Плавание от Рио-Жанейро около мыса Горн. Прибытие в порт Каллао, на берегу перуанском, и пребывание в оном

Ноября 23-го числа в 5-м часу утра снялись мы с якоря и с помощью весьма легкого ветерка от востока, попутного течения и буксира пошли в путь. До полудня успех наш был очень мал, и мы чуть подавались вперед, а с полудня ровный ветер, при весьма ясной погоде, стал дуть от юго-востока; тогда мы стали править настоящим своим курсом к юго-западу.

В бытность нашу в Рио-Жанейро испанский посланник, посредством нашего консула пригласив меня к себе, просил о весьма важном для испанского двора деле, которое состояло в следующем. С того времени как португальцы завладели Монтевидео, дела между испанцами и ими пошли очень нехорошо. Первые европейские державы взялись быть посредниками между ними и получили обещание португальского посланника, в Париже находящегося, что двор его сдаст Монтевидео испанцам; но в самом деле из Рио-Жанейро беспрестанно посылали туда подкрепления, да и при нас три тысячи войска готовы были отправиться. На требование же испанского министра объяснений по сему случаю давались ему самые колкие и надменные ответы, даже до того, что он почитал их почти объявлением войны. «Каждый почерк пера бразильского кабинета есть объявление войны», – сказал он мне, говоря о нотах к нему здешнего министерства.

О таком положении дел между сими двумя дворами испанский министр должен был как можно скорее сообщить перуанскому вицерою: безопасность их владений в Южной Америке того требовала, а как он не имел для сего никакого случая, то и прибегнул ко мне и просил, чтобы в уважение дружбы и доброго расположения нашего государя к Испании я согласился по пути зайти в Лиму и отвезти туда его бумаги. Поелику время мне позволяло и я нимало от настоящего своего пути, следуя в Камчатку, уклониться принужден не был, то охотно согласился оказать услугу испанскому двору, которая, по уверению генерального нашего консула, должна быть приятна его императорскому величеству, о чем, однако ж, прежде я никому не говорил, но сего числа объявил по команде, что мы идем в Перу.

Оставив Рио-Жанейро, я должен сказать, что место сие мне очень понравилось по чрезвычайной красоте природы, о чем в замечаниях моих более сказано.

В 8 часов вечера 23-го числа ветер перешел к северо-востоку и при совершенно ясном небе начал дуть с такою силою, как обыкновенно дуют у здешних берегов муссоны; мы несли все паруса и шли миль по 7 и по 8 в час. Правил я таким образом, чтоб пройти устье реки Платы в расстоянии около 200 миль, дабы избежать действия сильного течения, стремящегося из сей огромной реки. Между тем мы приготовили и разложили наверху все ручное оружие, картузы с порохом, лядунки, рога, фитили и пр., чтоб быть во всегдашней готовности к сражению. Сию нужную осторожность я принял вследствие полученных мною в Рио-Жанейро известий, что возмутившиеся в Южной Америке испанцы нападают на суда всех народов,^[195] кроме англичан; а русских, по каким-то слухам, недавно стали они считать союзниками короля испанского.

Ветры, дуя с разной силой и при разных состояниях погоды, продолжали нам благоприятствовать: мы очень скоро подавались вперед. До 30-го числа с нами ничего примечательного не случилось, а сегодня в широте 34°, долготе 48 ½°, совсем против нашего чаяния, встретили мы русское судно, или, лучше сказать, судно под русским флагом, потому что на нем ни одного человека русского не было. Судно сие называется «Двина» и принадлежит архангельскому купцу Бранту. Корабельщик же оного – немец по имени Спратто. Из Архангельска оно пошло 3 сентября прошлого года и в ноябре того же года пришло в Гамбург, а в декабре вышед оттуда, 7 августа сего года прибыло в Буэнос-Айрес; 27-го числа сего месяца оттуда вышло и теперь идет в Гамбург. Не желая задержать его, чтоб отправить с ним письма, я дал ему только записку о нас, с тем, чтоб по приходе в Гамбург, он напечатал в газетах, где он нас встретил и что у нас все благополучно и все мы здоровы. Капитан сего судна сообщил нам другое о расположении инсургентов к русским, нежели что мы слышали в Рио-Жанейро: он сказывал, что они не только обходились с ним хорошо, но и по торговым его делам поступали справедливо и честно, оказывали ему особенное перед другими командирами купеческих судов уважение и не иначе называли его, как капитаном великой нации.

С 1 декабря до прихода нашего на вид Статенландии, что случилось 19-го числа, мы шли с разными ветрами, большею частью с северо-западной и юго-западной стороны; дули они вообще умеренно, но несколько раз и бури восставали, только ненадолго и не в такой силе, чтоб заслуживали особенного замечания. Погоды не были долго постоянные: мы имели часто ясные дни и туманные; иногда было облачно и дождь, а несколько раз и гром с молнией случался. Но все сии обстоятельства не заключают в себе ничего необыкновенного, чтобы стоили подробного описания. Следующие лишь случаи, на сем переходе повстречавшиеся, засуживают некоторого внимания.

Будучи уже в широте 37 ½°, долготе 53°, мы видели еще множество летучей рыбы, дельфинов и несколько черепах, которые, как известно, редко далеко от пределов тропиков показываются; в то же время появились и петрели, обитатели холодных стран; а в широте 38 ¾°, долготе 54 ½° стали нам попадаться морские растения и видели мы первых альбатросов. Воздух сделался гораздо холоднее, даже слишком холоден, судя по широте, в коей мы находились, ибо термометр стоял не выше 16°{209}.

В полдень 8 декабря случилось достойное замечания явление: в 3-м часу пополуночи на стороне ветра по горизонту показались тучи, из коих блистала вдали почти беспрестанно яркая молния. С рассветом тучи сии приблизились к нам; ветер стал дуть порывами, утихая иногда и часто переменяясь; молния блистала над нами с громовыми ударами; дождя же было очень мало. Погода в таком состоянии продолжалась почти до полудня, а после прояснилось, остались только местные облака. Но доколе гром был, каждый почти раз с переменой ветра наносил он чрезвычайно теплый воздух, который тотчас после первого дуновения принимал обыкновенную свою температуру, здесь тогда бывшую; термометр показывал 13°, а когда я поставил оный против нашедшего теплого воздуха, то он вдруг поднялся еще на 3°.

Примечательно еще, что так называемых тропических птиц,^[196] кои и имя свое получили от обыкновенного места своего пребывания между тропиками, мы видели в широте 46°, долготе 60°, а в широте 49¼°, долготе 61¼° видели мы около нас нырявших и плававших пингвинов, только такого рода, коего я никогда прежде не видывал. Один из них несколько времени следовал за нами: беспрестанно нырял в воду и опять показывался, производя крик, похожий на крик молодых утят. Сколько я мог заметить, что это должен быть род пингвинов, названных у Линнея Diomedea demersa; цвет их темно-кофейный, брюхо казалось белое, по бокам они имели белые полосы, которые мы очень хорошо видели, и около глаз были белые овальные круги.

Декабря 16-го в широте 52°, долготе 64¼° видели мы большое трехмачтовое судно, которое во весь день шло с нами одним путем, но при захождении солнца пошло к северо-востоку, по направлению к тому месту, где видны были многие фонтаны, пускаемые китами, почему я и заключил, что сие судно должно быть китоловное, находящееся на промысле. Сегодня мы видели очень много китов, а также и пингвины показывались. Некоторые мореплаватели утверждают, что появление пингвинов означает близкое расстояние от земли; но сегодня мы находились от ближайшего к нам берега Фалкландских островов не менее 100 миль, а 13-го числа, почти в таком же расстоянии к северу от них, мы видели пингвинов.

На сем переходе мы почти всегда находили, посредством астрономических наблюдений, что течением сносило нас к северу и северо-востоку иногда более 20 миль в сутки. Я заключил, что течение так сильно стремится здесь к северо-востоку потому, что мы находились на струе вод, кои, облекая мыс Горн из Великого океана, направляются между Статенландиею и Фалкландскими островами в Атлантический океан, и что если бы мы находились на меридиане Лемерова пролива, то есть ближе к патагонскому берегу, то совсем не имели бы противного течения, а вероятно еще, что оно бы нам благоприятствовало, почему я старался приблизиться к берегу Патагонии, но западные ветры до того не допускали.

Восточный мыс Земли Штатов, называемый Сан-Жуан, увидели мы в 6-м часу вечера, 19 декабря, будучи от него в 20 или 25 милях расстояния по глазомеру.

На другой день мы прошли Землю Штатов и стали огибать мыс Горн. Здесь нашли мы многочисленные стада альбатросов и множество касаток. Доколе обходили мы Землю Штатов, то течение в 42 часа увлекло нас к северо-востоку на 51 милю. Чтоб совсем обойти мыс Горн, употребили мы 25 дней, ибо почти беспрестанно имели противные ветры, дувшие большею частью от северо-запада и от севера.

В продолжение сего времени весьма часто терпели мы бури, которые иногда, а особенно от севера, свирепствовали с ужасной силой, но как судно наше было новое, очень крепко построенное и снабженное самыми лучшими снарядами, то бури сии, при всех своих жестокостях, не могли причинить нам никакого важного повреждения, ниже подвергнуть опасности. Однажды только, при весьма жестокой буре от севера, которая развела столь сильное волнение, какого мы во все путешествие не имели, один вал, вышед из-под кормы, так сильно ударил вверх, что в кормовых окнах выбил рамы и щиты и наполнил мою каюту водою, которою множество из вещей перемочило. Я принужден был велеть во все окна вставить щиты, обить их изнутри парусиною и приготовить парус, чтоб обтянуть корму, на случай, если бы щиты волнением выбило, что нередко случается в здешнем бурном море.

Погода часто была ясная, но большею частью, особенно при крепких ветрах от севера, пасмурная с дождем и градом и довольно холодная: термометр нередко стоял только на 5° выше точки замерзания. Однажды лишь был прекрасный день, какого мы еще не имели с самого отхода от устья реки Платы: при ясном небе и тишине термометр в полдень того дня стоял на 40°.

Альбатросы, пойманные у мыса Горн

Рисунок М. Тиханова

 

Время, употребленное нами для обхода мыса Горн, не только было крайне беспокойно для нас, ибо, по причине частых бурь и внезапных порывов, мы почти беспрестанно должны были находиться наверху, но и чрезвычайно скучно: кроме моря и неба, ничего не было видно, и шлюп качало ужасным образом. Одни лишь альбатросы и петрели^[197] летали около нас, а особенно первых было чрезвычайно много. Мы их ловили на уду и в разные дни поймали около сотни, более для забавы, ибо мясо сих птиц, как мы оное ни приготовляли, всегда удерживало противный запах морских растений, и потому по привычке только может быть употребляемо в пишу. Впрочем, издержав всю живность, которой запаслись в Рио-Жанейро, мы и альбатросами не гнушались. Птицы сии еще и того более были бы в чести у нас, если бы я не запасся разного рода приготовленными супами и мясом, жареным и вареным.

Новый год встретили мы у мыса Горн, будучи тогда в широте 54°, долготе 76°. Для сего дня унтер-офицерам и рядовым была дана лишняя порция вина; а между тем и жалованье роздал я им, в первый еще раз в сие путешествие, по двойному окладу и по курсу, как оное производилось на шлюпе «Диана», по которым матрос 1-й статьи вместо 4 рублей 32 копеек, получаемых им в России, получил здесь 2 2/3 червонца, то есть около 30 рублей. Это все вместе доставило им большое удовольствие, и они, сверх обыкновенных праздничных веселий нашего простого народа, вздумали еще играть комедию собственного их сочинения, что и было охотно им позволено, и дано еще изобретателям сего спектакля небольшое вознаграждение. Ничто так не способствует к сохранению здоровья служителей, как веселое расположение их духа: сим правилом всегда должно руководствоваться, а особенно в трудных походах.

Января 16-го мы обогнули мыс Горн. На другой день поутру видели мы очень ясно четыре высокие горы к востоку, в расстоянии по глазомеру от 40 до 50 миль. По наблюдениям нашим, оные должны были находиться на северной части острова Кампания{210}. Скоро после восхождения солнца горы сии покрылись облаками, и мы потеряли их из виду.

Сего числа продолжался тот же попутный ветер, который имел все признаки постоянного ветра, вдоль берегов Хили{211} и Перу беспрестанно с южной стороны дующего и в полосу коего, казалось, мы вступили. Однако он скоро перешел в западную сторону и потом несколько дней дул, переменяясь от северо-запада к юго-западу, и часто бывал довольно крепок. Настоящий же прибрежный пассат встретили мы 25-го числа в широте 33 ½°, долготе 74 ½°, с которым шли очень скоро и покойно. На всем этом переходе ничего достойного примечания не встречалось, разве только то, что в широте 43 ½° мы видели летучую рыбу, где я не помню, чтобы кому-нибудь она попадалась. Впрочем, часто видели мы китов и много морских растений, а по приближении к тропику встречали разного рода тропических птиц.

Летучая рыба и моллюски

Рисунок М. Тиханова

 

Февраля 1-го, будучи в широте 15°, долготе 77°, в 8-м часу вечера вдруг увидели мы влево довольно большой огонь, по-видимому, милях в четырех от нас, и хотя не могли рассмотреть судна, но по скорости, с какою мы его проходили, явно очень было, что он находился на судне, в противную нам сторону шедшем. Он был у нас в виду почти до 10 часов и закрылся за кормою. Некоторые из наших офицеров видели другой еще огонь, недалеко от первого: это еще первые суда, которые мы встретили по сю сторону мыса Горн.

Поутру 2-го числа сделалось по горизонту облачно. Потом облака сии превратились в туман и покрыли весь горизонт; туман скоро прочистился, но пасмурность осталась. Полагая, что нам не удастся взять полуденного наблюдения солнца, я стал на рассвете держать к северо-востоку, чтоб приблизиться к берегу гораздо южнее Лимы, дабы после, идучи вдоль его в самом близком расстоянии, удобно было узнать и отличить остров, который для не бывавших в Каллао{212} один только и есть признак для узнания сего порта. К полудню стало несколько прочищаться и показалось солнце. В полдень нам удалось взять высоту его, но на таком пасмурном горизонте, что широта, по ней определенная (12°44′), не могла быть верна. Мы должны были находиться весьма близко берега, который, однако ж, мрачность не позволила нам видеть до 2-го часу пополудни; а тогда, по очищении оной, вдруг открылись горы чрезвычайной вышины. Они состояли из трех хребтов, один за другим стоявших, из коих задний был непомерно выше других.

Усмотрев берег, мы смелее стали к нему приближаться, и в 3-м часу, будучи в 10 милях от него, мы нашли глубину 85 сажен, на дне зеленоватый ил с мелкими каменьями. В 4-м часу мы подошли к ближнему от нас берегу на расстояние миль пяти; он казался островом.

Опасаясь, чтоб не потерять своего места, буде здесь есть течение к северу, мы стали держаться к ветру до следующего утра. Густой туман, а часто пасмурность с мокротою, продержали нас у берегов Лимы до 7 февраля, которого числа после полудня достигли мы порта Каллао; но по слабости ветра принуждены были в 4-м часу вечера положить якорь при самом входе в порт. За три дня перед сим видели мы у здешних берегов два небольших инсургентских корсара{213}, которые, однако ж, к нам приблизиться не смели; испанцев же берут и грабят они подле самых их гаваней.

Лишь только положили мы якорь, как увидели шедшую к нам от стоявших в порте кораблей шлюпку, которая в 6-м часу к нам приехала, имея на корме военный испанский флаг. Мы чаяли найти в ней офицера, но увидели, что приехал простой квартермистр спросить нас, какое наше судно, откуда и пр., и нет ли писем из Испании. На первые вопросы дали мы ему удовлетворительные ответы; а о бумагах я не сказал ему, опасаясь их вверить в руки незначащего человека.

Ни квартермистр, ни гребцы его, кроме испанского языка, не знали никакого другого, а потому мы принуждены были толковать с ними кое-как. Мы от него узнали, что за восемь месяцев пред сим были здесь два больших русских корабля,^[198] шедшие в Северную Америку; что Вальпарайсо{214} в руках инсургентов, где они имеют 6 тысяч войска; а Консепция под королевским правлением и войск там 7 тысяч; что при здешних берегах находится много крейсеров со стороны инсургентов, из коих многие состоят из граждан Соединенных североамериканских областей и имеют патенты от правительства новой республики.

Вот первые известия, которые мы получили от первых приехавших к нам испанцев!

Они, уезжая, сказали нам, что на другой день, когда мы подойдем ближе, приедет к нам портовый капитан. Однако ж я, желая скорее отправить бумаги к вицерою и притом, чтобы они были ему вручены нашим офицером, не хотел дожидаться капитана над портом и рано поутру на другой день послал мичмана барона Врангеля в Каллао с тем, чтоб он спросил у коменданта, будут ли с крепости на наш салют отвечать равным числом выстрелов, и просил позволения ехать к вицерою в Лиму с проводником. С ним же послан был клерк 13-го класса Савельев для покупки свежего мяса и зелени, который должен был и ответ привезти в случае отправления Врангеля в Лиму. С рассветом увидели мы в гавани пять больших судов, пришедших ночью с моря: они были испанские. После мы узнали, что суда сии отвезли 4 тысячи войска в Консепцию, потом блокировали Вальпарайсо и теперь пришли сюда починиваться.

В 10-м часу сделался легкий ветерок от запада; мы тотчас пошли в Каллао. Потом ветер отошел к югу и стал дуть свежее, почему мы принуждены были лавировать и не прежде могли прийти на рейд, как в 2 часа пополудни. Подходя к рейду, встретили мы возвращающегося из города Савельева, который сказал нам, что на наш салют испанцы будут отвечать тем же числом выстрелов и что Врангель поедет в Лиму в 3 часа пополудни, когда от вицероя получено будет позволение.

Приблизившись к якорному месту, мы салютовали крепости из 7 пушек и получали выстрел за выстрел. Скоро после того как мы стали на якорь, приехало к нам несколько испанских господ, в числе коих директор таможни, желавший, как он сказал, поздравить нас с прибытием сюда и познакомиться с нами. Сначала мы не знали, как их принять, потому что они приехали на большой шлюпке под военным флагом и квартермистр стоял; это показывало, что на ней ехали люди значащие, но одеты они были в какие-то белые холстинные фуфайки и широкие панталоны, без галстуков и в круглых шляпах. После уже узнали мы, что здесь этот наряд во всеобщем обыкновении.

Вслед за сими гостями приехал от капитана над портом офицер и с ним один итальянец вместо переводчика. Офицер был послан сказать мне, что капитан над портом получил от вицероя повеление тотчас отправить Врангеля в Лиму и шлюпу сделать всякое пособие, какого только я потребую. После еще у нас были гости, в числе коих находились три дамы, одна из их жена здешнего генерала: они любопытствовали видеть шлюп.

Врангель возвратился уже поздно вечером и сказал, что вицерой принял его весьма хорошо, но не мог с ним говорить, потому что не сыскал переводчика; он же, кроме испанского языка, других не знает. В числе сегодняшних посетителей был миссионер отец Франциско, который предлагал нам свои услуги.

Февраля 9-го поутру, в 9 часов, ездил я на берег посетить капитана над портом и коменданта крепости: первый был болен, и потому меня приняла жена его, ласковая пожилая дама, а второй, старик лет шестидесяти, сам принял меня очень приветливо. После сих посещений я осмотрел место, где корабли наливают воду, и возвратился на шлюп. В 11 часов подошли мы ближе к берегу для удобности возить воду.

Поутру было у нас много посетителей, в том числе несколько дам, а после полудня приехал камергер вицероя с письмом ко мне: он был в богатом красном мундире с широкими позументами и со шпагою; переводчиком служил ему Абадиа, главный фактор Филиппинской компании, тот самый, которому государь император пожаловал орден Св. Анны 2-й степени за услуги, оказанные им одному из кораблей Российско-Американской компании. Камергер имел повеление звать меня завтрашний день к вицерою обедать и сказать мне, что он пришлет за мною свою карету; а Абадиа дал мне знать, будто бы от себя, что вицерою угодно завтра принять меня с некоторым парадом и что я могу взять с собою несколько из наших офицеров; но после я мог уже ездить к нему запросто. Сколько много считал он себя мне обязанным за доставление к нему бумаг, покажет письмо его ко мне. С Абадиа условились мы о снабжении шлюпа всем нужным.

Вечером приехал к нам с визитом комендант крепости Каллао с некоторыми из его офицеров и секретарь вицероя, весьма учтивый, приятного обращения человек, а также много дам, от которых мы не прежде захождения солнца получили покой. Несноснее всего было то, что они и кавалеры, их сопровождавшие, не знали никакого языка, кроме своего природного.

10-го числа в 9-м часу утра прислали с берега сказать мне, что вицеройская карета приехала за мною и дожидается; я тотчас с некоторыми из наших офицеров поехал в Каллао и нашел карету у самой пристани. Она была огромной величины; кругом в стеклах, внутри обита малиновым бархатом; выкрашена, однако ж, просто. Запряжена была шестью мулами одной шерсти; шоры и мундштуки на них были малинового бархата с серебряною оправою; кучера сидели верхом на передней паре и на задней, и как они, так и два лакея одеты были в красные суконные ливреи с серебряным позументом. При сем экипаже находились два гусара верхами. Присланный за мною офицер был подполковник Плато, начальник конной гвардии вицероя. Он мне сказал, что вицерой ожидает всех наших офицеров к обеденному столу; за мною прислал он свою собственную карету, а для прочих приготовлены другие.

Приехав на берег, пошли мы к коменданту завтракать, по приглашению его, вчера нам сделанному. Он нас угощал шоколадом, холодной водой и сигарками, извиняясь в бедности его мебелей и сервиза и жалуясь, что инсургенты всего его ограбили, взявши Сант-Яго{215}, столицу Хили, где он был начальником артиллерии.

В 11 часов утра отправились мы из Каллао и часа через полтора приехали в Лиму. Дорога широкая, совершенно прямая и ровная, местами песчаная и местами усеянная мелкими каменьями. От Каллао до Лимы расстояние 2 испанские лиги (10 ½ версты). От Лимы в 2 или 3 верстах начинается аллея: по дороге насажены высокие деревья^[199] в четыре ряда; между средними двумя лежит широкая ездовая дорога, а по обеим сторонам узкие аллеи под тенью деревьев для пешеходов. Подле города на левой стороне находится публичный сад, чрезвычайно пространный и наполненный разного рода плодоносными деревьями, а на правой стороне целые рощи апельсиновых и лимонных дерев.

Провожавший нас подполковник Плато – здешний уроженец, но воспитан и служил в Испании. Он был в плену у французов, от них ушел в наш корпус генерала Сакена и был знаком со многими русскими, о коих относится с большою похвалою и благодарностью. Он человек ласковый и словоохотливый: дорогою объяснял он мне все, что встречалось нашим глазам, называл все загородные дома и сказывал, кому они принадлежат. Не было ни одного из них, который можно было бы даже назвать изрядным, не только хорошим или красивым, и дорога здесь вообще кажется пуста и дика: кроме аллей, о коих я выше говорил, не видали мы ничего стоящего внимания.

При въезде в город находятся большие каменные ворота, довольно хорошо сделанные и украшенные столпами дорического ордена, над коими выставлен герб Испании, окруженный арматурою и надписью, означающею, что они построены при Карле IV, 1799 года. За ними тотчас начинается город, который нимало не соответствует красоте ворот. Я очень много обманулся в своих ожиданиях, думая найти Лиму красивым городом; но теперь увидел, что нет большего города в целом свете, который бы имел столь бедную наружность: улицы длинны и прямы, но крайне узки и нечисты; домики все одноэтажные и двухэтажные, низенькие, с смешными деревянными балконами, оштукатурены и выбелены, но так дурно, что все они кажутся запачканными в грязи. Почти перед каждым из них есть маленький дворик, имеющий вход с улицы узкими воротами. В воротах сих по стенам на обеих сторонах грубо нарисованы какие-нибудь фигуры, по большей части конные солдаты на лошадях с обнаженными саблями, как бы на часах тут стоящие. Церкви велики, но невысоки и украшены снаружи множеством колонн и резьбы, без всякого вкуса расставленных.

Проехав тремя улицами, выехали мы на большую площадь, весьма нечистую и наполненную съестными припасами: мясо, зелень, плоды – все здесь продается. Тут рынок, и кто бы мог вообразить, что сие запачканное место было главною площадью города? На одной стороне ее стоит соборная церковь, на другой – вицеройский дворец, в котором также и присутственные места; а против собора и дворца, сказать по-нашему, гостиный двор: большое здание в два этажа с галереями, где продается всякая всячина.

Когда мы подъехали к вицеройскому дворцу, встретил нас военный чиновник в мундире с двумя эполетами. В сенях стояла во фронте стража, состоявшая из нескольких гренадеров. У входа в первую залу были на часах два человека, одеждой не похожие на людей военных, но с алебардами; в первой зале находилось несколько чиновников, а во второй сам вицерой^[200] с большим числом разных особ, в мундирах и во французских кафтанах. Вицерой, ни слова не говоря, повел меня во внутренние комнаты, а за нами пошли и прочие. Пройдя комнаты три или четыре, пришли мы в большую залу, весьма богато убранную, в которой на стене висели образ и портрет короля; под ними поставлены были большие кресла, а по сторонам два стула. Вицерой сам сел на софу, на которую и меня посадил, а подле меня велел сесть одному чиновнику в шитом кафтане и с орденами, которого он называл Senor Intendent. Сей интендант говорил по-французски и должен был переводить наши разговоры. Всех прочих, как наших офицеров, так и своих чиновников, вицерой пригласил сесть поодаль.

Сначала вицерой спросил меня о моем здоровье и счастливо ли я дошел до сего порта. Дав на это ответы, я просил интенданта поблагодарить его за предложение своих услуг и за весьма лестное письмо, коим он меня удостоил. После спрашивал он меня о европейских новостях, о Рио-Жанейро, как мне нравится здешняя страна и пр., и, поговорив с полчаса, пригласил нас к вицеройше. Тогда мы пошли далее внутрь покоев и вошли в большую залу, где она сидела с 4 или 5 кавалерами, одетыми в шелковые голубые кафтаны одного цвета и покроя и в башмаках: это были придворные кавалеры вицероя. Вицерой нас ей представил, и так как она, кроме испанского языка, другого не знает, то разговор наш и не был продолжителен. Она была в простом шелковом, полосатом платье, но вся в богатейших жемчугах и драгоценных каменьях и сидела на креслах, имея под ногами малиновую бархатную подушку с золотыми позументами.

Морские купания в Каллао

Рисунок М. Тиханова

 

В 2 часа пошли мы за стол: вицеройша шла впереди,^[201] за ней дочь ее (молодая женщина, жена генерала, находящегося в Хили), потом вицерой, подле него я, а за нами офицеры наши^[202] и все прочие. Пройдя несколько комнат и большую галерею, находившиеся подле самого сада, вошли мы в столовую залу. Вицерой сел на переднем конце стола; по правую сторону села вицеройша, а меня посадил он подле себя по левую сторону; на другом конце против него сидела дочь его; подле нее президент{216} и другой какой-то знатный чиновник; подле меня сидел генерал, командующий здешними войсками; он был у нас переводчиком. Офицеры наши сидели в разных местах. Всех за столом было человек тридцать, в том числе одна духовная особа. Столовый прибор был не вицеройский: простая фаянсовая посуда, серебряные ножи и вилки. Стол состоял из множества блюд, приготовленных в испанском вкусе: жирно и с чесноком. Говядина, ветчина, сосиски, голуби, индейки, разные другие птицы и пр. были приготовлены в соусе и жареные; много зелени, плодов разного рода, но рыбы совсем не было. Вино было только красное, и им не потчевали: всякий наливал и пил, когда и сколько хотел.

После стола пошли мы тем же порядком в прежнюю комнату, где подали кофе, ликер и сигары. Через час после того, узнав от Абадиа, что уже время нам отправиться, потому что испанцы после обеда отдыхают, мы встали и откланялись. Вицерой проводил нас через две залы и велел сказать, что дворец и стол его всегда к нашим услугам, что мы можем видеть все в городе и он даст повеление показать нам все его достопамятности.

В вицеройском дворце многие комнаты убраны очень великолепно, а другие, напротив, слишком просто. Мне показалось самым лучшим и пристойным украшением изображение в человеческий рост богини правосудия, нарисованное довольно искусно на дверях вицеройского кабинета; впрочем, может быть, богиня и не всегда помогает своими советами!

От вицероя пошли мы в соборную церковь. Огромное здание сие нимало не походит на деревянное: снаружи множество колонн и резьбы; внутри редкого ничего нет, кроме несметного богатства. В главном храме – алтарь круглый, весь из серебра; колонны в два ряда, балюстрады, подсвечники, лампады, пьедесталы под изображениями святых – все серебряное, и многие сии изображения также из серебра.

Из собора пошли мы в дом Абадиа, потом, к вечеру, я с двумя офицерами в вицеройском экипаже, а прочие в других каретах, отправились в Каллао, заехав прежде в Лиму на минуту к адмиралу, начальствующему здешними морскими силами, который сего утра присылал от себя офицера поздравить меня с прибытием. Проезжая по аллее, о которой я выше упоминал, мы видели по обеим сторонам дороги очень много прогуливающихся как дам, так и кавалеров, из коих многие нам кланялись. В 6-м часу вечера возвратился я на шлюп, проведя день весьма приятно.

Февраля 11-го я во весь день был на шлюпе: мы возили воду и дрова. Примечательного ничего не случилось; посетителей было очень мало; накануне, 10-го числа, по случаю воскресного дня, во весь день беспрестанно приезжали из Лимы дамы и кавалеры видеть наш шлюп. Офицеры, оставшиеся на оном, сказывали, что одна партия, состоявшая из нескольких дам и кавалеров, приехала с гитарами. Посмотрев шлюп, они сели на шканцах и просили позволения потанцевать. Нашим офицерам это показалось очень странным, но бывший тут ирландец сказал им, что здесь так водится и что партия состоит из людей благородных. Они танцевали по двое, кавалер с дамою, какой-то испанский танец. А вчера вечером, когда некоторые из наших офицеров прогуливались на берегу, один богатый испанец пригласил их к себе, сказав, что у него сего вечера собрание благородных людей, приехавших из Лимы.^[203] Офицеры нашли там очень много дам и танцевали.

Мы вообще заметили, что испанцы весьма учтивы и приветливы, и кажется, что они особенно хорошо расположены к русским. Другие европейские народы нередко имели с ними вражду, грабили, разоряли их и подрывали их торговлю. Россия же никогда ни в чем им не вредила, а напротив того, последнею войной с Францией она содействовала избавлению их от чужеземного ига; они в этом и сами признаются и считают себя обязанными русскому императору. Большая часть посетителей приезжали на шлюп для того, чтоб видеть портрет его величества, стоявший у меня в каюте.

Февраля 12-го в 10-м часу утра отправился я, взяв с собою трех гардемаринов,^[204] из Каллао в Лиму; мы поехали в двух наемных экипажах, заложенных каждый двумя лошаками. Сии повозки на двух колесах называются здесь балансины (Balancin). Во всю жизнь мою я не видывал экипажей смешнее, грязнее и беднее здешних; те, в которых у нас в Петербурге возят актеров, могут назваться почти великолепными в сравнении с лимскими наемными каретами: снаружи они сколько возможно замараны, так что едва цвет краски приметен; внутри все, чем они были обиты, оборвано, и остались одни голые доски, и те все в пыли, паутине; на двух колесах и без рессор, они очень тряски и для лошадей тяжелы; лошаки же – только что кожа да кости, в оборванной упряжке. Кучер – негр, сидит верхом, будучи, буквально говоря, прикрыт только рубищем, сквозь которое лоснится в разных местах черное его тело; полуобутый, небритый – и ко всему этому привязаны веревкою или ремнями ужасной величины шпоры. В таких экипажах шествие наше в Лиму было инкогнито: мы были в партикулярных платьях.

Приехали мы около полудня прямо к Абадиа. Поговорив с ним о делах касательно снабжения шлюпа всем нужным и распорядив все таким образом, чтоб в будущее воскресенье (17 февраля) мне можно было отправиться в путь, пошли мы с ним смотреть город. Он нас водил в три монастыря: Милосердия, Св. Августина и Св. Доминика. Все они чрезвычайно велики, в два этажа, имеют по 3 и по 4 двора внутри, кругом коих строение в обоих этажах с пространными галереями. Здания сии, по огромности своей, более походят на казармы, чем на монастыри. Внутри их очень чисто; церкви же наполнены богатствами: алтари из чистого серебра. Самый богатый алтарь во всей Лиме мы видели в монастыре Св. Доминика, посвященный Богоматери Росарии (de Rosaria); он стоит по правую сторону главного алтаря. В нем, в весьма высокой церкви, от полу до потолка нет ничего, кроме серебра: колонны, пьедесталы, балюстрады, все верхние и нижние украшения, лампады, подсвечники, изображения святых – все из серебра. Венцы на Богоматери и на Иисусе, которого она держит в руках, украшены множеством самых редких драгоценных каменьев, равно как и ризы. Самый огромный монастырь здесь Св. Франциска, но мы не ходили его смотреть, потому что, кроме величины, он ничего примечательного не имеет. Мы хотели видеть женские монастыри, но нам сказали, что туда вход всем мужчинам строго запрещен. В Лиме мужских и женских монастырей не менее, как и во всяком другом испанском городе одной с ним величины.

После монастырей ходили мы смотреть реку Римак, текущую через город, недалеко от вицеройского дворца и подле самого монастыря, принадлежавшего иезуитам. Река очень не широка: не более, я думаю, 50 сажен, но чрезвычайно быстра; через нее сделан нарядный каменный мост.

Обедали мы у Абадиа. В звании первого фактора Филиппинской компании живет он с прочими ее служителями в весьма большом доме, ей принадлежащем. Каждый из них имеет свои особенные комнаты, но все пользуются общим столом, который сегодня был очень недурен и, что удивительно, противу испанского вкуса: ни в одном блюде не было чесноку.

В 5 часов вечера мы поехали из Лимы и едва, на тощих конях, дотащились до Каллао и уже вечером поздно приехали на шлюп. Тут я узнал, что некоторые из тех господ, с которыми я познакомился у вицероя, приезжали посетить меня.

Февраля 14-го в 8-м часу утра я с некоторыми из наших офицеров и гардемаринов отправился в Лиму смотреть артиллерийский арсенал и монетный двор, которые, по приказанию вицероя, должно было нам сегодня показать. Приехали мы прямо к Абадиа, с которым я сначала пошел к вицерою, чтоб ему откланяться и благодарить за его хорошее к нам расположение. Однако ж он не хотел сегодня со мною прощаться и уговорил меня, чтоб я в субботу (16-го числа) приехал к нему обедать запросто в семейном кругу.

После осматривали мы арсенал и монетный двор: оба сии заведения, в сравнении с европейскими, заслуживают весьма мало внимания. В арсенале находятся и казармы артиллерийских служителей; в них довольно чисто и опрятно; но это все было приготовлено. Офицеры в богатых парадных мундирах, солдаты в чистом платье, по казармам все уложено и вычищено – все сие ясно показывало, что велено было приготовиться, чтоб нас принять. Впрочем, маленький литейный завод, на котором льют мортиры и пушки из меди, привозимой из Хили; оружейная, где починивают старые ружья и приделывают замки и ложи к стволам, привозимым из Европы; рабочая, где делают лафеты из некоего рода здешнего весьма крепкого дерева; литейная пуль и другие маленькие заведения – вот все, что составляет существенное достоинство лимского арсенала, а остальное ничего не значит. Орудий больших и мелкого, как огнестрельного, так и ручного, оружия очень мало. Достойною замечания, а может быть, и подражания показалась мне зала, где преподаются артиллерийские науки; в ней на стенах развешаны большие планы и профили почти всех фортификационных и артиллерийских предметов в соразмерной величине, так что учащийся, куда ни взглянет, вез<