Первый праздник на ипподроме

 

Новая политика воздержания от войн высвободила султану время для внутригосударственных дел в городе. Будучи противником полумер, он попытался радикально преобразовать город под турецкую обитель. Как будто, покинув Родос, решил укрыться в Константинополе.

Султана всегда привлекал этот город, который он понимал гораздо лучше старого Пири-паши, стремившегося его избегать, или Ибрагима, признающего его лишь как рычаг для новых завоеваний.

Однако в городе, где жил султан, обитали призраки. Это были очень реальные призраки, постоянно беспокоившие его напоминаниями о Византии. Чистая вода для его мраморной ванны поступала из византийских цистерн, сами камни его сераля были камнями византийских дворцов. Когда Сулейман совершал намаз в просторной Айа Софии, его охватывал страх при виде гигантских сооружений из серого, зеленого и багрового мрамора, построенных Августом и Юстинианом. Да, христианский алтарь был удален, а на его месте установили претенциозный михраб, указывающий направление Мекки. Величественные мозаичные фрески императоров и императриц забелили известкой. И все же, входя в это просторное помещение, нельзя было избавиться от ощущения, что оно остается все той же базиликой Юстиниана.

К тому же турецкие архитекторы копировали Айа Софию, когда строили мечети Мехмета Завоевателя, Баязида и Селима.

Турки захватили Константинополь три поколения назад и по очереди подвергались влиянию этого имперского города. Он напоминал женщину, взятую в полон.

Даже прогуливаясь в уединении в своем садике под сомкнувшимися кронами деревьев, Сулейман то и дело видел мраморные колонны, воздвигнутые в честь византийских императоров. Опаленные солнцем дервиши, которые вдохновенно твердили ему о Вине жизни, возможно, происходили от мертвенно-бледных монахов, облегчавших душевное томление византийских самодержцев.

Когда Сулейман бороздил на своей барке просторы Босфора, расположившись на палубе под тентом, по соседству он видел быстроходные золоченые лодки, на которых среди курящегося дыма фимиама возлежали знатные матроны из византийских семей – Комнин, Дукасас, Порихиригенити – те, «кто родились для роскоши». Более того, и в его жилах тоже текла византийская кровь, поскольку в жены его предков отдавались женщины Византии.

Его прадеды имитировали уединение знатных женщин Византии, заводя гаремы. Начали использовать кастрированных черных рабов для обслуживания и охраны обитательниц гарема, как это было принято когда-то у византийцев. С особым рвением стремился использовать византийский опыт во многих отношениях Мехмет Завоеватель. Его школа была слепком с императорской школы позднего Константинополя. Этот султан наделил своего Великого визиря теми же полномочиями, которыми обладал Великий доместик исчезнувших императоров.

Однако потребности турок в Константинополе радикально отличались от потребностей последних византийских правителей. Те пытались укрыться за мощными городскими стенами, где сохранялось вырождавшееся культурное общество, руководимое часто блестящими женщинами, такими, как Ирина – ее церковь стояла рядом с казармами янычар – или Теодора. Но в это время имперский город наполовину опустел, в нем увеличилась пропасть между роскошью немногих и нищетой большинства. Город жил за счет обескровливания Анатолии, занимая деньги у духовенства для найма воинов-защитников. Столица Византии продолжала существовать только потому, что не помышляла о гибели.

Турки не нуждались в защите Константинополя. Они превратили город в сердце падишахства, откуда по артериям поступает кровь во все уголки организма.

В результате сложился космополитический город. По соседству с Большими воротами (и конюшнями Сулеймана) патриарх православной церкви совершал богослужение для греков-христиан. Напротив сераля Сулеймана Магнифика Комунита осуществляла внешнеторговые сделки.

Когда Сулейман ехал к крытому рынку, его путь лежал по новым улицам с домами из дерева и глины, – возведенными еще одной общиной – еврейскими беженцами из Испании. Эти люди трудились в ремесленных и торговых лавках вместе с армянами, которые селились в этом квартале, и мавританцами, тоже изгнанными из Испании. По другую сторону рынка создали свой квартал сербы, назвав его Белградом. Далее по краям спокойной бухты расселились берберы из Африки и арабы с берегов Красного моря. Тут в построенных ими складах хранились их заморские пряности, слоновая кость, стеклянные колбы для ламп и даже жемчуг с Востока – новые предметы роскоши для турок.

Словом, город был переполнен иноземцами, ищущими права торговать на большом крытом рынке и поставлять товары самому сералю. Эти новые пришельцы стремились заручиться покровительством турецкой государственной власти – новой силы, поднявшейся на границе между народами Востока и Европы.

Все эти сообщества иноземцев имели самоуправление и сохраняли право отправлять свои собственные религиозные обряды. Иноземцы платили годовой налог – десятину – в турецкую казну, налог в абсолютном большинстве случаев меньший, чем тот, который они платили у себя на родине – на Востоке или Западе. Своих преступников они тоже судили сами, за исключением тех случаев, когда в преступлениях были замешаны турки. Но даже от судебного процесса, проходившего под главенством турецкого судьи, иноземцы вполне могли ожидать справедливого и быстрого решения. Более того, большинство иностранцев обладали, подобно венецианцам, привилегиями. Евреи и армяне были освобождены от набора их сыновей в школу и призыва на военную службу. Свободными от этого были также арабы и берберы. С другой стороны, иноземцы не имели права владеть оружием или устанавливать пушки на свои корабли.

В целом Сулейман обладал лишь номинальной властью над десятками народностей, которые имели свое вероисповедание, говорили на своих языках и соблюдали свои обычаи. Османы никогда не принуждали инородцев ассимилироваться с турками, не навязывали им своего языка и своей религии. Последствия такой национальной пестроты давали о себе знать медленно, но неуклонно.

Итак, Сулейман проезжал по городу, незримо сопровождаемый призраком византийского самодержца. Конские хвосты на штандарте, который несли перед ним, происходили с окраин Китая, золотой же полумесяц над штандартом был скопирован с соответствующего византийского символа. Дурные предчувствия в связи с этим никогда не покидали султана. Его народ еще не создал своих собственных учреждений, наподобие тех, что существовали в Китае и Византии. У турок лишь начиналось складываться собственное государственное устройство и руководящая в нем сила правителей. Предшествовавшие Сулейману султаны смогли завоевать большие территории, населенные разными народами, но как они распорядились своими завоеваниями?

Сулейман был первым, кто принял меч Османов в качестве просвещенного правителя. После Родосской кампании ему стало ясно, что турки должны покинуть стезю войны и двигаться в другом направлении. И вести их туда предстояло ему.

 

* * *

 

Его первые усилия в период самоутверждения во власти в 1522 – 1525 годах пронизаны энтузиазмом. Муфтий посоветовал Сулейману взять средства из казны на строительство дорог, колодцев, караван-сараев и мечетей для бедняков. Разве в Коране не записано, что богатство не принесет добра, если не будет использовано таким образом?

Вызвав к себе молодых архитекторов, Сулейман попытался объяснить им, что хочет видеть город-сад с чистой водой. Архитекторы показали ему проекты, скопированные с сераля. Он усадил их за разработку проекта нового акведука, способного снабдить город свежей водой. Они смогли справиться с заданием, потому что воспользовались старыми византийскими акведуками в качестве моделей. Для себя самого султан построил летний дворец у азиатского побережья.

Ибрагим советовал ему ходить переодетым по улицам, слушать неосторожные разговоры портовых рабочих и укрытых чадрами женщин, которые, посещая по пятницам кладбища, естественно, сплетничали.

Сулейман не внял этому совету. Но по размышлении решил немного развлечь народ. Весной 1524 года он организовал девятидневный праздник на территории полуразрушенного ипподрома, где византийцы устраивали гонки колесниц. Каменный обелиск из Египта все еще стоял там. В первый день султан попытался произнести речь, когда Аяс-паша и ага янычар сообщили, что пришло время открыть праздник. Но ему удалось сказать лишь несколько фраз в похвалу новому визирю, Ибрагиму, затем он не без облегчения занялся раздачей подарков.

Последующие дни Сулейман терпеливо сидел на диване с золотистой обивкой в раздуваемом ветром шатре. Каждый день проводились веселые представления для различных групп людей, от бейлербеев и санджак-беев до простого народа и литераторов. Соответственно менялись виды спортивных состязаний на арене – стрельба из лука и борьба уступали место жонглированию и конным скачкам, чтению стихов. Как гостеприимный хозяин, султан приказал своим подросткам-слугам разносить зрителям шербет. Дарил лошадей из своих конюшен и выделанные серебром седла. Тысячи людей стояли вокруг арены или сидели на деревьях, окружавших ипподром, чтобы насладиться зрелищем своего правителя, пребывавшего в молчании. Сулейману казалось, что празднику на ипподроме не хватало веселья, потому что он был неподходящим хозяином.

Но в конце последнего дня праздника веселья было более чем достаточно. Вопреки обычаям, Сулейман как самый обыкновенный гость пришел на свадьбу Ибрагима с его сестрой, которая проходила в новом роскошном дворце визиря, расположенного у одного из углов ипподрома. Он обратил внимание на вход в дом, задрапированный с одной стороны вышитой золотом тканью, а с другой – парчой из шелка. На скатерти, расстеленной для трапезы, разместились блюда из золота.

Ибрагим словно под действием магнетической силы собирал вокруг себя гостей. Почетному гостю он предложил сделать глоток из чаши, высеченной из одного куска бирюзы. Темные глаза Ибрагима светились радостью. Усадив Сулеймана, он улыбнулся и сказал:

– Твой праздник не идет ни в какое сравнение с моим!

Султан в удивлении взглянул на фаворита.

– Потому что я единственный среди смертных принимаю в качестве гостя Господина двух миров, – объяснил Ибрагим.

На этот изящный комплимент Сулейман очень скоро ответил, поручив визирю задание, выполнять которое традиция предписывала ему самому. В Египте, и так всегда беспокойном под властью мамелюков, которые по решению Селима Угрюмого полностью управляли страной после ее завоевания, ситуация резко ухудшилась, когда туда прибыл Ахмед-паша. Рассерженный Сулейман отстранил его от командования войсками во время осады Родоса. Старый Ахмед-паша был раздосадован не только этим, но и тем, что Ибрагим попал в милость султану. Египетские феллахи, привыкшие к притеснениям, горько жаловались эмиссару султана на бесчинства Ахмеда и мамелюков. А поскольку феллахи стали турецкими подданными, их участь следовало облегчить.

Так как строптивый Ахмед мог поднять вместе с мамелюками мятеж, действовать нужно было с большой осторожностью. Предоставив Ибрагиму почетный эскорт из пятисот янычар, Сулейман дал ясно понять, что новый визирь получил от него все необходимые полномочия.

Сам Сулейман остался в Константинополе. Это было третье счастливое лето, когда он не проявлял воинственности. Во время свадьбы Ибрагима султан получил известие о рождении сына от Роксоланы (Хуррам). Русская девушка, кажется, родилась под счастливой звездой, потому что ее первым ребенком оказался мальчик. Сулейман назвал сына Селимом в честь своего отца.

Став матерью, Роксолана приобрела в гареме особое положение. У султана уже был один сын от Гульбехар – Мустафа. Но если бы Мустафа умер, то славянка после смерти Хафизы могла бы стать матерью будущего султана. Пока же она оставалась второй кадын. Хафиза властвовала на женской половине, а Гульбехар была матерью сына, родившегося первым. Тем не менее Роксолана теперь вошла в семью султана.

Более того, в отсутствие Ибрагима Сулейман стал чаще видеться с ней. Слуги заметили, что султан редко одаривал свою избранницу. Зато они часто сидели вместе, обсуждая важные проблемы, словно Роксолана была мужчиной. Поскольку русская прибыла из «зоны войны», она познала беды и надежды обитателей севера.

Слуги шептались, будто Хуррам околдовала господина – в самой цитадели семьи он во всем предпочитал христианку с рыжеватыми волосами. И казалось, что нет средства, чтобы разрушить этот союз. Но коли такому союзу было суждено возникнуть, то пусть так оно и будет.

Однако зимой спокойствие в городе было нарушено. Подобно порыву северного ветра, неожиданно разразился мятеж янычар.