Форли, апрель 1495 года от P. X.

 

Узкая мрачная улочка безлюдна, с обеих сторон нависают и теснятся серые двух‑ и трехэтажные дома с вытянутыми окнами, крутыми крышами, крытыми потемневшим от времени гонтом, отчего улочка похожа на каменное ущелье. Все необычно и ново для меня. Нервничаю, хотя опасаться мне, невидимке‑астралу, некого и нечего. По крайней мере, пока я не обрела телесность.

На ближайшем доме – щит с изображением серебряной шпоры, на другом доме вижу весы на красном фоне, с коромыслом‑равновесом, так называемые аптекарские, еще дальше – голубого оленя. Такое изображение играет роль номера дома, как по мне, это довольно прикольно. Приглашая в гости, местные жители не используют сухие цифры, а говорят нечто романтичное: «Я буду ожидать тебя у „Белого лебедя“ или „Пивной бочки“». И само название дает понять, на что рассчитывать – на романтическую встречу или дружескую попойку.

Вместо асфальта – неровная мостовая, не для шпилек современных модниц. Тротуара нет, с двух сторон – подобие узких желобов, заполненных серо‑бурой дрянью. Вдруг передо мной мгновенно пронесся водопад, и я в испуге отскакиваю в сторону. Замечаю на втором этаже в открытом окошке круглолицую девицу с каким‑то широкогорлым жбаном в руках. Теперь я понимаю, каково происхождение гадости, заляпавшей мостовую и стекающей по желобам, и меня передергивает от отвращения. Хотя мне‑то что, астралу‑менталу? Ноги в дерьме и помоях не запачкаю, вони не ощущаю, но все же неприятно.

Слышу цокот копыт, в конце улочки показывается карета, запряженная четверкой лошадей попарно. Карета полностью перегораживает улочку, и когда она неспешно проезжает мимо, я в испуге прилипаю к стене. На передней лошади сидит форейтор[17] – мужчина в широкополой шляпе, в руках у него факел, хотя уже довольно светло. Поравнявшись со мной, лошади всхрапывают, словно чуют мое присутствие, и мне вспоминаются слова песни: «…косит лиловым глазом». Неуклюжая деревянная карета скрипит и раскачивается. Несмотря на то, что мне, астралу, материальные тела не могут причинить вреда, все равно терпеливо ожидаю, пока карета проедет мимо. Узкое окошко плотно закрыто занавеской, карета до середины заляпана жирной грязью, видимо, даже корявые мостовые тут редкость, больше грунтовых дорог, раскисающих после дождя.

Мне очень помогло то, что я ознакомилась с картой города, – ориентироваться здесь довольно просто: большинство улиц начинаются от центральной Рыночной площади и тянутся к городским воротам, которых всего четыре. А вот в многочисленных узких переулочках, более похожих на щели между домами и имеющих невероятные конфигурации, можно заблудиться, словно в лабиринте.

По пути попадаются прохожие: серые личности с перекошенными лицами, как будто сошедшие с картин Иеронима Босха. Подобные костюмы в кино выглядят более живописно и красочно. В жизни они грязные и поношенные. Через десять минут я оказываюсь на центральной площади и не узнаю ее, хотя многие здания этой эпохи сохранились до наших дней. Площадь теперь гораздо меньше, несколько сместилась в сторону и имеет вытянутую, эллипсовидную форму. Аббатство Меркуриале оказалось за пределами площади, его заслоняют жилые дома, но оно угадывается по остроконечной крыше церкви и кампаниле[18], гордо вздымающейся ввысь. Ратуша стала меньше, приземистее, я узнала ее лишь по башне с часами. Напротив – каменные портики рынка, а рядом с ними – деревянные лавки. Палаццо городской знати выглядят роскошнее и их значительно больше, чем в наше время.

Город только просыпается, а в рыночных рядах уже вовсю кипит жизнь: раскладывая товар, торговцы громко переговариваются между собой. Я едва удержалась от соблазна пройтись по торговым рядам, но шопинг для астралов – занятие бессмысленное, да и не для этого я здесь нахожусь. За площадью, вдали, видны зубчатые стены и круглые башни внутренней городской крепости – Рокка ди Равальдино. Особенно грозно смотрится вздымающаяся выше всех главная башня – донжон. Она имеет четырехугольную форму, и в ее силуэте есть нечто хищное, напоминающее нахохлившегося орла, который высматривает добычу.

Люди, прогуливающиеся по площади, очень отличаются от тех, что встречались мне по пути: они выглядят живописнее, наряды пестрят красками и драгоценностями и весьма нелепы. У мужчин длинные с узкими загибающимися носками туфли, в которых резво не побежишь – это то же самое, что бегать с лыжами на ногах; плотно обтягивающие ноги брюки‑чулки, состоящие из двух половинок, часто разного цвета, с выпуклым мешочком‑гульфиком для мужского достоинства; короткие камзолы, линия низа которых повторяет зубчатый верх крепостной стены; буфы выше предплечий и пристегивающиеся рукава, такие длинные, что даже волочатся по земле. Местные модники щедро обвешаны золотыми, серебряными цепочками и множеством колокольчиков, издающих при движении мелодичные звуки. Догадываюсь, что это городская знать – дворяне и зажиточные горожане. Они громко разговаривают между собой, смеются, показывая всем своим видом, что они важные особы. Из женщин попадаются только простолюдинки, по‑видимому служанки, спешащие с пустыми корзинами на рынок. У них колоколообразные платья, на головах чепчики, полностью скрывающие волосы.

Как себя ни убеждаю, мне все равно не верится, что это реальность, а не происки киношников, подготовивших декорации для съемок фильма о Средневековье. Наконец я подхожу к конечной цели моего путешествия – дворцу Подеста. Здесь обитает графиня Катарина Сфорца с любовником Джакомо Фео.

Внешне дворец Подеста в XV веке сильно отличается от того, который я видела в XXI. Теперь он смотрится как настоящий дворец, а не сжатый со всех сторон трехэтажный домишко. Он очень нарядный и стоит особняком. На месте будущего Палаццо Альбертино – большой ухоженный сад. Дворец и сад окружает металлическая ограда, напоминающая частокол пик, а у ворот охрана – двое солдат в приталенных коротких кафтанах, надутых шортиках с гульфиками и цветных панталонах. Их можно было бы принять за клоунов, если бы не их зверские заросшие физиономии, алебарды и длинные кинжалы на поясе. Это наемники, «солдаты удачи», так как регулярной армии в это время еще нет. Верность командиру гарантировала своевременная оплата воинских услуг.

Хорошо, что мне не требуется спрашивать у них разрешения пройти. Я проскальзываю мимо них, дружески похлопав самого страшного по щеке. Интересно, как он отнесся бы к такой фамильярности, если бы я внезапно стала видимой?

Внутри дворца – анфилада комнат, стены задрапированы шелком разных цветов. Как при уборке они обходятся без пылесоса?

Я поднимаюсь на второй этаж, прохожу по широкому коридору с естественным освещением – свет проникает сюда через широкие мозаичные окна. Вот и комната, которая мне требуется, и, чтобы туда попасть, астралу не надо пользоваться дверью.

Большую часть комнаты занимает громадная кровать под зеленым балдахином, сейчас ткань поднята и собрана с помощью золотистых шнурков. Обстановка простая: шкаф с посудой, большой коричневый сундук, небольшой резной столик и два стула.

Хозяйка, молодая девушка лет двадцати, в длинной шелковой рубашке‑котт стоит посреди комнаты; служанка с рябым от оспы лицом помогает ей облечься в платье‑роб, а затем надевает верхнее бархатное платье‑сюркотт цвета граната с вышитыми крупными цветами. Служанка сзади шнурует платье‑роб, прилагая для этого немало усилий.

Девушка чуть ниже среднего роста, с приятными чертами лица, крупным открытым лбом и чересчур печальным взглядом. Ее длинные золотистые волосы собраны сзади в большой узел и покрыты симбиозом колпака и платка, лицо прикрывает легкая темная вуаль. Это Луиджина Бонатти, с ней мне предстоит делить одно тело на двоих, к счастью, довольно неплохое.

Я с любопытством рассматриваю свое новое тело. Нельзя сказать, что Луиджина хрупкого сложения, скорее наоборот, однако она не тяжеловесная и очень подвижная. Не писаная красавица, но лицо привлекает молодостью и здоровым цветом, особенно когда оживляется улыбкой, в которой открываются великолепные белоснежные зубы. Глаза большие и очень выразительные. У нее небольшой прямой носик и легкая припухлость губ.

Из прочитанного файла‑задания мне известно, что ее супруг, Джованни Бонатти, погиб, и это обязывает ее носить вдовью вуаль. Бедняжка! Из трех лет супружеской жизни она прожила вместе с мужем едва ли полный год, остальное время он провел за пределами Форли. Сначала он служил Венецианской республике, затем ее врагу, миланскому герцогу. Перейдя под знамя папского войска, он сблизился с графом Джироламо Риарио. Когда тот лишился должности гонфалоньера и удалился в свое поместье, Джованни вновь отправился искать счастье в Венецианскую республику, где нашел свою смерть, оставив вдову почти без средств, так как богатства своей службой он не заработал. В наследство ей достался дом в городе, где первый этаж она сдает внаем – там размещается сапожная мастерская. Луиджина должна постоянно находиться при графине, будучи ее фрейлиной, поэтому большую часть времени проводит в графском дворце, где у нее есть личные покои.

Я медленно приближаюсь к девушке. Она ничего не подозревает, смотрит в зеркало, которое перед ней услужливо держит служанка. Я очень волнуюсь, так как это мой первый опыт вхождения в чужое тело. Закрадывается тревожная мысль: «Вдруг не получится?»

Заслоняю собой зеркало, как может заслонить его эфемерное, невидимое тело, и ловлю ее взгляд. Вижу, что у нее расширились зрачки, словно она меня заметила, но это невозможно!

Свет меркнет, я ощущаю обволакивающее тепло. Слышится негромкое жужжание, будто вокруг меня роится туча августовских мух, потом начинаю различать отдельные слова и понимаю: это мысли девушки. Это необычно, интересно, но, как ни напрягаюсь, не могу из услышанного составить даже одну имеющую смысл фразу. Только отдельные слова, а в целом какая‑то абракадабра. Если не сосредотачиваться на этих звуках, они мне не мешают, лишь создают звуковой фон.

Мрак рассеялся, и я вижу окружающий мир глазами девушки, вернее, то, на что направлен ее взгляд. Мы с ней едины! Две души в одном теле. Странное чувство – видеть, когда вроде бы мои руки и все тело живут сами по себе. Но это не мое тело, я всего лишь присутствую в нем как наблюдательница.

Служанка, закончив одевать девушку, вышла из комнаты. Чувствую, что девушку что‑то беспокоит, уж не мое ли присутствие в ней? Вряд ли. Привыкаю к ощущениям человека, смотрящего кино.

Чудно познавать окружающий мир через чужое тело, имея возможность в любое мгновение изгнать чужое «я», заменив своим. Концентрируюсь, «заслоняю» ее «я», и теперь я единственный властелин этого тела! Оно подвластно мне так же, как собственное: кружусь на месте, подпрыгиваю, приседаю, но колоколообразное длинное платье и тесный корсет – не лучшая одежда для подобных упражнений. Двигаюсь по комнате, и мои страхи, что буду испытывать неудобства в чужом теле, уходят прочь. Мы едины, тело и я! Мои движения плавны и грациозны, а ведь мне присуща порывистость и даже некоторая резкость. Выходит, частица Луиджины всегда присутствует в этом теле, хотя им управляю я. На лице расплывается самодовольная улыбка, радуюсь, что все прошло так гладко. Концентрируюсь и возвращаю тело Луиджине.

Она испуганно вскрикнула и отпрянула от зеркала: заметила незнакомое выражение на своем лице. Луиджина что‑то почувствовала, когда я была в ее теле, и испугалась, хотя продолжалось все это лишь несколько мгновений.

Первый опыт прошел успешно, но это не значит, что я смогу при необходимости заменить Луиджину. Я многого не знаю об этом мире с его тысячами писаных и неписаных законов и правил, которые известны лишь родившемуся здесь, впитавшему это с молоком матери. Почему‑то мне жаль Луиджину, хотя я не сделаю ей ничего плохого и мое присутствие в ее теле будет непродолжительным и, по возможности, незаметным.

 

2.4

 

Всего четыре дня я нахожусь в теле Луиджины Бонатти, а уже вполне освоилась и познакомилась с окружением. Пока не видела только Джакомо Фео, фаворита графини. Мне известно, что он с отрядом воинов опустошает предместья Чезены, проще говоря, занимается грабежом, чтобы пополнить казну графини. Здесь это в порядке вещей, но в данном случае грабеж прикрывается благородной целью: местью правителю Чезены за то, что тот поддержал бунтовщиков, убивших супруга графини. Не имеет значения то, что старый правитель умер и правит Чезеной его сын, юный Пандольфо.

Графиня Катарина, рыжеволосая красавица, мало похожа на свой портрет работы Лоренцо Креди, вернее, художнику удалось фотографически передать ее внешность, но не властный характер и огонь во взгляде. На картине у рафинированной женщины‑аристократки – отрешенный взгляд в себя, ее невозможно представить воительницей‑амазонкой, каковой на самом деле являлась Катарина. Она знала, чего хотела, и делала все возможное, чтобы это получить.

Владения графини – это мини‑государство со своим двором, министрами, чиновниками, послами, судьями, армией. У Катарины весь день расписан, и в нем нет места пустому времяпровождению. После смерти мужа титул графа перешел к ее старшему сыну, Оттавиано, которому сейчас семнадцать лет, и Катарина, до того как он станет совершеннолетним, будет его опекуном. Но, судя по тому, с какой неуемной энергией она управляет графством, она вряд ли отдаст бразды правления сыну.

Оттавиано не свойственны твердость и целеустремленность матери, зато хватает апломба и гонористости, и эти качества поощряются и раздуваются его окружением. Особенно в этом усердствует его телохранитель, верзила Гетти, все время что‑то нашептывающий юному графу. За неделю до моего появления Оттавиано словесно оскорбил Джакомо Фео, а тот, не долго думая, отодрал его за уши, как нашкодившего мальчишку. Гетти обнажил меч, и лишь присутствие графини удержало их от кровопролитной схватки. Она пожурила и Оттавиано, и Джакомо, и заставила их помириться, а Гетти сделала строгое предупреждение: не ему, мелкому дворянчику, обнажать меч против барона. Этот титул совсем недавно пожаловал Джакомо Фео французский король Карл VIII, получив взамен графиню Катарину в качестве союзницы.

Армия у нее небольшая, но руководят ею опытные офицеры, и войско может в кратчайшие сроки возрасти в несколько раз за счет ополчения, призванного из подвластных Катарине Форли и Имолы. Графиня не делится властью ни с кем из нанятых ею кондотьеров, решения принимают она сама и Джакомо Фео. По ее первому требованию подданные обязаны отправить в армию всех мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет, снабдив их на время войны пиками и кирасами. Катарина то и дело демонстрирует, что она не слабая женщина, нуждающаяся в помощи, а воинственная амазонка, которая не прочь увеличить свои владения за счет соседей. Близлежащее города Римини, Чезена и Фаэнци неуютно себя чувствуют, опасаясь, что она обратит свои взоры на них.

Луиджина Бонатти, фрейлина в свите графини Катарины, каждое утро отправляется к ней на работу, если можно так сказать. Я бы назвала это по‑другому: она аниматор, развлекающий графиню и помогающий ей растрачивать избыток энергии. Во дворце трудится целый штат слуг, а дамы щебечут с утра до вечера, обсуждая всевозможные темы: вышивку, модные наряды, модных кавалеров и, конечно же, уход за своей внешностью, на чем графиня помешана. Она записывает всевозможные рецепты, хотя и не отбеливает по моде волосы и лицо. Графиня собирает рецепты по омоложению и записывает их в книгу в кожаной обложке, наряду с описанием всевозможных ядов, информацию о которых она получает от темных личностей, периодически появляющихся в ее окружении, но, как правило, ненадолго. Ее можно понять: косметология в Средневековье находится в зачаточном состоянии, вместо пудры используют муку или свинцовые белила, а на губы наносят сомнительные мази из баночек, состав которых лучше не знать, но в результате губы приобретают алый цвет, как будто обагрились кровью. В Италии это допустимо, тогда как в Испании за это могут обвинить в колдовстве и отдать под суд инквизиции. Духовенство учит, что красота женщины должна быть естественной, а украшающие средства – от дьявола.

Несмотря на это, графиня Катарина и дамы из ее окружения украшают себя вовсю. Сейчас у них в почете помада, естественно, из баночки, сделанная на основе бычьей спермы. По их мнению, ее запах должен сводить кавалеров с ума. Луиджина к этой помаде относится прохладно, так что мне не удалось испытать ее чудодейственную силу, зато она помешана на духах. Их привозят из Франции ведрами, так как дамы ими буквально умываются. Кроме того, в ходу всевозможные благовония и очистительные мази, которыми умащивают тело чаще, чем обмывают водой.

Женщины из высшего света, к коим я отношу саму графиню и ее свиту, должны уметь поддерживать разговор, быть начитанными, читать по памяти модные стихи, разбираться в живописи и музыке, хорошо танцевать, шить (сама графиня шьет рубашки из тонкого фламандского полотна и отправляет их в подарок дальнему родственнику, молодому человеку, лишь однажды навестившему ее). Искусство ездить на лошади в женском седле так же обязательно, как и умение танцевать. Правда, эти танцы резко отличаются от тех, к которым мы пришли через пятьсот лет. Кавалер и барышня танцуют каждый сам по себе, лишь на мгновение едва касаясь руки партнера, выполняя строго регламентированные па под довольно заунывную мелодию, исполняемую на флейте и лютне.

Все больше и больше привязываюсь к своему новому телу. Хотя я лишь астрал, невидимая оболочка физического тела, но ничто земное мне не чуждо, я чувствую и желаю. Странно, я не питаюсь материальной пищей, но муки голода, которые Луиджина порой испытывает в пост, я ощущаю. Корсет делает талию осиной, однако в нем очень неудобно, но зато не так сильно хочется есть, а единственная на протяжении всего дня постная трапеза кажется пиром. Теперь середина Великого поста, когда запрещено принимать пищу, пока в церквях не отслужат vesperae [19]. Благо, что во время поста вечерню сдвигают и служат не при заходе солнца, а на пару часов раньше. Время здесь определяют по ударам колокола, доносящимся с башни монастыря Сан Меркуриале, или по механическим часам, установленным на башне Ратуши. От первого мужа у графини остались карманные часы, имеющие форму яйца и всего одну стрелку – часовую, мне было любопытно увидеть их, прапрадедушку современных.

Графиня вместе со своими придворными дамами разместилась в большой овальной комнате, она сидит в деревянном резном кресле на атласной подушечке. Катарина зябко кутается в накидку из белого дамаста, расшитую крупными золотистыми цветками и подхваченную резко выделяющимся черным поясом. Фрейлины, в том числе и Луиджина, расположились вокруг и внимательно слушают фрейлину Лауру, читающую новеллу популярного современного писателя Маттео Банделло. Я плохо воспринимаю текст, а графиня Катарина то и дело прерывает чтение и устраивает обсуждение прочитанного. В новелле идет речь о молодом человеке, Помпейо, воспылавшем страстью к замужней матроне Элеоноре, славившейся красотой, неприступностью и в то же время кокетством: «Вот я какая, попробуйте меня добиться!» Дождавшись, когда ее муж уедет на охоту, Помпейо проник в дом Элеоноры и попытался ее соблазнить, но та не поддалась его чарам. Как это часто бывает, муж вернулся с охоты раньше. Элеонора решила, что будет благоразумнее спрятать Помпейо, чем долго объяснять ревнивому супругу, что к появлению в доме молодого человека она не имеет никакого отношения. Она велела ему забраться в корзину для белья и накрыла сверху платьями. Муж ничего не заподозрил, но Элеонора захотела проучить дерзкого Помпейо. Она предложила супругу поспорить, что тот не сможет разрубить саблей платья, накрывавшие корзину.

Дамы при этом ужаснулись и заохали, а на устах графини промелькнула лишь снисходительная улыбка. Как и положено в триллере, Элеонора поиграла на нервах у бедного Помпейо, предлагая мужу нанести удар то в область ног, то живота и даже шеи безумца. Когда супруг был уже готов рубануть саблей, а Помпейо, спасая жизнь, выскочить из корзины, Элеонора остановила мужа под предлогом, что ей жалко платьев, дескать, когда купишь новые, тогда и руби старые сколько душа пожелает. Затем она спровадила супруга на прогулку, а Помпейо отпустила.

Несчастный влюбленный затаил обиду на Элеонору и решил отплатить ей той же монетой. Он распустил слух, что смертельно болен, дни его сочтены, и с помощью своей сестры Барбары заманил Элеонору к себе домой. Воспользовавшись ее беззащитностью, он овладел ею, а затем потешился, выставив перед друзьями лежащей на кровати в обнаженном виде и разрешив прикрыть лишь лицо. Удовлетворив жажду мести, он в дальнейшем сделался ее любовником и всякий раз пользовался отлучкой ее мужа.

– Ужасно жаль Элеонору! – чуть не плача, воскликнула Стелла, сестра графини. – Он обесчестил ее, а потом сделал своей любовницей, не иначе как под угрозой огласить ее позор. Может ли кто взять себе огонь за пазуху, чтобы не прогорело его платье?

– Сколько лет было супругу Элеоноры и как он выглядел? – спросила, потупив взор, фрейлина Джульетта, муж которой не навещал ее уже год, находясь на службе у герцога Флоренции. – Наверное, он был стар и уродлив?

– Я прочитала все, что написано, ничего не утаила.

– Что скажешь, Луиджина? Равнозначна месть Помпейо поступку Элеоноры?

– Беззаконного уловляют собственные беззакония его, и в узах греха своего он содержится; он умирает без наставления и от множества безумия своего теряется.

– А как ты относишься к тому, что произошло потом с Элеонорой? Может, ей стоило рассказать обо всем мужу и больше не грешить, не прелюбодействовать с Помпейо? – Катарина пристально посмотрела на Луиджину, и та, не выдержав, отвела взгляд.

«Это неспроста! – подумала я. – Похоже, есть что‑то очень важное, чего я не знаю».

– Добродетельная жена – венец для мужа своего, а позорная – как гниль в костях его, – деревянным голосом произнесла Луиджина. Ее мысли мелькали, как столбы на автомагистрали, и их невозможно было ухватить.

В аббатстве Святого Меркуриале стал бить колокол, отсчитывая часы.

– Nona. – Это соответствовало трем часам дня.

В комнату вошел слуга и сообщил, что со срочным посланием от миланского герцога прибыл сеньор Тибальди и нижайше просит, чтобы графиня его приняла.

– Фрейлины, покиньте меня, за исключением Луиджины. Сеньор Джакомо Фео вернулся с охоты?

– Да, сеньора графиня. – Отвечая, старый слуга раболепно склонил голову.

– Пригласите сеньора Джакомо ко мне и лишь после того, как он придет, просите сеньора Тибальди.

Хотя внешне Луиджина спокойна и продолжает заниматься вышивкой, я ощущаю, что она очень взволнована. Дверь в комнату неожиданно распахивается настежь и внутрь словно врывается вихрь в образе молодого красивого мужчины. Его красота поражает с первого взгляда: длинные, чуть волнистые иссиня‑черные волосы до плеч, мужественное лицо с сияющими голубизной глазами, высокий лоб, прямой, немного тяжеловатый подбородок, говорящий об упрямстве и настойчивости в достижении цели, и хищный, чувственный нос. На нем камзол из темно‑красного бархата, короткая, до пояса, накидка из золотой парчи и бело‑голубые рейтузы. Увидев его, холодная и властная Катарина расцветает на глазах, ее щеки покрываются нежным румянцем. Мне кажется, что Джакомо сейчас заключит графиню в жаркие объятия, но, заметив, что в комнате они не одни, он только нежно целует ей руку. А по внутренним ощущениям Луиджины мне кажется, что она вот‑вот упадет в обморок, хотя ее руки размеренно делают стежок за стежком. Похоже, она влюблена в любовника своей госпожи!

– Поход был весьма успешным, мы захватили много живности – коров, овец, коз. Трусливый Пандольфо отсиживался за стенами и не пытался нам противостоять. Мы захватили много и другого добра.

– Я очень волновалась за тебя, дорогой Джакомо. Зачем подвергать себя опасности, когда можно этого избежать? Кондотьер Аугустино Ремо справился бы сам, он получает за свои услуги часть добычи.

– Это гораздо увлекательнее охоты, дорогая Катарина. Ощущение опасности заставляет кровь бурлить в жилах! Нас было мало, но мы дошли до самых ворот Чезены, и я надеялся, что в жилах Пандольфо есть хоть немного крови его предков, славных воителей, но я ошибся. Его солдаты сделали всего несколько выстрелов из кулеврин, распугав ворон, а он даже на стене не появился.

Его голос заставил меня затрепетать. Такого красивого баритона я никогда не слышала и не могла предположить, что голос может меня возбудить, позвать в неведомую даль, бросить в омут любви. Никогда мужчины не производили на меня такого впечатления, как этот красавец из Средневековья.

– Это неразумная храбрость, дорогой Джакомо. Рисковать жизнью надо во имя чего‑то, а не просто так. Случайный выстрел из‑за крепостной стены, и… – Катарина замолкла и смертельно побледнела, очевидно, представив, что могло случиться. Справившись с собой, она перевела разговор на другую тему: – Прибыл посланник от моего дяди, миланского герцога. Хитрая лиса Моро вновь вильнул хвостом, впрочем, давай послушаем посланника.

Джакомо небрежно облокотился о спинку кресла графини, на его устах блуждает высокомерная улыбочка человека, приобщенного к власти и довольного собой. Взгляд его холоден и презрителен.

В залу входит мужчина в ниспадающем до земли длиннополом коричневом одеянии, в руках у него свиток со свисающей печатью и черная широкополая шляпа. Судя по его усталому виду, он проделал долгий путь.

– Сеньор Тибальди, поскольку вы не приняли приглашение отдохнуть с дороги и сразу попросили аудиенции, я поняла, что у его светлости ко мне неотложное дело, – медленно и весомо произнесла Катарина, меряя посланника взглядом. – Как здоровье моего дорогого дяди?

– Божьей милостью, здоровье у его светлости превосходное, чего он и вам желает, сиятельнейшая графиня. Благодаря своей прозорливости вы поняли, что я прибыл к вам с важными и добрыми вестями.

– Слушаю вас, сеньор Тибальди. Добрым вестям мы всегда рады и желаем их услышать. – Катарина посмотрела на Джакомо, и тот слегка кивнул, словно давая на это согласие.

– Пять дней назад, в прошлую пятницу, наш святейший Папа Александр VI оповестил, что заключил священный союз с сиятельнейшим королем римским Максимилианом и королем испанским, а также одобрил союз между венецианским и миланским герцогами для благоденствия христиан и попечения о них, а также ради спокойствия всей Италии. В ознаменование этого священного союза по указанию нашего святейшего Папы возвещено народу, что в церкви Святого Петра будет показан нерукотворный образ Господень, и Папа намерен дать присутствующим полное прощение.

– Людская молва оказалась быстрее ваших лошадей, мне об этом уже известно, сеньор Тибальди. – Катарина слегка напряженно усмехнулась. – Не думаю, что почтенный сеньор взял на себя обязанности простого скорохода, чтобы сообщить мне об этом событии.

– Создан священный союз ради изгнания французских захватчиков с итальянской земли, а также для восстановления в своих правах неаполитанского короля Альфонсо, незаконно изгнанного и лишенного владений французским королем Карлом. Его светлость герцог миланский предлагает сиятельнейшей графине, – тут он низко поклонился, – присоединиться к этому священному союзу, помочь войском и денежными средствами.

– Я благодарна его светлости за лестное предложение, но вынуждена его отклонить. Насколько мне помнится, при вторжении короля Карла уже был заключен союз святейшего Папы с венецианским дожем и неаполитанским королем. Присоединилась к ним и я, вопреки пожеланиям моего любезного дяди, посчитавшего за лучшее поддержать короля Франции. Это была моя ошибка, и я это осознала, оказавшись в одиночестве, когда французские войска стали осаждать мои города, а герцог Калабрии не пожелал оказать мне помощь, хотя находился со своей армией поблизости. Вот тогда я последовала совету дяди, его светлости, и заключила мир с королем Карлом VIII. Я дорожу данным королю словом и не буду предпринимать против него никаких враждебных действий.

– Сиятельнейшая графиня, тогда в Италии была одна ситуация, сейчас – другая. Французский король незаконно завладел Неаполитанским королевством, укрепился там и, неровен час, захочет завладеть другими итальянскими землями. Герцог Орлеанский во всеуслышанье заявил о своих правах на Миланское герцогство. А вы же понимаете, сеньора графиня, что без поддержки вашего дяди вам будет трудно выстоять против ваших недругов.

– Мы прислушиваемся к мнению миланского герцога, но не смеем нарушить данное графиней Катариной слово французскому королю. Это дело чести! – гордо заявил Джакомо.

Я заметила, как зло блеснули глаза у посланника, однако когда он заговорил, его голос был ровный, без тени враждебности, но обращался он только к Катарине:

– Сиятельная графиня, его светлость надеется, что вы в состоянии сами принять правильное решение, не прельщаясь обещанными французским королем благами. – Тут он усмехнулся и бросил многозначительный взгляд на Джакомо.

– Да, король Карл произвел меня в рыцари, наделил титулом барона, дал замок и земли во Франции, и не только… – торжествующе произнес Джакомо.

– Король Карл щедро раздаривает земли, и не только свои. Думаю, что королю Альфонсо и нашему святейшему Папе это не понравится.

– Еще в январе святейший Папа торжественно принимал короля Карла в Апостолическом дворце.

– Этим святейший Папа спас Рим от разграбления французами! – негодующе воскликнул посланник.

– Сеньор Тибальди! Продолжать этот разговор бессмысленно – я не нарушу данное королю Карлу слово, так и передайте моему любезному дяде. Но и никоим образом не буду помогать французскому королю. Мое слово нерушимо!

Посланник молча поклонился, а потом направился к выходу.

– Твой дядя, герцог Моро, – гений вероломства! – рассмеялся Джакомо, как только за посланником закрылась дверь. – То он помогает французам бороться против Папы и короля Альфонсо, своего давнего недруга, то, как теперь, выступает против французов.

– Это не вероломство, а политика, дорогой Джакомо. Герцог не ожидал, что французы легко овладеют Неаполитанским королевством, он считал, что Альфонсо и Карл в этой борьбе ослабеют, так и не добившись ощутимых результатов.

– Не только это. – Джакомо скривил губы в презрительной ухмылке. – У дядюшки Моро все получилось подозрительно гладко: только французы вторглись в Италию, как умер твой брат, герцог Джан Галеаццо[20], и Лодовико Моро получил герцогскую корону из рук короля Карла.

– Ты не прав, Джакомо. Дядя Лодовико очень любил моего брата и сильно переживал, когда тот умер.

– Но только его смерть позволила Моро стать настоящим герцогом Милана.

– Прошу тебя, Джакомо, не говори дурно о дяде. Он ловкий политик, но на убийство ради Миланского герцогства не пошел бы. Мой несчастный брат, Джан Галеаццо, препоручил заботу о герцогстве дяде, разумно полагая, что тот с этим справится лучше, и не помышлял даже в будущем взять на себя столь тяжкую обязанность.

– Пусть будет по‑твоему, Катарина. Король Карл определил мне почетное место в своей свите и ждет меня. Не кажется ли тебе, что мне пора отправиться к нему?

– Нет, Джакомо. И на это есть две причины: во‑первых, стоит посмотреть, как будут развиваться события и военные действия Священного союза против французского короля.

– Результат этой войны нетрудно предугадать: войско у Карла дисциплинированное и закаленное в боях. Тяжелая рыцарская конница и отборные шотландские стрелки. Им будут противостоять наспех набранные наемники, недисциплинированный сброд, мечтающий только о грабеже.

– Не следует загадывать наперед: бывает, и ягненок побеждает льва.

– Это как? – расхохотался Джакомо.

– Если лев промахнется в прыжке и попадет в яму‑ловушку.

– Яму выроет ягненок?! – содрогался от смеха Джакомо.

– Не важно, кто ее выкопает, главное – правильно ею воспользоваться. И вторая причина, по которой тебе стоит воздержаться от поездки к королю Карлу… – Графиня замолкла.

– Какая причина? – нетерпеливо выкрикнул Джакомо.

– Моя любовь к тебе. Я не хочу, чтобы мы надолго расставались.

Она с вызовом посмотрела на Джакомо, и тот, склонившись, страстно поцеловал ее в губы. Луиджина вздрогнула и вновь продолжила отрешенно вертеть иглой, делая стежок за стежком.

«Выходит, аналитики перемудрили и мое пребывание здесь бесполезно: даже если покушение на Джакомо не состоится и он останется жив, влюбленная Катарина не отпустит его во Францию. Она пойдет на все, лишь бы удержать его рядом с собой. И энерджи не смогут повлиять на нее». Луиджина, как старшая фрейлина, присутствовала при вечернем омовении Катарины, и я увидела на ее теле «знак ведьмы» – родинку величиной с «четвертак» под левой грудью.

Я с восхищением смотрела на красавца Джакомо. Каждый его жест, мимика были красивы, величественны и непринужденны. Первый раз в жизни я смотрела так на незнакомого мужчину и страстно желала его. Не знаю, чем он взял меня, но я не хотела его смерти! Тем более что она бесполезна и не поможет в борьбе с энерджи.

– Ваше сиятельство, разрешите покинуть вас? – вдруг промолвила Луиджина. Я ощутила, что внутри у нее бушует буря. – Мне очень нездоровится, и, если будет на то ваше позволение, я обратилась бы к лекарю и осталась бы ночевать в городе.

Катарина бросила пронзительный взгляд на Луиджину, от которого та затрепетала.

– Вижу по цвету лица, что ты и впрямь больна. Надеюсь, ты недолго будешь томить меня своим отсутствием?

– Рассчитываю, ваше сиятельство, завтра утром быть при вашем пробуждении, как и надлежит старшей фрейлине.

– Завтра ранним утром я отправляюсь на охоту. Ты будешь сопровождать меня?

– Сеньора графиня, с великим удовольствием, если вы возьмете меня с собой. – Луиджина присела и склонила голову.

– Хорошо, ступай, Луиджина, – сказала Катарина и вновь стала ворковать с Джакомо Фео.

Выходя, Луиджина бросила на них взгляд, от которого спина мужчины окаменела. Или мне это только показалось?

Луиджина покинула комнату, спустилась по лестнице и вышла из дворца. Ее платье не подходило для передвижения пешком по улочкам города, мягко говоря, не блещущим чистотой, да еще и ухабистым, но она упорно шла, придерживая подол руками, но все равно нижняя часть платья вскоре была в грязи. Обычно, когда Луиджина изъявляла желание ночевать дома, графиня предоставляла ей карету, отвозившую ее и забиравшую утром, но на этот раз девушка не обратилась к своей госпоже с такой просьбой.

Придя домой, Луиджина не стала отправлять служанку за лекарем, как сказала графине, а велела ей приготовить таз с водой и совершила омовение всего тела. Эта обычная для нас процедура в Средневековье даже знатными сеньорами проводилась нечасто, а простолюдинами так и вообще всего несколько раз в год. Поэтому знать увлекалась духами и ароматизирующими мазями, которые должны были замаскировать запах немытого тела. После омовения Луиджина с помощью служанки надела одежду простолюдинки: длинную грубую нижнюю рубаху, широкую, но менее длинную юбку, подобие безрукавки со шнуровкой спереди, передник и спрятала роскошные волосы под простой чепчик. Служанка ничем не выказывала своего удивления странной прихотью госпожи, так что было понятно, что она проделывала это не раз. Луиджина достала из сундука черную шкатулку, вынула из нее кинжал с тонким узким лезвием и спрятала его под одеждой. Это мне совсем не понравилось: выходит, встреча, к которой она готовилась, небезопасна. Может, не стоит ей идти на встречу, которая неизвестно чем может закончиться? Но желание понять, что происходит, было таким сильным, что я решила не препятствовать ей.

На улице Луиджина ничем не отличалась от других простых горожанок, не привлекала внимание, как было, когда она шла из дворца в роскошном платье.

Путь Луиджи<