раздобыть еду, переплывая реку между двумя государствами, торгуясь за резные поделки (самые лучшие из которых делались как раз в Конго) и теряя кучу записей, которые я сделал в интернет‑кафе, из‑за ежедневных трех или четырех перебоев электричества и десяти или двадцати коротких замыканий.

Когда в моем номере в отеле отключилась электроэнергия, замер и потолочный вентилятор душной комнаты, что означало, что мне нужно было выйти на улицу. Легче сказать, чем сделать. В моем полузвездочном отеле не было окон, чтобы осветить темный холл, а портье поставил только одну свечку на этаже в середине коридора длиной 50 метров. Одну свечку.

В Киншасе практически нечего делать, еще меньше занятий там во время перебоев с электричеством (только если вы не грабитель), но я нашел одно преимущество: я смог задешево постричься. Видите ли, половина ребят в городе сбривала волосы подчистую, а остальная половина чуть отращивала их в новом стиле под названием «Обама». Так как поддержание таких стилей требовало стрижки машинкой, то парикмахерские теряли клиентов во время проблем с электроэнергией, что давало мне, единственному патлатому человеку в городе, возможность сторговаться о стрижке ножницами за полцены.

К этому моменту я прикончил 60 батончиков на завтрак, 68 пакетиков смеси с ледяным чаем, 6 кг мюсли, 49 футболок с Нью‑Йорком, семь романов, 750 таблеток витаминов, пузырек с таблетками для очищения воды, бутылку репеллента и бутылку средства защиты от солнца, 20 дорожных комплектов принадлежностей для шитья (которые я использовал в качестве подарков и чаевых), две пары ношеных тряпичных штанов, полкило мацы, шесть банок сардин, восемь гигабайтов памяти фотокамеры и двенадцать из тринадцати стран, которые я хотел посетить. Мой зуб пронизывала острая боль. Пришло время отправляться домой, так что я решил напоследок сделать парочку фотографий, за что и был арестован.

Я не делал фотографии в Конго и ДРК, так как ничего мне не приглянулось – только грязь и разруха. Но мне показалось, что кому‑нибудь дома может понравиться хоть одна фотография, так что я вышел из отеля и сделал два снимка магазинчиков через дорогу. Это спровоцировало незамедлительную волну криков, тыканья пальцами и трясущихся кулаков местных жителей, после чего на меня набросились вездесущие полицейские в гражданском.

После проверки моих документов и долгой лекции на французском языке они объяснили мне, что ветхая полоска старого асфальта перед моим отелем являлась главной дорогой, ведущей от реки Конго к столице, и что повстанцы (которые постоянно хозяйничали на нескольких километрах этой дороги последние несколько лет) могли напасть с моря и добраться по реке до Кинаши (что было настолько же вероятно, насколько их попытки завоевать Кони‑Айленд), а мои фотографии могли пригодиться им, чтобы узнать месторасположение административных зданий и ударить по самому сердцу города. И все это было настоящим истерическим военным бредом. Единственной информацией, которую мятежники могли почерпнуть из моих фотографий, было месторасположение уличного кафе‑гриля, обсиженного мухами, где я съел свой завтрак, – и, на мой взгляд, это заставит их бежать отсюда быстрее, чем любое правительственное оружие.

После того как я бросил затею ответить им именно таким образом, так как мне не хватало знания дипломатического французского, я сказал полицейским, что я был просто американским туристом‑идиотом, который решил сделать пару снимков великолепного города, чтобы показать приятелям дома. Меня сразу же освободили за чистосердечное признание.

На следующий день я узнал, почему меня так легко отпустили в условиях репрессий: у полиции были дела поважнее и покрупнее, и тут размер имел значение. Утренние заголовки газет восклицали: