Мы возили ящики на склад , распихивали по свободным углам . Коробки с печатными снежинками на боку – в холодильные камеры .

Упакованные книги доставили в дом и сложили в одной из комнат прямо на полу...

Сверху доносились возбужденные выкрики, сигналы рации. Академик просил вызвать кого - то, кричал, найдите. Говорил, что Романцев покинул объект по неизвестной причине, поэтому надо немедленно, срочно искать по всем каналам, наводить справки у родных и близких, но так чтобы никого раньше срока не волновать...

Пилоты позвали меня выгружать бегунка, и я пошел, не думая, не спрашивая о том, что это значит – бегунок, и почему так много требуется людей на разгрузку бегунка.

Он притулился в багажнике вертолета, яркий, нарядный, как игрушка. Но я такое видел раньше в кино, живьем не видел... – Аэросанки или мотоцикл? Снегобег? Снегороллер?

Мы спустили бегунка на поляну. Один из пилотов без каких - либо усилий завел машину. Она заскользила по снегу, вильнула, и вдруг понеслась по чистому полю вихрем, оставляя неглубокий взвеянный след.

Я вернулся домой. Она попросила затопить камин, сходить на склад за вином и фруктами...

Академик все кого - то вызывал и предлагал срочно готовить к вылету группу и дублера.

* * *

За столом больше молчали. Правда, хвалили хозяйку, ее цветы, которым она помогла такими стать, фирменный хлеб, настоявши травами чай, варенье...

Лишь один я понимал, как она рассеяна и возбуждена, как нездоровится ей, как хочется лечь и закрыть глаза.

– Ну, до чего же благодать у вас. Я бы ни за что не уехал. Камин, цветы, снег, воздух, тишина, – говорил Академик, щурясь на треску чий огонь.

Пить никто не стал, вино вернулось в холодильник.

Она сказала, что ей нездоровится, попросила у всех прощенья, хочет прилечь. Если кому - то вечером что - нибудь понадобится, то все на кухне и в холодильнике. Пирожки с капустой и черной смородиной в духовке плиты.

Неугомонный Академик намекнул о возможности побыть одному. Все разошлись по своим комнатам. Я нашел в столе новую чистую тетрадь и не заметил, как просидел над ней до ночи, не столько заполняя страницы, сколько прислушиваясь к тому, что делается в холле, прислушиваясь к сумбуру в моей душе, в моих воспоминаниях.

Академик тихо и яростно шумел, доказывая, что никого нет, и он останется тут, пока вылетит группа... Да, ночным сторожем... Передавал наши телефоны.

– Спросить Валю... Я сказал, мальчика Валю... Ничего, разбудите... немедленно...

В Москве, наверное, только - только начиналось утро.

Долго, очень долго принимал он какие - то сведения, заставлявшие хрипеть в микрофон, ходить по комнате, не спать всю ночь.

Рация гудела, потрескивала, звучала далекими живыми голосами. От них, а может быть от расстояний, которые преодолевали они, я вдруг всеми своими клетками ощутил как что - то огромное, надежное, привычное, крепкое встало рядом со мной, прикрыв меня от всех бед и горьких волнений. Что - то мое. Навсегда мое.

* * *

Уже под утро я видел бредовый ломающий сон. Вертолет уходил от меня в небо, наклоняя вершины леса ревом двигателей. Уходил от меня, оставляя на снегу поляны. Сдавленным горлом я не мог сказать ни слова, только загребал руками воздух.

Улетали все. Она была с ними, там... И говорила или кричала сквозь глухое стекло, свист и гул моторов то, чего я не слышал, но понимал по губам ее, как понимают глухие люди...

«Прости меня, я к тебе не вернусь. Я скажу ему, это его ребенок...».

Не может быть... Не поверит... Не может быть! Хотел крикнуть я, но голоса не было...

«Есть люди, которые не умеют не верить...», – услышал я неслышимое в лязге металла...

Проснулся от грохота, в окно увидел, как поднимается вертолет, выскочил раздетым в коридор. В холле сидел Академик, и я вернулся, чтобы одеться...

Он как будто не покидал рации. На столике мои тетради. Чашка с недопитым чаем.

– Я сказал вашей хозяйке, вот и вам скажу. Все рады, что вы живы и здоровы. Мальчик просил приехать как можно скорей. Говорят, расплакался... Женщина тоже, – добавил он тише обычного.

– Что? – не расслышал я.

– Женщина у вас дома переживала... – Повторил он и отвел глаза. – У нас мало времени. Вертолет ушел к озеру. Когда вернется, возьмет вас. Погода кедровая. Тянуть не стоит.

Он заметил вопросительный взгляд.

– А у них такой жаргон. Березовая погода – значит, ветер пошатывает березы. Еще не лихо. Начнет пошатывать кедры – пошло к пятнадцати метрам... Присядьте, пожалуйста... Разволновали вы меня... Присядьте.

Я сел в кресле напротив. Академик потрогал мои тетради.

– Вы очень помогли себе, дав мне прочесть...

– Мы на подозрении?

– Совсем не так. Но вы здесь, а людей все же нет... Хочу предложить вам... Не отказывайте сразу, подумайте... Передайте – их мне для работы. Я сделаю копию на машинке и верну вам почтой. Когда - нибудь, возможно, постараюсь, конечно, при вашем согласии, напечатать книгой.

Это меня удивило.

– Книгой? – переспросил я. – На книгу желания нет.

– Вы одичали тут совсем, – улыбнулся первый раз Академик. – Издание книги, как лотерея. Появится желание, пропадут возможности... А я вам помогу.

– Зачем? – спросил я.

– Мне кажется, это уже не ваше личное дело. Документ. Общий. Для многих.

– Я не понимаю.

– Конечно, вы ничего не поймете, пока я вам не объясню... Садитесь поудобней. Тремя словами тут не обойтись... Ваши догадки и предположения все передо мной, как на ладони, – он тронул тетрадь. – А вот послушайте как на самом деле... Постараюсь быть кратким... Вы случайно попали на объект омского отделения... Тут заложен, условно говоря, очаг выживания. Опыт, эксперимент по изучению условий, в которых могут оказаться люди в ходе... в ходе предполагаемой, допустимой общей беды... Очаг выживания, где сохраниться жизнь, откуда пойдет на восстановление и развитие, где могут найти опору уцелевшие... Все, конечно, условно... Задуман очень сложный комплекс по изучению всех данных: психологических, физиологических, материальных, бытовых, пищевых... По сохранению научно - технической, культурной и прочей информации. От машин, приборов, технологии, до книг и микропленок...

– Что - то вроде Ноева ковчега?

– Если примитивно, да, – не очень довольным тоном сказал Академик. – И такие опыты заложены в разных местах, стратегически не актуальных и в меру безопасных... Во льдах Арктики, в тундре, например...

– Вы, ученые, тоже паникуете?

– Не иронизируйте. Мы не паникуем, – отвел, мой выпад Академик. – Удачен опыт наш или неудачен – время покажет. Но я всегда протестую, слыша иронию... Привыкли, даже предполагая беду, относить ее вдаль. Ну, будет и будет. Как шум на улице. Но по ту сторону окошка. Не очень беспокоит.

Академик машинально открывал и закрывал мою тетрадь.

– Прилетим в город, покажу вам переводы напечатанных за границей меморандумов, как они там их называют... О спасении нации после т о г о дня... Меморандумы не дилетантов, не простаков, не юмористов. Могучие секретные службы всерьез напечатали, например, такую рекомендацию: выгонять из бункеров больных и старых, то есть уже как бы обреченных... для поисков еды остальным, здоровым пока... Ведь всем известно, где - то уже давно копают бункеры. До юмора ли тут? Разве можно и нам сидеть, сложа ручки, медлить, ждать, ничего не проверяя, не отрабатывая?

– И собрали тут барахла... Все нетленные ценности?

Академик протестующе поднял руку.

– Но речь идет об эксперименте... Надеюсь, вы не барышня, слов не испугаетесь... Так вот, если пшеница на полях, рыба в реке, дичь в бору, яблоки на ветке – все будет антижизненно и смертоносно? Тогда как?... Придется ведь, прежде всего, накормить уцелевших, одеть, обуть, подлечить. Затем наделить приборами для связи, для поиска подобных себе... Разве нельзя допустить, что после дня Икс невозможно станет найти одну обыкновенную живую яблоньку, или целехонький транзистор, пчелу - медоносицу, или книгу?... А это все огромные человеческие ценности. Любая денежная стоимость – не главное...