Александр Николаевич АНДРЕЕВ

(наст. фам. Натан; 26.02.1886 – 1976) — актер, чтец. В МХАТ 2‑м с открытия театра числится как сотрудник, с 1 апреля 1929 г. переведен из вспомсостава в основную труппу. Программки сохранили сведения о нем как исполнителе чаще всего безымянных ролей: в «Гибели “Надежды”» — 1‑й и 2‑й стражник, в «Расточителе» — купец Варенцов, в «Гамлете» — воин и Франциско, в «Блохе» — и царский генерал, и камергерный генерал, лорд Гервей в палате лордов («Человек, который смеется»), в «Орестее» — в хоре старцев и др. В перечне ролей А. — Герман Германович («Петербург»), Чибисов («Дело»), князь Мстиславский («Смерть Иоанна Грозного»), Дюпле («Взятие Бастилии»), подрядчик Фомин («Закат»). В декабре 1929 г. А. сыграл мистера Шельби в «Хижине дяди Тома», на которую ее участники возлагали большие надежды, впрочем, не оправдавшиеся. После сезона 1929/30 г. ушел из МХАТ 2‑го. Творческую жизнь продолжал как чтец.

К. Р.

Николай Андреевич АНДРЕЕВ

(14.10.1873, Москва — 24.12.1932, там же) — скульптор, график. З. д. и. РСФСР (1931). В 1883 – 1891 гг. учился в Строгановском училище (Москва), в 1892 – 1900 гг. — в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (у скульптора С. М. Волнухина). В 1892 – 1918 гг. преподаватель Строгановского училища. Автор памятников Гоголю, Герцену, Огареву, Островскому в Москве. В 20‑е гг. создает серию графических портретов государственных деятелей и людей искусства, цикл скульптурных и графических портретов В. И. Ленина. С миром театра А. впервые соприкоснулся, выполнив надгробие Н. Л. Тарасова — пайщика-вкладчика МХТ. Как театральный художник впервые выступил в 1913 г., оформляя «Клеопатру» П. П. Потемкина в театре Н. Ф. Балиева «Летучая мышь». В 1916 г. его пригласили в МХТ для работы над «Флорентийской трагедией» Уайльда (спектакль {295} не был завершен). В 1919 г. А. стал сотрудником Станиславского в постановке мистерии Байрона «Каин». Разделяя замысел режиссера, он провел огромную подготовительную работу (эскизы декораций, разработка их конструкций, эскизы костюмов, предлагающие исполнителям определенную пластику, предложения гримов, наброски мизансцен) и практически содействовал осуществлению задуманного (лепка, драпировка, изготовление каркасов и т. п.).

«Каин», показанный весной 1920 г., не удержался в репертуаре, но Станиславский высоко оценивал найденный им в работе с А. «скульптурный и архитектурный принцип постановки». Одновременно с «Каином» А. разрабатывал проект сценографии к пьесе Рабиндраната Тагора «Король темного покоя» и сделал эскизы к пьесе В. Волькенштейна «Маринка». Обе пьесы входили в планы МХТ и его студий, но спектакли не были доведены до премьеры (Тагора в незавершенном виде показывали с М. Н. Германовой в главной роли на сцене «Летучей мыши» незадолго до отъезда артистки в эмиграцию).

А. испытывал неизменный интерес к людям, с которыми его свели разнообразные пробы от «Флорентийской трагедии» до исторической драмы из эпохи Смутного времени «Маринка». Он дал зарисовки мизансцен и персонажей мхатовской постановки «Ревизора» (с Михаилом Чеховым, 1921). Остались незаконченными скульптурные портреты Станиславского, Л. М. Леонидова.

В МХАТ 2‑м А. оформил два спектакля, из них первый — «Дело». Сценограф дал спектаклю архитектурный портал: статуи Закона и Фемиды слева и справа соприсутствовали всему происходящему. Читались надписи на них: «Закон — блаженство всех и каждого»; «Гнушаясь мерзости коварства, решу нелицемерно при…». Вращением сцены жилой интерьер Муромских устранялся. Взамен представал «монолитный департамент, построенный из одних необъятных шкафов» (С. Марголин. — НЗ, 1927, 22 февраля). Описание неколебимо высящихся шкафов — хранилищ «дел» — другой рецензент дополнял описанием подобострастно-суетливого метания чиновной мелкоты над шуршащей бумагой (см. М. Шелюбский. — «Киевский пролетарий», 1929, 11 июня). Художник не давал разбегаться глазу, никто из писавших о спектакле не упустит, как все запирает «гигантский и урезанный портрет царя, представленного лишь огромными ботфортами {296} и лосинами» (Л. Гроссман. — ВМ, 1927, 9 февраля). Безобразные суетящиеся мелкие группировки оказывались вынесены на самый край сцены. (Н. Д. Волков, рецензировавший «Дело» в газете «Труд», видел в этой мизансцене аналог работ А. как скульптора — барельефы на постаменте памятника Гоголю.)

Дробящимся «барельефом» на авансцене в спектакле отвечала подача слов: свистящие звуки, хрип, рык, басы и фальцеты, шаркающие шаги, шелест бумаг, шепот в унисон. При том пространство, как его строил А., используя огромную «коробку» сцены МХАТ 2‑го, по контрасту поражало гулкостью и «особой холодной пустынностью» (Л. П. Гроссман). Не оспаривая черт преувеличения, которые, по свидетельству критика, были рассыпаны в постановке Б. М. Сушкевича, художник поддерживал в спектакле «ту суровую и спокойную простоту, без которой немыслим Сухово-Кобылин» (П. Марков. — «Правда», 1927, 12 февраля). Черты лаконизма и жесткой значительности все более проступали в искусстве А. в его поздние годы.

Черты жесткой крупности очевидны были во второй работе А. во МХАТ 2‑м, которая была выполнена также в сотрудничестве с Сушкевичем («Человек, который смеется»). По определению искусствоведа А. В. Бакушинского, А. здесь «дает гротеск романтический». А. утрировал архитектурные формы. Усиливался мрачный юмор. Подобно образу «неимоверных шкафов» в «Деле», в инсценировке Гюго возникала неимоверная пышная «Спальня королевы»: «Большая кровать с балдахином, несметное число подушек в изголовье кровати, причем таких огромных, что я — Анна — совершенно скрывалась за ними» (Бирман, с. 201). Тень юмора скользила и в преувеличенности картин тюрьмы, в сходстве архитектуры ее и палаты лордов, в натуральности пыточных устройств. При организации большого представления, которому театр — уходя от автора — давал социально-оптимистический финал, художник более остальных «открывал прием», смелее остальных акцентировал условности жанра исторической мелодрамы.

Последние годы работы А. были почти полностью отданы начатой им с 1919 г. «Лениниане» — графике и скульптуре.

А. М., И. С.

Галина Ивановна АНДРИЕВСКАЯ

(28.04.1904, Курск — 1987) — актриса. Вступила в МХАТ 2‑й по окончании Театрального техникума им. Луначарского с 1 сентября 1925 г. Положение ее неизменно оставалось скромным. Часто роли ее были безымянными — одна из жительниц Тулы в «Блохе», дама в «Петербурге», Эриния в одном из хоров «Орестеи», студентка в «Фроле Севастьянове»; в «Человеке, который смеется» А. участвовала {297} в «Танце негра и трех толстых женщин» и выходила среди «мужчин и женщин Лондона» во второй и в седьмой (последней) картинах. Роли «с именами» не сделали ее более заметной — артистку не очень-то выделяли, рецензируя «Смерть Иоанна Грозного» (жена Годунова), «Взятие Бастилии» (Тереза Кабарюс), «Хижину дяди Тома» (Гарриэт), «Светите, звезды!» (Грушкина), «Тень освободителя» (дочь предводительши), «Униженные и оскорбленные» (Катя, богатая невеста молодого Валковского). В «Комике XVII столетия» А. играла нареченную «комика», мастерицу Наталью, — роль жанровую, весело бытовую. Если прав вспоминавший ее товарищ по сцене А. Н. Глумов и А. в самом деле была по характеру дарования «лирической героиней», эти ее качества оставались невостребованными в театре, в котором она играла до его закрытия. Распоряжением УГАТ А. направлялась в Московский театр Ленсовета. Служила в Московском областном театре, затем в Уфе (1945 – 1956). С 1956 по 1963 г. — режиссер в доме культуры Красногорского механического завода.

К. Р.