Раунды с пятьдесят восьмого по семьдесят седьмой

Этого я от него никак не ожидал. Оказывается, все это время он водил меня за нос, преспокойненько дожидаясь своего часа и экономя силы для решающего броска. Я попался на удочку, как какой-нибудь неопытный новичок, лучшие свои идеи бесцельно растратил в предвкушении скорой победы, а он приберег свои на потом и теперь блистал ярче, чем в начале дуэли.

Я не учел двух вещей. Во-первых, грандиозного опыта, накопленного им за время своей гладиаторской карьеры, которая у него, между прочим, длилась в двенадцать раз дольше моей. Он не только успел рассказать тысячи своих собственных историй, но и выслушал не меньшее количество чужих, которые до поры до времени сохранял в памяти и теперь использовал в качестве источников новых сюжетов. А во-вторых, к моменту нашей с ним встречи он успел как следует отдохнуть. Целых шесть лет он не выходил на сцену, в то время как я весь последний год только и делал, что проводил одну дуэль за другой. Я выдохся, исчерпал себя, а он пришел с новыми силами и, главное, с новой тактикой гладиаторского боя, разработанной им во время покоя, новой формой презентации лжи, которую теперь как козырного туза достал из рукава.

Музыка. Он поднял руку, и на сцену вышла целая капелла вольтигорков, каждый из которых держал в руке причудливый инструмент. Я успел определить только две тролльторны, два флоринтских вольтробаса, одну стальную арфу, три поющие пилы, две дальнезамонианские труты, два тарабана и яхольский черепичный клавесин. Музыканты выстроились полукругом позади трона Нусрама и замерли в ожидании его команды.

Вот, оказывается, чем занимался Факир все время своего загадочного отсутствия: он брал уроки вокала, развивал голосовые связки посредством этой сценической дисциплины, дополнительно тренировал голос пением. Он не только сочинял новые истории, он придавал им музыкальное обрамление. Как бывший его поклонник, я не мог мысленно не снять перед ним шляпу. Он совершил еще один прорыв в гладиаторском спорте.

Первое его музыкальное выступление походило на оперу: тихое лирическое пение тролльторн брало за душу, служа прекрасным фоном для вибрирующего тенора Нусрама, поющего на древнезамонианском. И не важно, что большинство зрителей не владели этим давно умершим языком, смысл был понятен без слов, как это обычно случается в опере, где музыка переводит слова на язык чувств. Речь, как всегда, шла о великих вещах: любви, предательстве, смерти и, конечно же, подлой лжи. Небольшую лесенку своего трона Факир умело использовал в качестве сцены, он изящно танцевал на ступеньках, ползал по ним, в отчаянии молотя кулаками. Под конец он драматически скатился вниз, симулируя свою собственную смерть. Последний вздох глубоким басом исторгся из его груди.

Я не мог не признать, что Нусрам был не только отличным певцом, но и талантливым композитором. Мелодии его действительно проникали в самое сердце. Надо ли говорить, что он получил десять баллов. Публика была вне себя от восторга и хлопала громче, чем в любой другой момент нашей дуэли.

А мне даже не удалось рассказать свою историю до конца. Меня освистали, впервые за все время моей гладиаторской карьеры. Всем не терпелось как можно скорее увидеть и услышать очередное изобретение Факира.

Снова вышли на сцену музыканты. Я ожидал уже, что Нусрам продолжит движение по накатанным оперным рельсам, но не тут-то было — в новом выступлении он кардинальным образом изменил все: стиль музыки, темп, громкость и даже свой внешний вид. Он сбросил гладиаторскую мантию, продемонстрировав публике свой все еще на удивление стройный, крепкий торс, на что женская половина ответила томными вздохами. А потом он — не могу найти более подходящего слова — зажег.

Труты заиграли веселый мотив, в такт ему вольтигорки отчаянно замолотили по тарабанам. Грубоватый, но зажигательный ритм сотрясал стены Мегатеатра. Потом вступили поющие пилы и поддали жару так, что многие зрители, не удержавшись, повскакивали с мест, даже у меня ноги сами собой начали пританцовывать. Нусрам на этот раз пел хриплым басом, извиваясь под музыку самым мерзким образом. Но публике и это тоже нравилось. Даже резкие взвизги черепичного клавесина только еще больше раззадоривали зрителей. Мне стоило большого труда сохранять спокойствие и не пуститься вместе с остальными в пляс. А зрители так и прыгали как обезьяны, во всем подражая Нусраму.

Это была не только новая техника гладиаторского выступления, это был совершенно новый музыкальный стиль. Раньше Атлантису были известны только оперы, некоторые народные жанры да еще монотонное завывание Пушка Грома. А это было нечто совсем другое. Факир рискнул, поставив все на одну карту.

Содержание истории из-за шума почти невозможно было разобрать (речь шла, вероятно, о вечной молодости танцоров-обезьян), и я не уверен, что это вообще можно было назвать гладиаторским спортом, но успех говорил сам за себя.

Снова десять баллов. Бешеные овации. И отчаянный свист, как только я раскрыл рот.

На этот раз слова Факира снова были хорошо, отчетливо слышны, поскольку он тихонько аккомпанировал себе на арфе. Заново облачившись в свою мантию, он пел высоким проникновенным сопрано о возникновении Жутких гор; получилось нечто вроде народной баллады, которая, с определенным количеством оговорок, еще могла сойти за выступление гладиатора. Но мелодия и в самом деле брала за душу, правда не так, как опера, а по-другому: на этот раз Нусрам обратился к патриотическим чувствам замонианцев.

А потом он разразился йодлером. Сопровождаемые пением альтотруб (это такие инструменты, похожие на альпийские рожки), звонкие гортанные переливы эхом отражались от стен Мегатеатра, приводя в восторг публику, особенно альпийских гномов. А Факир еще подпрыгивал в такт музыке и прихлопывал себя по коленям, что ошалевшая публика тут же повторяла.

Завершил он свое выступление опять же на возвышенной, патетической ноте, заливаясь соловьем о сиянии горных вершин и немеркнущей любви к Отчизне.

Зельцы утирали слезы. На мой взгляд, все это отдавало китчем, но Нусрам получил свои десять баллов, и с этим ничего нельзя было поделать. Мне оставалось только в очередной раз, несмотря на недовольный рев публики, попытаться что-нибудь рассказать.

Нусрам Факир тем временем откашлялся и растрепал волосы, так чтобы они беспорядочно падали на глаза. Ему принесли на сцену яхольский черепичный клавесин, и он запел голосом, которому позавидовал бы любой ирландский друид. На этот раз он порадовал публику песней рыбака в безупречной, высокохудожественной аранжировке. Вперив в зал неподвижный взгляд, дрожащим от слез голосом он пел о своей любимой, которую проглотил злой тираннокит Рекс и которая все еще продолжала жить у того в животе, посылая рыбаку отчаянные письма в бутылках.

Вольтигорки стояли тут же на сцене и каждый раз подхватывали хриплыми голосами припев, речь в котором шла о питейных пристрастиях морских духов. Публика дружно раскачивалась под музыку. Песня закончилась драматическим актом спасения: девушка обрела долгожданную свободу, а тираннокит пал от руки рыбака. Я криво усмехнулся, но публика не разделяла моего скепсиса. Десять баллов Факиру. Свист, крики и кукурузные огрызки мне.

Вольцотан Смейк выглядел абсолютно довольным. Такого единодушного поклонения одному гладиатору и уничижительного презрения ко второму в Мегатеатре еще не бывало. Возвращение Нусрама Факира обещало стать настоящей сенсацией.

Так продолжалось целых пятнадцать раундов подряд. В каждом раунде он менял музыкальный стиль, голос, внешний вид и жанр повествования. Под заунывное хныканье поющих пил он исполнял блюз, под гром тарабанов чеканил военный марш, на смену которому пришла ария из оперетки, а потом без всякого аккомпанемента кристально чистым голосом исполнил номер а капелла, а еще виртуозно играл на вольтробасе, весьма оригинально дирижировал оркестром, наяривал на стеклянной арфе ногами, бегал вверх-вниз по лестнице и отколол пару-тройку таких акробатических номеров, которых я, учитывая его годы, от него уже просто не ожидал. За все это он каждый раз стабильно получал свои десять баллов. Зельцы даже запалили промасленные початки кукурузы и, подняв их высоко над головами, раскачивались в такт музыке.

Терпение и стойкость. А от меня потребовались навыки, еще ни разу не опробованные мной за все время моих выступлений в Мегатеатре, — умение сохранять выдержку и спокойствие под оглушительный свист недовольной публики. А между тем именно так большинство гладиаторов лишились своей короны, и только самые стойкие умели достойно выдержать это испытание. Ведь дуэль можно закончить в любой момент, стоит только признать свое поражение, поэтому гладиатор, который находит в себе силы остаться на сцене, вместо того чтобы в панике бежать за кулисы, действительно заслуживает уважения.

Я стоял столбом, а в голову мне летели обглоданные початки кукурузы. Можно ли представить себе что-либо худшее для артиста? Внутренний голос настойчиво требовал все это прекратить, развернуться и бежать со всех ног, спрятаться где-нибудь в катакомбах канализации, но я оставался на сцене, молча снося весь этот позор — крики, свист, шипение, огрызки кукурузы, пивные банки, выломанные из сидений доски и даже здоровенного зельца, которого приятели в сердцах выбросили на сцену. Я даже не стал садиться, хотя стоя унижения воспринимаются гораздо острее, потому что приходится еще и бороться с дрожью в коленях. Но я заставил себя остаться стоять, чтобы они поняли, насколько все это мне безразлично.

Публика знала, что гладиатора невозможно прогнать со сцены одними лишь криками. Ведь прибор реагировал и на негативные эмоции тоже: чем громче крики, тем выше баллы. Поэтому шум в зале постепенно стих. Пережив этот момент, можно считать, что худшее уже позади. Злые окрики сначала стали тише и слабее, потом перешли в недовольное бормотание и в конце концов превратились в робкие аплодисменты. Толпа как дикая лошадь, управлять ею можно только посредством железной воли. А это до сих пор удавалось лишь самым лучшим из гладиаторов.

Нусраму Факиру это было прекрасно известно, поэтому мою стойкость он оценил гораздо выше, чем все предыдущие истории, вместе взятые. Он наконец-то понял, что имеет дело с равным противником.

На последних пяти номерах Факира аплодисменты стали заметно хиреть, за свои вокально-музыкалные выступления он получал по девять, восемь баллов. После семьдесят второго раунда он не показал уже ничего выдающегося, его репертуар иссяк. Устав от танцев и ликования, публика снова расселась по местам.

Оркестр вольтигорков смылся со сцены, снова воцарилась долгожданная тишина, и я, собравшись с духом, рассказал очередную свою историю. Зал опять был готов воспринимать спокойное повествование, поэтому мое выступление встретило лишь незначительный, вялый протест.