Структура научной теории в социогуманитарном знании

В сфере социально-гуманитарного исследования могут и должны использоваться все философские и общенаучные методы и принципы. Однако они здесь должны быть конкретизированы, модифицированы с учетом особенностей социального познания и его предмета (общество, культура, личность).

Одной из главных проблем философской методологии науки традиционно является структура научной теории. Соответственно, прояснение типовой структуры теорий в социогуманитарных дисциплинах может стать одной из опорных точек развития их методологии.

В зависимости от тех когнитивных действий, которые теории производят со своим предметом, они могут быть разделены на три категории: 1) теории-обозначения, б) теории-объяснения и в) теории-систематизации.

Теории-обозначения, в основном, задают некоторую систему определений своего предмета и в своей базовой части сводятся преимущественно к системам таких определений. Теории-объяснения стремятся не просто определить, а объяснить свой предмет и, как правило, делают это с помощью генерализации некоторого ключевого для них механизма. Теории-систематизации не столько объясняют, сколько систематизируют свой предмет.

Границы между тремя указанными типами теорий тоже довольно размыты и условны, поскольку в теориях-обозна­чениях всегда содержится некоторый объяснительный по­тенциал; объяснительные теории, в свою очередь, не могут обойтись без определений, опираются на систематизации и т.п. Если естественнонаучные теории преиму­щественно выполняют объяснительную функцию, то основ­ная функция теорий в социогуманитарных науках - дости­жение болееглубокого понимания, средствами которого могут быть и объяснение, и определения, и систематизации.

Перспективным основанием систематизации социогума­нитарных теорий может служить и то, на базе какого имен­но опыта они построены, чем именно обоснованы, какую сферу человеческой деятельности делают своим главным ориентиром. В зависимости от всего этого тоже можно вы­делить три типа теорий: а) теории, ориентированные на обыденный опыт, б) теории, ориентированные на эмпирические исследования, в) теории, ориентированные на общую методологию или идеологию.

Вычленение стандартной структуры социогуманитарных теорий осложняется, как и любой анализ этих теорий, типовой формой их изложе­ния. Если естественнонаучные теории излагаются четко и компактно и выражаются, например, посредством мате­матических формул, то социогуманитарные - в виде мно­готомных произведений, в которых собственно теорию нелегко вычленить из сопутствующих ей суждений и размышлений. Однако даже в таком нормативно аморфном
контексте стандартная структура теорий прорисовывается вполне различимо. Ее наиболее отчетливо проступающие элементы - центр и периферия, т. е., с одной стороны, некоторые базовые идеи и утвер­ждения, образующие ядро теории, с другой - вспомога­тельные по отношению к нему опыт и когнитивные конструкции.

Следует отметить, что наличие центра и периферии свойственно и естественнонаучным теориям, вследствие че­го подобное строение можно считать свойством научных теорий вообще, а все существующие в философской методологии науки представления об их структуре так или иначе отдают должное центр-периферийным отношениям. И. Лакатос, например, выделяет «жесткое ядро» и «защитный пояс». B.C. Степин - «фундаментальную теоретическую схему» и «вспомогательные теоретические схемы», нечто подобное делают и другие исследователи, и в подобных дифференциациях отчетливо проступает центр-перифе­рийная иерархия. Такие представления о структуре науч­ных теорий, выработанные на материале естественнонауч­ных, преимущественно физических, теорий, в какой-то мере распространимы и на социогуманитарные науки. Но если иерархическое построение в виде центра и подчи­ненной ему периферии характерно как для естественнонаучных, так и для социогуманитарных теорий, то наполнение и конкретный характер взаимоотношений между этими элементами достаточно специфичны для разных видов наук.

Основные понятия теории всегда подчинены ее цен­тральной категории, и эта подчиненность выражена доста­точно отчетливо, имея разнообразные проявления - от ча­стоты употребления соответствующих терминов до определения ключевых категорий на основе центральной. Гораздо труднее прочертить границу тезауруса основных понятий на его другом - «нижнем» - полюсе, вычленив их из множества всех прочих терминов, которыми опериру­ют сторонники теории. Возможно, критериями для решения этой непростой задачи могут служить, во-первых, опять же частота употребления соответствующих терминов (о кото­рой можно судить как интуитивно, так и на основе строгих процедур контент-анализа), во-вторых, включенность понятий в базовые утверждения теории.

В данном плане социогуманитарные теории можно разделить на два типа, к одному из которых принадлежат теории традиционного - аморфного - вида, которые очень трудно свести к ограниченному набору строгих утверждений, в ре­зультате чего они часто понимаются по-разному, ко второму - более строгие концепции, авторы которых стремятся формулировать их в виде ограниченно­го набора четких постулатов.

Структуру социогуманитарных теорий можно было бы описать как состоящую из центра и периферии, которые включают описанные компоненты и ими исчерпываются, если бы в методологической рефлексии науки не существо­вало традиции, заложенной работами М. Полани и др. Но подобно тому, как в структуре любого формализованно­го знания имплицитно присутствует некое неформализуемое, неявное знание, любая научная теория, в особенности социогуманитарная, тоже всегда включает некоторый неявный компонент. Этот компонент можно условно назвать скрытой или неявной областью теории, имея в виду, что она эксплицируется лишь путем специаль­но организованной рефлексии, а в официальной жизни тео­рии практически всегда остается за кадром.

Любая теория, в особенности социогуманитарная, включает в себя множество неявных смыслов и импли­цитных утверждений, понимание которых всегда индивиду­ально и осуществляется на уровне личностного знания, что и порождает главную причину расхождения смысловых по­лей при восприятии теорий.

Таким образом, личностное знание не только играет важнейшую роль в процессе построения научных теорий, но и составляет существенную часть самих теорий, а также образует неизбежный фон их восприятия. Однако, скрытая область научных теорий заполнена не только этим знанием. Вот, например, как их характеризует Р. Герох, внесший признанный вклад в развитие теории относи­тельности: «с моей точки зрения, теории состоят из неис­числимого количества идей, аргументов, предчувствий, неопределенных ощущений, ценностных суждений, и так далее, объединенных в своеобразный лабиринт. Именно это скопление называется «теорией» /28, с.220/. В данной характери­стике не только оттенена роль неформализуемых элементов теории, но и обозначено, что они не сводятся только к зна­нию, включая и компоненты, которые собственно знаниевыми, да и вообще когнитивными назвать нельзя.

Понятие о неявной области научных теорий нуждается в расширении и в другую сторону: эта область не только, помимо личностного знания, включает личностные пере­живания и образцы поведения, но охватывает также зна­ние, переживания и образцы поведения надличностные. Отметим здесь, что, если в философской методологии нау­ки неявное знание в основном ассоциируется с личност­ным, то в социологии науки - в работах Д. Блура, Б. Барнса, Д. Маккензи и др. - акцент делается на то, что научное знание, в том числе и естественнонаучное, «кон­струируется в стенах лабораторий», являясь выражением исследовательских традиций, идей и смыслов, специфиче­ских для каждой научной группы. Это позволяет гово­рить о специфическом групповом знании,так же принци­пиально неформализуемом, как и личностное знание, но к последнему несводимом. Групповое знание тоже вхо­дит в состав неформализуемои составляющей научной тео­рии, а его удельный вес особенно велик в тех случаях, ког­да теория коллективно разрабатывается (что случается очень редко) или коллективно развивается (что бывает почти всегда). В результате формируются некие коллек­тивные тезаурусы понимания теорий, ответственные, в частности, за то, что сторонники концепций всегда пони­мают их не так, как противники, или за то, что одна и та же теория понимается и развивается по-разному различ­ными школами.

Таким образом, в неявной области социогуманитарных теорий можно уловить: а) личностный и б) групповой компо­ненты, в свою очередь разделив каждый из них на когнитив­ную, эмоциональную и поведенческую части. Разумеется, и существование этой области, и ее ключевые компоненты не служат привилегией социогуманитарных наук. Многочи­сленные упоминания обо всем этом можно найти и в работах методологов науки, относящихся к естествознанию. Однако, во-первых, сама область неявного знания в социогуманитар­ных теориях существенно шире, во-вторых, удельный вес ее эмоционального компонента заметно выше, чем в естественно-научных теориях.

Специфический характер в социогуманитарном познании приобретает постановка проблем. На это указывали представители герменевтики.

В «Истине и ме­тоде» Гадамер обратил внимание на то, что в XIX веке с появлени­ем историзма понятие проблемы приобретает универсальную значимость, утрачивается ее непосредственное отношение к фак­тическим вопросам, философы, не справляясь с историзмом в по­знании, «спасались бегством в абстракцию понятия пробле­мы». Они не увидели никаких проблем в самом способе «бытия» проблемы, тогда как необходимо было «разрушить иллюзию, буд­то проблемы существуют вечно, как звезды на небе», преодолеть неокантианское представление о «тождестве проблем», показав, что это пустая абстракция, поскольку постановка вопроса, пробле­мы меняется с течением времени. Внеисторическая точка зрения, полагающая проблему как феномен попперовского «третьего ми­ра», по Гадамеру, не существует. Точка зрения, которая возвышается над другими и якобы позволяет мыслить истинное тождество проблемы вопреки всей изменчивости попыток ее решения, - это чистейшая иллюзия, поскольку в этом случае проблема выпадает из мотивированного контекста, утрачивает смысловую однознач­ность и, соответственно, возможность разрешения. Эта позиция в понимании проблемы принципиальна для наук о духе, гуманитарного знания в целом. В той мере, в какой эти науки имеют своим
предметом текст, его понимание и истолкование, объяснить эти особенности проблем гуманитарного знания может именно герме­невтика. Проблемность здесь рассматривается прежде всего как вопрошание, исследуемое в логике вопроса и ответа, а по Гадамеру, логика наук о духе - это логика вопроса.

Такую позицию по отношению к исторической науке занял в свое время английский историк и философ Р.Дж. Коллингвуд, по-видимому, первый стремившийся заменить пропозициональную логику (логику утверждения) логикой вопроса и ответа. Он пола­гал, что истинность - это продукт комплекса, состоящего из во­просов и ответов, и понять излагаемые положения истории (предание) можно, лишь реконструировав те вопросы, на которые текст дает ответы.

Типовая проблемная ситуация гуманитаристики, как показал А.В. Михайлов, - поиск ответа на вопрос «что это такое?» на осно­ве имеющихся художественных, исторических, литературоведче­ских текстов, где проблема часто принимает вид: что такое роман­тизм, классицизм, реализм и т. п.? Анализируя на примере иссле­дования романтизма типовые решения такой проблемы, автор обнаруживает, что уровни ответа на вопрос существенно разнятся и представлены либо уровнем дефиниции, либо уровнем исследо­вания истории литературы, истории культуры, где явление пони­мается «лишь как логический момент целого». Правильная дефи­ниция, часто «обыденная» или «школьная», нередко представляет­ся конечной целью исследования, и констатируя существование в научной литературе десятков и даже сотен определений того или иного направления, исследователь полагает, что решить пробле­му - значит найти «окончательное», всех удовлетворяющее, пос­тоянное определение, которое пока еще не найдено, возможно по­тому, что не родился еще специалист, а может быть, не «доросла» сама наука. Этот феномен широко известен: сегодня существует множество определений культуры, мировоззрения, системы, на­правлений романтизма, классицизма, реализма и т. д., а исследова­тели, занимающиеся этими явлениями, например барокко, десят­ки лет, утверждают, что они так и не знают, что это такое.

Философско-методологический анализ постановки проблемы как первоначального этапа в научном исследовании может быть дополнен рассмотрением операций и процедур, имеющих при­кладной характер и распространенных на все формы мыслитель­ной деятельности в целом. «Не существует метода, который позво­лил бы научиться спрашивать, научиться видеть проблематиче­ское» (Гадамер), поскольку искусство вопрошания - это и есть искусство мышления, т. е. не может быть «навыка», но возможно научиться понимать саму природу и структуру вопроса, его основа­ния, предпосылки и правильную постановку. Уже в «логике вопро­сов и ответов» Коллингвудом сформулированы необходимые принципы проблематизированного мышления. Исходя из идеи Платона: мышление - «диалог души с самой собой», он понимал мышление как «процесс постановки вопросов и получения на них ответов, причем второму предшествует первое - некий Сократ, за­ложенный в нашей душе».

Коллингвудом введен «принцип коррелятивностимежду во­просом и ответом», который состоит в следующем:

— конкретный детализированный ответ может быть получен только на конкретный детализированный вопрос; общий рас­плывчатый вопрос породит такой же ответ;

— противоречие может быть понято как противоположные ответы на один и тот же вопрос;

— если значение предложения соотносится с вопросом, на который оно отвечает, то и его истинность должна быть соотнесе­на с ним же. «Значение, совместимость, противоречие, истин­ность и ложность - все это не относится к предложению как та­ковому, предложению самому по себе; все это относится к предло­жениям как ответам на вопросы», коррелятивным им;

— истина не является атрибутом отдельного предложения или даже их комплекса, но только комплекса, состоящего из вопросов и ответов. Нельзя называть предложение истинным или ложным, бессмысленным или осмысленным, если мы не знаем вопроса, на который оно послужило ответом, - положение, которое должен помнить каждый «критик», обязанный точно реконструировать вопросы /2, с.340-346/.

По Гадамеру, знать одновременно означает познать противоположное; спра­шивать - значит раскрывать, делать явным, испытывать чужое мнение, преодолевать господство расхожего мнения, которое мо­жет «замять вопрос». Интерпретация, истолкование как «беседа с текстом» - это не просто метафора, но восстановление изначальной «смыслокоммуникации», живого «сейчас» разговора, «изна­чальной формой которого всегда является вопрос и ответ».

В текстах Канта уже присутствовало разделение на метафизи­ческие и педагогические вопросы. Гадамер рассматривал различие педагогических и риторических вопросов, при этом сложность и парадоксальность педагогических вопросов состоит в том, что они, по существу, представляют собой «вопросы без действитель­но спрашивающего», так как учитель знает ответ и проверяет лишь знание ученика. Риторический вопрос, например «разве не прекрасна природа осенью?», передающий в вопросительной форме, подобно повествовательному предложению, сообщение о чем-то, лишен не только действительно спрашивающего, но и действительно спрашиваемого. Гадамер также показал «истори­ческий» характер вопросов и «историчность» их понимания: во­просы не тождественны в разное время и в разных обстоятель­ствах. Что касается вопросов в собственно исторических текстах, то Гадамер вслед за Коллингвудом полагал: «мы поймем истори­ческое событие лишь в том случае, если реконструируем вопрос, ответом на который и были в каждом данном случае исторические действия тех или иных лиц» /20, с.436/.

В современной логике вопросов и ответов, или интеррогативной логике, четко фиксируется связь между вопросом и ответом, определяется, что может считаться полноценным ответом, выделя­ются следующие основные классы вопросов: альтернативные во­просы, в которых уже перечислено конечное множество альтерна­тивных ответов, например, «работаете вы или не работаете?»; или вопросы (альтернатива подразумевается), например «нравится ли вам ваша работа?»; частные, или специальные, вопросы, т. е. воп­росы, введенные при помощи вопросительных слов «почему», «где», «когда» и др., например «почему вам нравится ваше работа?». Особое место занимает анализ предпосылок каждого вопроса.

Как отмечает Г.В. Сорина, «вопрос всегда явным образом детерминирует ответ». Это определяется тем, что «несущей конструкцией в структуре любого вопроса является его явная предпосылка, благодаря которой... любой вопрос является свое­образной формой утверждения. Явная предпосылка вопроса представляет собой ту исходную базовую информацию, которую спрашивающий закладывает в вопрос». Кроме того, «фактически структура вопроса, оказывая явное влияние на возможные вари­анты ответов, вместе с тем очерчивает и семантическое поле поиска возможных вариантов ответов». Таким образом, тесно связываются основные особенности критического мыш­ления с его вопрошающей установкой и обосновывается важная мысль: «вопросы в рамках критического мышления направлены на уточнение основных тезисов и аргументов обсуждаемых проб­лем, элиминацию возможных ошибок в рассуждениях, проверку качества проводимой аргументации в целом. В свою очередь, вопросно-ответные процедуры являются необходимым инстру­ментом понимания и объяснения, интерпретации и оценки, ана­лиза и синтеза. Овладение техникой критического мышле­ния, вопросно-ответных процедур имеет большое практическое значение» /29, с.55-60/.