Почему важно понимать до-символическое использование языка

 

До-символическое использование языка имеет характерную особенность: его функцию можно выполнить, если необходимо, без грамматически или синтаксически сочленённых символических слов. Его функцию можно выполнить даже без распознаваемой речи. Чувство общности создаётся среди животных коллективным лаем или воем, и среди людей – скандированием, групповым пением и похожими действиями. Показатели дружелюбия, такие как: «Доброе утро» или «Хорошего дня» можно создать улыбкой, жестами или, среди животных – обнюхиванием, и т. д. Хмурость, смех, улыбка, прыжки и пр. может удовлетворить множество нужд выражения без применения вербальных символов. Однако применение вербальных символов – более привычно для человека, и поэтому вместо выражения наших чувств физической расправой с оппонентом, мы можем разнести его проклятиями; вместо того чтобы топить печали в алкоголе, мы можем, например, писать стихи.

Крайне важно понимать до-символические элементы, которые входят в наш повседневный язык. Мы не можем свести нашу речь к предоставлению и запросам фактической информации; мы не можем ограничить себя сугубо буквально правдивыми утверждениями, иначе мы бы едва смогли сказать даже «Рад вас видеть», когда это будет необходимо. Интеллектуально педантичные люди часто советуют нам «говорить, что мы думаем», «думать, что мы говорим» и «говорить только, когда нам есть, о чём поговорить». Этим рекомендациям, конечно же, невозможно следовать.

Как правило, необразованные люди знают о до-символическом использовании языка (и часто понимают его интуитивно), как и «образованные» люди, которые относятся с ярым презрением к глупости других, и часто имеют очень высокое мнения о своей проницательности. Такие «просветлённые» люди слушают болтовню на чаепитиях и собраниях, и заключают, что все гости – болваны, кроме них самих, естественно. Они могут узнать о том, что люди часто выходят из церкви, не помня, о чём была проповедь, и заключить, что прихожане – либо болваны, либо лицемеры. Они могут услышать политическую речь партии оппозиции, подумать: «как только люди верят в этот бред?» и заключить из этого, что в целом люди такие неразумные, что заставить демократию работать не получится никогда. (Они, скорее всего, не обратят внимание на то, что такие же выводы можно сделать, послушав речи, которым аплодируют они). Практически все такие удручающие выводы о глупости и лицемерии наших друзей и соседей – несправедливы при таких свидетельствах, потому что к ним обычно приходят, учитывая стандарты только символического языка к лингвистическим событиям, которые частично или полностью до-символичны по характеру.

Следующий пример может внести прояснения. Представим, что мы на обочине дороги пытаемся поменять спущенное колесо. К нам подходит не особо одарённо выглядящий молодой человек и спрашивает: «Что, колесо спустило?» Если мы интерпретируем его слова буквально, то нам это покажется крайне глупым вопросом, и мы можем ответить: «Ты что, баран тупой, не видишь, что пробил?» Если же мы не обратим внимание на слова и, понимая, что он проявляет дружелюбный интерес, тоже ответим ему дружелюбием, то возможно, он захочет помочь нам поменять колесо. Похожим образом, многие жизненные ситуации требуют, чтобы мы не обращали внимание на слова, так как значение часто может оказаться куда более разумным и понятным, чем поверхностный смысл самих слов. Вероятно, что немалая доля нашего пессимизма по отношению к миру, человечеству и демократии может быть частично вызвана тем, что мы неосознанно применяем стандарты символического языка к до-символическим высказываниям.

 

Применения

 

Попробуйте прожить день без до-символического использования языка, позволяя себе только (1) конкретные утверждения фактов, которые информируют слушателя и (2) конкретные запросы информации или действий. Это упражнение рекомендуется только тем, чья преданность науке и экспериментальному методу – больше, чем желание сохранить друзей.

 

 

6

Коннотации

 

Десятки тысяч лет прошло с тех пор как мы отбросили хвосты, и до сих пор мы сообщаемся средством, которое почти не изменилось с тех пор, как человек слез с дерева. Нас могут смешить языковые иллюзии первобытного человека, но нам стоит помнить, что механизмы языка, на который мы так смело полагаемся, и которым наши метафизики заявляют, что исследуют Природу Бытия, возникли благодаря ему, и могут быть причиной других, более тонких и проще искореняемых иллюзий.

Чарльз Огден и Айвор Ричардс

 

Двойная задача языка

 

Язык сообщений – инструментален; то есть, он способствует решению задач. До-символический язык выражает чувства говорящего и служит как средством, так и целью. С точки зрения слушателя, мы можем сказать, что язык сообщений информирует нас, а до-символический язык аффективно (эмоционально) влияет на нас, то есть – влияет на наши чувства.[8] Например, словесное оскорбление провоцирует словесное оскорбление в ответ, так же как удар провоцирует удар в ответ; громкий категорический приказ подталкивает к действию подобно физическому толчку; разговор и крик – это выплески энергии.

Например, если кто-то громко, пронзительно кричит: «В ДОМЕ ПОЖАР!», выполняются две задачи: во-первых, так как это сообщение, оно информирует  нас о факте; во-вторых, так как громкость крика выражает чувства говорящего, оно аффективно влияет на наши чувства. То есть, информативные и аффективные элементы во многих случаях присутствуют в одном высказывании. Первый из аффективных элементов речи, как показывает пример выше – это тон голоса, его громкость или мягкость, его приятный или неприятный окрас, его изменения громкости и интонации в ходе высказывания.

Другой аффективный элемент в языке – это ритм. Ритмом мы называем эффект, который производится повторением слуховых (или кинестетических) стимулов на относительно устойчивых интервалах. От примитивного стука барабана до тонких тактов цивилизованной поэзии и музыки, восприимчивость человека к ритму постоянно развивается. Ритм привлекает внимание и вызывает интерес; он настолько аффективен, что привлекает наше внимание, даже когда мы этого не хотим. Ритм в языке подчёркивается с помощью таких средств как рифма и аллитерация, когда похожие звуки повторяются на устойчивых интервалах. Те, кто пишут политические и рекламные слоганы, особенно любят рифмы и аллитерации: “Tippecanoe and Tyler Too”, “Keep Cool with Coolidge”, “Order from Horder”, “Better Buy Buick” – весьма бредовые слоганы, если говорить об их информативности, но благодаря их ритмичности, становится сложно их забыть.[9]

Помимо тона голоса и ритма, ещё один важный аффективный элемент в языке – это чувства, приятные или неприятные, которые присутствуют практически во всех словах. В Главе 4 мы провели различие между денотациями (экстенсиональным значением), указывающими на вещи, и коннотациями (интенсиональным значением), указывающими на «идеи», «понятия», «концепты» и подразумеваемые чувства. Эти коннотации можно разделить на два типа: информативные и аффективные.

 

Информативные коннотаци

 

Информативные коннотации слова – это его согласованные в обществе, «обезличенные» значения, в той мере, в которой значения вообще могут быть присвоены дополнительными словами.  Например, если мы говорим о «свинье», мы не можем сразу дать экстенсиональное значение (денотацию) слова, если только по ситуации у нас рядом нет настоящей свиньи, на которую мы можем указать. Однако мы можем дать информативные коннотации: «одомашненное парнокопытное млекопитающее того вида, который обычно выращивают фермеры, чтобы производить свинину, бекон, ветчину, сало…» – коннотации, о которых все могут согласиться. Иногда информативные коннотации слов, используемые в повседневной жизни, настолько разнятся, в зависимости от места и человека, что, когда требуется особая точность; приходится использовать замещающую терминологию с более закреплёнными информативными коннотациями. Научные названия растений и животных могут послужить примером терминологии с такими тщательно присвоенными информативными коннотациями.

 

Аффективные коннотации

 

Аффективные коннотации слова – это аура личных чувств, которое слово вызывает. Например, «свинья»: «Фу! Грязные, вонючие существа, которые валяются в грязи», и так далее. С этими чувствами необязательно согласны все – некоторым нравятся свиньи, другим – нет – но само наличие этих чувств позволяет нам использовать слова, в некоторых обстоятельствах, только из-за их аффективных коннотаций, и не зависимо от их информативных коннотаций. То есть, когда мы сильно взволнованы, мы выражаем наши чувства, высказывая слова с аффективными коннотациями, которые подходят нашим чувствам, и, не обращая внимание на информативные коннотации этих слов. Когда мы злимся, мы можем назвать человека «гадом», «волчарой», «хряком», «слизняком», а любимого человека можем назвать «голубчик», «сладкий», «рыбка», и т. д. Более того, все вербальные выражения чувств в некоторой степени используют аффективные коннотации слов.

Во всех словах, относительно того, где и как они употребляются, есть некоторое аффективное свойство. Есть слова, аффективная ценность которых преобладает над информативной. Например, мы можем назвать «того мужчину» «тем джентльменом», «тем индивидуумом», «тем человеком», «тем господином», «тем товарищем», «тем парнем» или «тем болваном». И притом что человек во всех случаях может быть одним и тем же, каждый из терминов показывает разницу в наших чувствах по отношению к нему. Некоторые антиквары пишут на вывесках “Gyfte Shoppe” (вместо современного написания “Gift Shop”) в надежде, что такое написание придаёт их магазинам античность, даже если их сувениры были изготовлены в наши дни. Мужским костюмам и пальто часто даются названия с аффективными коннотациями, навевающими мысли об Англии: “Glenmoor”, “Regent Park”, “Bond Street”. Продавцы духов выбирают такие названия своим товарам, которые бы напоминали о Франции – “Mon Désir”, “Indisctret”, “Evening in Paris” – дорогие марки всегда продаются во флаконах, но никак не пузырьках. Прочтите высказывания ниже и обратите внимание на разницу между ними:

 

Имею честь довести до сведения Вашего Превосходительства…

Хотел бы вам сообщить…

Хотел бы уведомить вас, сэр…

Послушайте меня, Мистер…

Ну, шеф, короче, слушай сюда…

 

В столбцах ниже также приведены примеры того, как можно поменять аффективные коннотации, притом, что экстенсиональное значение остаётся неизменным:

 

 

Есть история о том, что во время Англо-бурской войны в британской прессе буров описывали, «шныряющими за камнями и кустами». Когда британские силы, наконец, научились у буров тактике ведения боя в южноафриканской степи, о них писали, что «они ловко используют укрытия».

 

Вербальное табу

 

Аффективные коннотации некоторых слов создают специфические ситуации. Например, в некоторых кругах общества считается «невежливым» говорить о приёме пищи. Горничная, когда отвечает на звонок, должна говорить: «Мистер Джонс на ужине», а не: «Мистер Джонс ест». Экстенсиональное значение одинаково в обоих случаях, но последняя форма считается неприемлемой из-за нежелательных коннотаций. Схожая нерешительность в отношении слишком резких именований приёма пищи демонстрируется использовании Французского и Японского слова «есть» – manger  и taberu; подобная учтивость существует во многих других языках.

Когда кредиторы высылают счета, в них практически никогда не упоминаются «деньги», не смотря на то, что это собственно то, о чём они пишут. Существует множество различных иносказаний: «Мы будем признательны, если вы в скором времени уделите внимание этому вопросу», «Можем ли мы рассчитывать на снятие обвинений?», «Имеется остаток в нашу сторону, который вы, вероятно, сочтёте нужным прояснить». Помимо этого, мы спрашиваем консьержей или работников автозаправки, где находится «уборная» или «комната отдыха», когда мы не собираемся поправлять убор или отдыхать. Будучи в вежливой компании, невозможно сказать, для чего используется «комната отдыха», без обращения к медицинскому словарю. Слово «умер» также стараются употреблять реже, и заменяют его такими выражениями, как: «отошёл в мир иной», «отправился на небеса», и т. д. В каждом языке есть длинный список избегаемых слов, аффективные коннотации которых настолько неприятны или нежелательны, что люди не могут их сказать, даже когда это нужно.

Слова, относящиеся к физиологии и сексу – даже в едва значительной степени – имеют поразительные аффективные коннотации в Американской культуре. Женщины в предыдущем веке не могли заставить себя сказать «грудь» или «ножка» – даже если речь шла о курице – и поэтому употреблялись слова «белое мясо» и «тёмное мясо». Считалось бестактным говорить “go to bed” («ложиться спать»; дословно – «идти в кровать»), и вместо этого говорили “retire” («удаляться», «уединяться»). Такие вербальные табу – многочисленны и сложны, особенно сегодня на радио. Учёные и врачи, которых просили поучаствовать в радиотрансляциях, отказывались, когда узнавали, что простые физиологические термины, такие как «желудок» и «кишечник» – запрещены к произнесению на некоторых станциях. Более того, есть некоторые хорошо известные слова, аффективные коннотации которых настолько сильны, что если бы их напечатали в этой книге, даже с целью научного анализа, её бы изъяли из всех средних школ и библиотек, а те, кто бы послал её по почте США, подверглись бы федеральному преследованию.

Тем не менее, у сильных вербальных табу есть социальная ценность. Когда мы очень сильно злимся и чувствуем, что хотим выразить наш гнев насилием, высказывание этих запретных слов даёт нам относительно безвредную вербальную замену выхода из себя и разноса мебели в щепки. То есть, они выполняют функцию отдушины в кризисные моменты жизни.

Представляется сложным в полной мере объяснить, почему у некоторых слов есть такие сильные аффективные коннотации, а у других, с такими же информативными коннотациями – нет. Некоторые из наших вербальных табу, особенно религиозные, приходят из нашей ранней веры в магию слов; например, имена богов часто считались слишком священными, чтобы их произносить. Но не все табу можно объяснить магией слов. Физиологи считают, что наши вербальные табу на секс и физиологию, скорее всего, связаны с тем фактом, что у всех нас есть определённые чувства, которых мы настолько стыдимся, что не хотим признаваться об их существовании даже самим себе. Поэтому мы стараемся избегать слов, напоминающих нам об этих чувствах, и злимся на тех, кто эти слова говорит. Такое объяснение могло бы подтвердить весьма частое наблюдение, что те фанатики, кто наиболее яро выражает мнение против «грязных» книг и пьес, поступают так не потому что их разум особенно благочестив, а потому что он особенно нездоров.