В которой крайняя степень возмущения

— Вот мразь! — по мере моего чтения периодически басила Полетт, плескала нам компотику и отрезала по ломтику кекса, который был просто фантастическим — таял во рту, с цукатами, грецкими орехами, изюмом и еще чем-то загадочным и совершенно изумительным.

Едва я проглатывала очередную порцию, как она торопила меня читать дальше. Наконец прозвучала подпись: «Жерар Филен», — и мадам Бетрав со сжатыми кулачками натурально подпрыгнула в кресле.

— Ну и гадина! Хоть бы своим именем подписалась! Но так, исподтишка, поливать грязью всех вплоть до моего Жака!

Я отшвырнула газету. Жерар Филен, Жерар Филен — что-то очень знакомое, но я никак не могла вспомнить человека с таким именем.

— Гадина… — повторила Полетт, внимательно глядя на последний кусочек кекса.

— Бери, — сказала я. — Я уже наелась.

— Еще чего! Так нечестно. Давай поровну! — Она разрезала его и ножом пододвинула мне чуть большую порцию, поглядывая на пустой кувшин. — Тьфу! Не рассчитала я с компотом. Подожди, никуда не уходи! Я сейчас еще принесу. Слушай, а давай винца? А? Ну по чуть-чуть? Хуже-то от глоточка вина еще никому не бывало.

Я усмехнулась.

— А не проще, если мы вдвоем спустимся на кухню? Там все есть, и вино, и минералка. И вообще, тебе не кажется, что уже пора начинать готовить обед?

— Обед? — Маленькая ручка крутанулась в воздухе. — А! Успеется! У тебя людская кухня такая шикарная! И посуда! Прям жалко. Хоть ресторан открывай! Ну, чего ты тормозишь? Пошли, пошли! — Она мгновенно подхватила поднос и покатилась к двери; я едва поспевала следом. — Слушай, одного я не пойму, Консидерабль — правда твой любовник или она это выдумала? — Мы спустились с лестницы, и Полет, распахнув дверцу холодильника, изучала его содержимое. — Вот чудаки! Вина своего завались, а у них полхолодильника пивом забито! — Она пощелкала пальцами по жестянкам.

— Просто Марк любит пиво…

— Я и говорю, чудаки! И фрукты покупные…

— Но киви и манго у нас не растут!

— Дались они тебе! Деньги портить. А вино-то где? Не вижу ни одной бутылки!

— Не может быть! — Я подошла поближе, тоже заглянула в холодильник. — Да вот же! — Я потянулась к глиняному кувшину.

— Так бы и сказала, что не в бутылке, а в кувшине. — И он был уже в ее руках! — Ты давай сядь, сядь, а то мне опять надрывать шею.

Я послушно опустилась на диванчик — самое низкое из того, чтобы было на первом этаже.

— Ну, выдумала подруга или правда путь на экран лежит через диван?

— Все не так просто, Полетт. Для кого-то, не исключаю, так, но мои отношения с Консидераблем складывались иначе.

— То есть ты ему подольше не давала, чтоб не бросал?

— Да нет же! Пойми, он стал моим учителем, почти отцом. Понимаешь, у меня не было отца. А Консидерабль, умный, добрый, взрослый человек, стал возиться со мной. Я ужасно его полюбила! Правда. Искренне. И все остальное произошло потом как-то само собой… Я просто не знала, как иначе выразить ему свою любовь!

— Отца не было вообще?.. Это у тебя чего? Пармская ветчина? Обожаю! Будешь?

— Был, конечно. Бери-бери, ешь что хочешь. Я уже сыта. Я даже ношу его фамилию. Но родители развелись, когда я была совсем маленькой, и он уехал к новой семье в другой город. Я его практически не видела.

— А с отчимом не сложилось? Понятно. А где у тебя хлеб?

— Да этих отчимов было с десяток! Хлеб вон в шкафу, открой верхние створки… Мать была просто одержима идеей снова выйти замуж, и ей было совсем не до меня, а уж им — тем более. Но они все от нее довольно быстро сбегали. С ней очень трудно жить под одной крышей.

— И ты тоже сбежала? С Консидераблем?

— Я сбежала, потому что хотела учиться. Не было бы Консидерабля, я бы все равно сбежала! Я не хотела жить как она, не хотела выходить замуж за соседа, как она, лишь только потому, чтобы у меня был му-у-уж! А потом всю свою оставшуюся жизнь тратить на поиски нового!

— А я хотела за соседа… — Прекрасные Софи-Лоренские глаза вдруг повлажнели. — И вышла, и родила девчонок…

— Извини. Я не думала тебя обидеть. Просто я сама не своя от этой всей ситуации и плохо соображаю, что говорю.

— А вино вы из каких бокалов пьете? — Она отвернулась и с нарочитой сосредоточенностью изучала посуду в буфете.

Низенькое, круглое женское существо в бесформенном темном платье с наивными оборочками. В разбитых туфельках на стоптанных каблучках. Жидкие волосики, аккуратно подобранные в пучок пластмассовой заколкой с полустертой «позолотой» и разноцветными пластиковыми стразами.

— Бери любые, Полетт. Только я вино не буду. Я налью себе минералки… Правда, я не думала тебя обидеть…

Я собралась встать и принести себе минералки, но она резко крутанулась ко мне. Прекрасное лицо теперь старательно изображало

улыбку. Настолько же прекрасное, насколько неуместное рядом с кургузым шарообразным тельцем без шеи.

— Ой, да сиди, сиди! — Коротенькие ручки запорхали. — Я тебе все дам! Точно минералки? Лучше сбегаю-ка я за компотом на людскую кухню. — Она подхватила пустой стеклянный кувшин, а в следующий миг была уже на пороге дома. — Я его литров десять наварила! — И скрылась за дверью.

На миг в темноватое помещение влетел яркий поток света с дружно заплясавшими в нем пылинками. Гомон голосов, звуки движения, работы. И снова все стихло. Каменная кладка старинного дома заботливо гасила внешний шум.

Окна, что ли, открыть, а то прямо как в склепе, подумала я, обводя глазами первый этаж. Если не считать большого нового холодильника и кое-какой новой кухонной утвари, все здесь было точно так же, как и полгода назад, когда я впервые увидела эти облупленные крашеные стены кое-где даже со следами плесени, этот потемневший от времени потолок с массивными балками, очень большой деревянный стол даже не на четырех, а на шести толстых ножках. Разномастные стулья, два из которых явно очень древние и наверняка бесценные, настоящий антиквариат. Антикварный же буфет позапрошлого века с гранеными разноцветными стеклышками и медными прутиками перекладин между ними, но, похоже, безнадежно утративший свою ценность — за долгую жизнь его красили и перекрашивали не раз и белой, и всякими другими красками. Ровесник ему — диван, покрытый полупротертым гобеленом неведомого возраста и происхождения. Еще один диванчик — на котором я сейчас сижу — куцый и низенький.

Два кресла: одно высокое, солидное, кожаное, с ушками и подлокотниками, другое — некогда бордовое или даже красное в клетку, разлаписто-бестолковое, шестидесятых годов прошлого столетия. Под ними — старинный небольшой и до сих пор еще мохнатенький ковер. Марк им очень гордится — он выткан монашками и был приданым его прабабушки, получавшей «образование» в том монастыре. Внушительные часы в резном корпусе — из того же приданого. И совсем уникальная вещь — клавикорды, но Марк даже не может сказать, кто и когда на них играл. Замечательный по строгой красоте камин, хотя им нельзя пользоваться — не действует дымоход. Над камином висят охотничьи ружья — тоже гордость Марка, и он знает историю каждого и историю каждого из их хозяев. Остальные стены густо увешаны картинами в рамах и без. А на каминной полке стоят разнообразные подсвечники — своего рода коллекция его матери — и керосиновая лампа. Именно эта лампа светила нам в первый день моего здесь появления.

Глава 7,

Которая опять полгода назад

Марк внес меня в дом на руках, небрежно толкнув ногой входную дверь.

— Лола! Смотри, какая у нас гостья!

В нос ударил характерный запах старого сыроватого дома, смешанный с ароматами какого-то пряного кушанья, и я вдруг поняла, что жутко хочу есть… Здесь было тепло, но еще темнее, чем на улице, где по-прежнему лило с мрачного неба.

Из полумрака нам навстречу метнулась высокая тоненькая девушка, пожалуй, даже подросток.

— Что за гостья?! — Очень возмущенный голосок. — Она ж вся в грязи! Кого ты приволок? Ты с ума сошел! Ой… боже… — Лола подошла ко мне совсем близко, и я уже вполне отчетливо видела хорошенькое юное личико и растерянные большие глаза. — Ой… Марк! Этого не может быть! Это ж сама… Ой! Нет!.. — Длинные пальчики с остатком облезлого маникюра на ногтях прижались к ее щекам. — Этого не может быть, Марк!..

— Может, может, Лола! Ты давай свет тут организуй! Свечи, что ли, зажги. И поищи эластичные бинты! Они точно должны быть! В аптечке! — Он уверенно нес меня куда-то; Лола торопливо семенила следом.

— Ни в какой они не в аптечке, а в буфете! Я знаю, где они! А где ты ее взял? И почему она в грязи? Зачем бинты?

— Ногу она вывихнула! Упала, не может ходить! И поищи, что ей надеть после ванны! — Он стал подниматься по лестнице. — Халат какой-нибудь потеплее, чтобы…

— Халат — ерунда! Но с ванной проблема, Марк. Бак пустой. Надо греть тридцать минут!

— С ума обалдела? Какие еще тридцать минут?! — Марк пихнул ногой какую-то дверь, и мы оказались вроде бы в спальне. Здесь было немного светлее.

— А сколько, Марк? Ну, двадцать пять! Не меньше!

— Подождите! — вмешалась я, выходя из оцепенения.

Они замерли на месте и смотрели на меня так, будто секунду назад меня здесь вовсе не существовало.

— Спасибо огромное за заботу, но, думаю, моей ноге сейчас полезнее лед, чем горячая ванна. А одежды у меня в машине полно. И если вам, Марк, будет не сложно…

— Не сложно ему, не сложно! — перебила Лола. — А вы правда сама… э-э-э… Соланж Омье?.. — Мое имя она произнесла с придыханием и восторгом.

— Правда, правда! — закивал Марк. — Между прочим, Лола — ваша самая горячая и пламенная фанатка!

Лола потупилась.

— Ну, Марк…

— Да, да, да! Истинная фанатка! Она так переживала, когда узнала, что вы больше не будете вести «Коктейль»! Лола, ну не стой ты! Свечку, что ли, принеси! — Марк сделал пару шагов и остановился у двери в конце комнаты. — В ванной ведь будет полная темень! Ванна не ванна, но умыться-то гостье надо?

— Ты меня не слышал, Марк? Бак пустой! Набирать да греть полчаса! Не волнуйтесь, мадам! Я сейчас моментально вскипячу чайник! Чтобы умыться, вам хватит! — Она развернулась и бегом побежала вниз по заскрипевшей лестнице. — А ты не стой, Марк, неси ее сюда и сходи за ее одеждой! Это ж ужас, какая она грязная! — донеслось уже снизу.

— Извините, — пробормотал Марк и понес меня обратно. — Мне так неловко, что у нас ни воды, ни света…

— Не страшно. Это мне неловко! Свалилась на вашу шею.

— Да ну, какие пустяки…

— Лола — это ваша сестра? Он фыркнул.

— Нет, что вы! Лола ухаживала за моей мамой, когда мама болела. А теперь просто заходит, ну чтобы помочь по хозяйству.

— Хорошенькая. Ваша невеста?

— Шутите? Ей семнадцать лет! А мне тридцатник!

— Ну, так что же? Можно и подождать, если она нравится вам и, похоже, вашей маме. Да?

— Нет, — неожиданно сухо ответил он. — Моей маме уже никто не нравится. Ее нет больше на свете.

— О… Простите, я не знала… Я…

— Пожалуйста, не будем об этом. — Он опустил меня на низенький диванчик. — Лола, ну что ты там копаешься?

— Сейчас, сейчас!

На большом столе вспыхнула керосиновая лампа, осветив нежное лицо и фигурку, и я еще раз подумала о том, до чего же хорошенькая девушка.

— Лола, а чайник?

— Я не могу все делать одновременно! — Она схватила электрический чайник и ковшиком стала наливать в него из ведра воду. Обернулась ко мне и со смущенной улыбкой добавила: — Не волнуйтесь, мадам. Он закипает ровно за минуту! Это очень хорошая фирма. Я сейчас принесу вам полотенце. — И стремглав унеслась вверх по лестнице.

— Спасибо, Лола! — крикнула я ей вслед и тихо сказала Марку: — Она, правда, хорошенькая и очень славная девочка.

Он с заметным недовольством передернул плечами. Снял свою перепачканную куртку, свернул ее грязью внутрь, положил на ближайший стул.

— Мне-то что? — Подошел к раковине, открыл кран и стал мыть руки.

— По-моему, она в вас влюблена…

Он обернулся и пристально посмотрел на меня.

— Не придумывайте! — Завернул кран, обтер руки какой-то тряпкой, шагнул к буфету. Вытащил из буфета миску, повертел в руках, убрал обратно, достал побольше. Оттуда же извлек чистое кухонное полотенце и направился к ведру с водой, из которого Лола наполняла чайник. — Если уж она влюблена в кого, то в вас!

Без куртки, в футболке с коротким рукавом он оказался еще более плечистым, а оттого даже, пожалуй, коренастым. И двигался он немножко косолапо, и кисти рук были непропорционально великоваты, и эта дурацкая короткая стрижка, и курносый нос, и теперь я уже точно знала, что он моложе меня на целых пять лет, но…

Он налил в миску воды, опустил туда полотенце, подошел ко мне, присел на корточки, поставил миску на пол и заговорщицки понизил голос:

— Вы себе даже представить не можете, какое чудо для нее сотворили своим появлением. — Осторожно стянул носочек с моей распухшей ноги, закатал штанину моих перепачканных грязью брюк. — Вы ее кумир! — Он снизу вверх смотрел мне в глаза.

— Вы мне это уже говорили. — Я едва справлялась с дыханием от уверенных и очень нежных прикосновений его огромных рук к моей ноге. Наверное, следовало бы самой освободить от всего свою ногу, но…

— Вам неприятна популярность? — Его взгляд сделался еще более пристальным, а руки ловко оборачивали холодным полотенцем мою щиколотку.

— Да, Марк. — Я больше не могла выносить его взгляд и отвернулась. — У вас есть запретная тема. У меня тоже.

— Понимаю. Но, пожалуйста, будьте снисходительны к Лоле. Она же еще совсем ребенок.

Где-то наверху в темноте — горящая лампа отсекала теперь верхнее пространство дома — скрипнула и открылась дверь. Легкие шаги по деревянным половицам.

— О! Марк! Ты еще здесь? Или ты уже принес ее одежду? — Лола появилась на лестнице, нагруженная смутными в полутьме вещами, и, спускаясь, заговорила уже со мной: — Мадам! Я несу вам полотенце и большой плед! И еще несу чистый таз. В нем никто никогда не мыл ноги! Только умывалась мама Марка. Такая была чистюля!

Я видела, как Марк поморщился.

— Ладно, милые дамы, — тем не менее, весело сказал он, вставая во весь рост. — Я пошел! Не скучайте без меня. Вернусь через полчасика. Почаще меняйте холодный компресс. Вернусь — наложим тугую повязку.

Лола растерянно посмотрела на него, на меня, на него.

— Как это через полчасика? Я же слышала, как подъехала твоя машина!

— Но ее вещи в ее машине, а не в моей!

— Как это? — От растерянности Лола в обнимку со своей ношей даже опустилась на ближайший стул. — Ой, а лампочки! Ты же ездил за лампочками… А привез ее…

— Лола, я вам все объясню, — сказала я. — Идите, идите, Марк, а то совсем темно делается!

— Нуда. Ваша-то машина открытая стоит… Слышь, Лола! Не утомляй гостью дурацкими расспросами и сама поменьше глупостей болтай!

— Что ж я, дура совсем, что ли, что ж я совсем не понимаю… — повторяла Лола, а он смотрел на меня и не двигался с места.

Смотрел так, будто я могла исчезнуть в любую секунду.

— Ну идите же, идите, — поторопила я, только сейчас окончательно осознавая, что абсолютно все мои вещи и даже документы сейчас в машине, которая брошена неизвестно где.

— Да-да… — словно придя в себя, произнес он и ринулся к куртке на стуле. Схватил ее, начал надевать, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

— Ты чего? — сказала Лола. — Так и пойдешь в грязной?

И тут снаружи донесся шум подъехавшей машины. Мы все переглянулись так, как если бы нас застали за чем-то ужасным.

— Кого еще принесло в такую дождину? — недовольно проворчала Лола, опуская на пол таз и вскакивая со стула.

Она ринулась к двери, Марк — за ней.

— Подожди, я сам! — Он распахнул дверь. На пороге стоял высокий человек в черной, блестящей от дождя накидке и форменной фуражке. Со своего места я не видела его лица.

— О! Здорово, дядя Жак! — сказал Марк, протягивая ему руку. — Какими судьбами? Заходи!

— Здорово! — добродушно ответил тот, шагнул внутрь, и они обменялись рукопожатием. — А у тебя чего телефон не работает?

— Ага, — встряла Лола. — Отключили за неуплату! Добрый вечер, дядя Жак! А мобильник он в колодец уронил.

— Свет тоже за неуплату отключили?

— Ха! — фыркнул Марк. — Нет! У меня же свой движок. Просто лампочки кончились! Заходи, не стой на пороге!

— Да погоди ты! Тут дело такое…

— Какое?!

— Ну как тебе сказать… Короче! Я тебе во двор «бугатти» на тросе приволок…

— «Бугатти»?.. — выдохнула Лола. Марк закашлялся.

— Ну да, — сказал дядя Жак, глядя в пол, и почесал рукой под фуражкой. — «Бугатти». Красный. В твоих виноградниках стоял. Крыша сломана. Бензин кончился. И битком набит сумками с бабьим шмотьем!

Лола покосилась в мою сторону.

— Черт знает что!.. — продолжал жандарм. — Просто пусть у тебя в сарае постоит, чего ему под дождем мокнуть? Пока еще разберемся чей, да что, как сюда попал, куда делась его хозяйка… Ладно?

— Дядя Жак, понимаешь, дело в том… — откашлявшись, начал Марк.

— Офицер! — сказала я. — Простите, что вмешиваюсь, но это мой «бугатти», и я никуда не делась. Я здесь.

Глава 8,