И тут его, словно обухом по голове, оглушила неожиданная в такую минуту

Василь Быков. Сотников

 

 

Уж чего другого, а самолюбия иупрямства у этого Сотникова хватило бы на троих. Он и на задание попалотчасти из-за своего самолюбия - больной, а не захотел сказать об этомкомандиру, когда тот у костра подбирал Рыбаку напарника. Сначала быливызваны двое - Вдовец и Глущенко, но Вдовец только что разобрал и принялсячистить свой пулемет, а Глущенко сослался на мокрые ноги: ходил за водой ипо колено провалился в трясину. Тогда командир назвал Сотникова, и тотмолча поднялся. Когда они уже были в пути и Сотникова начал донимать

кашель, Рыбак спросил, почему он смолчал, тогда как двое других

отказались, на что Сотников ответил: "Потому и не отказался, что другие

отказались

******

- А там кто живет? - Рыбак показал рукой через огород, где за

островерхим тыном белела снежная крыша соседней постройки. Кажется, там

топили: ветер заносил во двор запах дыма и чего-то съестного.

- А Петра Качан. Он теперь старостой тут, - простодушно сообщила тетка.

- Да? Здешний староста? Ты слышишь? - Рыбак повернулся к Сотникову,

который, прислонясь к бревну, терпеливо стоял под стеной.

- Ну. Поставили старостой.

- Сволочь, да?

- А не сказать. Свой человек, тутошний.

****

- Добрый вечер, - со сдержанной вежливостью поздоровался Рыбак.

Конечно, можно бы и без этого приветствия немецкому прислужнику, но

Рыбаку не хотелось сразу начинать неприятный для него разговор. Старик,

однако, не ответил, даже не пошевелился за столом, только еще раз, уже без

всякого любопытства, поглядел на них.

Сзади все несло холодом - Сотников неумело громыхал дверью, тщетно

стараясь захлопнуть ее. Рыбак обернулся, с привычным пристуком закрыл

дверь. Хозяин наконец медленно выпрямился за столом, не меняя, однако,

безучастного выражения на лице, будто и не догадывался, кто они, эти

непрошеные ночные пришельцы.

- Ты здешний староста? - официально спросил Рыбак, вразвалку

направляясь к столу. В трофейных его сапогах было скользко с мороза, и он

невольно сдерживал шаг.

Старик вздохнул и, наверно поняв, что предстоит разговор, закрыл

толстую книгу, которую перед тем читал у коптилки.

- Староста, ну, - сказал он ровным, без тени испуга или подобострастия

голосом.

В то время в запечье послышался короткий шорох, и из-за занавески,

поправляя на голове платок, появилась маленькая, худенькая и, видно по

всему, очень подвижная женщина - наверно, хозяйка этой избы. Рыбак снял с

плеча и приставил к ногам карабин.

- Догадываешься, кто мы?

- Не слепой, вижу. Но ежли за водкой, так нету. Всю забрали.

Рыбак со значением взглянул на Сотникова: старый пень - не принимает ли

он их за полицаев? Впрочем, так, может, и лучше, подумал он и, сохраняя

добродушную невозмутимость, сказал:

- Что ж, обойдемся без водки.

Староста помолчал, будто размышляя над чем-то, подвинул на край стола

миску с коптилкой. На полу стало светлее.

- Если так, садитесь.

- Ага, садитесь, садитесь, детки, - обрадовалась приглашению хозяина

женщина. Подхватив от стола скамейку, она поставила ее у печки, в которой,

видно было, догорали на ночь дрова. - Тут будет теплее, наверно же,

озябли. Мороз такой...

- Можно и присесть, - согласился Рыбак, но сам не сел - кивнул

Сотникову: - Садись, грейся.

Рыбак тяжело протопал сапогами к простенку и остановился перед большой

застекленной рамой с фотографиями. Он умышленно избегал прямо взглянуть на

старосту, чувствуя, что тот сам, не переставая, втихомолку наблюдает за

ним.

- Значит, немцам служишь?

- Приходится, - вздохнул старик. - Что поделаешь!

- И много платят?

Дед не мог не почувствовать явной издевки в этом вопросе, но ответил

спокойно, с достоинством:

- Не спрашивал и знать не хочу. Своим, обойдусь.

- Ты немцам служишь, поэтомунам враг, - сказал Рыбак, Ты враг. А с

врагами у нас знаешь какой разговор?

- Смотря кому враг, - будто не подозревая всей серьезности своего

положения, тихо, но твердо возразил старик.

- Своим. Русским.

- Своим я не враг.

Староста упрямо не соглашался, и это начинало злить Рыбака. Не хватало

еще доказывать этому прислужнику, почему тот, хочет того или нет, является

врагом Советской державы. Заводить долгий разговор с ним Рыбак не имел

никакого желания и спросил с плохо скрытой издевкой:

- Что, может, силой заставили? Против воли?

- Нет, зачем же силой, - сказал хозяин.

- Значит, сам.

- Как сказать. Вроде так.

"Тогда все ясно, - подумал Рыбак, - не о чем и разговаривать".

Неприязнь к этому человеку в нем все нарастала, он уже пожалел о времени,

потраченном на пустой разговор, тогда как с самого начала все было ясно.

- Так! Пошли! - жестко приказал он.

Вскинув руки, к Рыбаку бросилась старостиха.

- Ой, сыночек, куда же ты? Не надо, пожалей дурака. Старик он, по

глупости своей...

Староста, однако, не заставил повторять приказ и с завидным

самообладанием неторопливо поднялся за столом, надел в рукава тулуп. Был

он совсем седой и, несмотря на годы, большой и плечистый - встав, заслонил

собой весь угол с иконами.

- Замолчи! - приказал он жене. - Ну!

Видно, старостиха привыкла к послушанию - всхлипнула напоследок и

подалась за занавеску. Староста осторожно, будто боясь что-то задеть,

вылез из-за стола.

- Ну что ж, воля ваша. Бейте! Не вы, так другие.

Вон, - он коротко кивнул на простенок, - ставили уже, стреляли.

Рыбак невольно взглянул, куда указывал хозяин; действительно, на белой

стене у окна чернело несколько дыр - похоже, от пуль.

- Кто стрелял?

Готовый ко всему, хозяин неподвижно стоял на середине избы.

- А такие, как вы. Водки требовали.

Рыбак внутренне передернулся: он не хотел уподобляться кому-то. Свои

намерения он считал справедливыми, но, обнаружив чьи-то, похожие на свои,

воспринимал собственные уже в несколько другом свете. И в то же время не

верилось, чтобы староста его обманывал - таким тоном не врут. Тихонько

всхлипывая, из-за занавески выглядывала старостиха. На скамейке,

сгорбившись, кашлял Сотников, но он ни одним словом не вмешался в его

разговор с хозяином - кажется, напарнику было не до того.

- Так. Корова есть?

- Есть. Пока что, - безо всякого интереса к новому обороту дела

отрешенно ответил староста.

Старостиха перестала всхлипывать и затихла, прислушиваясь к разговору.

Рыбак раздумывал: было весьма соблазнительно пригнать в лес корову, но,

пожалуй, отсюда будет далеко, можно не успеть до утра.

- Так, пошли!

Он закинул за плечо карабин, староста покорно надел снятую с гвоздя

шапку и молча распахнул дверь. Направляясь за ним, Рыбак кивнул Сотникову:

- Ты подожди.

 

 

 

Как только дверь за ним затворилась, хозяйка бросилась к порогу.

- Ой, божечка! Куда же он его? Ой, за что же он? Ой, господи!

- Назад! - хрипло выдавил Сотников и, не поднимаясь со скамьи, вытянул

ногу, преграждая путь к двери.

Женщина испуганно остановилась. Она то всхлипывала, то смолкала,

напряженно прислушиваясь к звукам извне. Сотников плохо уловил смысл

недавнего здесь разговора, но то, что дошло до его затуманенного горячкой

сознания, давало основание думать, что Рыбак, наверное, пристрелит

старосту.

Но шло время, а выстрела не было. Закрывая рот уголком платка, женщина

все охала и причитала, а Сотников сидел на скамье и стерег, чтобы она не

выскочила во двор - не подняла бы крик. Чувствовал он себя плохо. Донимал

кашель, очень болела голова, возле горячей печи его бросало то в жар, то в

холод.

- Сынок, дай же я выйду! Дай гляну, что они там...

- Нечего глядеть.

Женщина слепо кидалась в полумраке избы, все причитая, наверно, чтобы

разжалобить его я прорваться к двери.

Старостиха тем временем все не могла успокоиться, металась по избе и

плакала.

- Сыночек, ну как же это? Он же его застрелит!

- Надо было раньше о том думать, - холодно сказал Сотников, стараясь

прислушаться к звукам со двора.

- А, деючка, разве я не говорила, разве мало просила! На какое же лихо

ему было браться? Были которые помоложе. Но хорошие сами не хотели, а

недобрых люди боялись.

- А его не боятся?

- Петра? Ай, так его же тут все знают, мы же тут весь век свой живем,

нашей вон родни полсела. Он же старается ко всем по-хорошему.

- Так уж и по-хорошему!

- Может, и не совсем так. Может, и правда твоя, сынок, - не выходит ко

всем по-хорошему. Его же заставляют: то хлеб сдай, то одежку какую собери,

то на дорогу приказывают выгонять снег чистить. А он же где возьмет -

людей надо принуждать. Своих же обирать.

- А вы как думали? На то и оккупанты, чтоб грабить.

- Грабят. А как же? Чтоб их бог ограбил! Приехали на машинах, побрали

свиней. А у нас телку забрали. Говорят: сын в Красной Армии, так чтоб вину

сгладить перед Германией. Чтоб она ясным огнем сгорела, та их Германия!

 

Старостиха не слыша ничего страшного со двора, немного успокоилась и

присела перед ним на конец скамьи.

- Деточка, это же неправда, что он по своей воле. Его же тутошние

мужики упросили. Он, как же он не хотел! А тут бумага из района пришла -

старост на совещание вызывали. А у нас, в Лясинах, еще никакого старосты

нету. Ну, мужики и говорят: "Иди ты, Петро, ты в плену был". А он и

взаправду в ту, николаевскую, два года в плену был, у немца работал. "Так,

- говорят, - тебе их норов знаком, потерпи каких пару месяцев, пока наши

вернутся. А то Будилу поставят - беды не оберешься". Будила этот тоже из

Лясин, плохой - страх.

В это время в сенях застучали,послышался голос Рыбака, и в избу заглянул староста.

- Идите, товарищ зовет.

Он встал и с гулом в голове, шатаясь от слабости, выбрался в темные

сени. Сквозь раскрытую дверь на снежном дворе был виден Рыбак, у его ног

лежала на снегу темная тушка овцы, которую тот, кажется, собирался поднять

на плечи.

- Так. Ты иди, - ровным, без недавней неприязни голосом сказал Рыбак

старосте, - и прикрой дверь. Нечего глядеть.

Староста, похоже, хотел что-то сказать, да, наверно, раздумал и молча

повернулся к дому. Сенная дверь за ним плотно закрылась, потом слышно

было, как стукнула дверь в избу.

- Что, отпускаешь? - сипло спросил Сотников, когда они вдвоем остались

посреди двора.

- А, черт с ним.

Рыбак сильным рывком забросил на плечо овцу и шагнул за угол сарая,

оттуда свернул по целине к знакомому гумну, кособокие постройки которого

темнели невдалеке на снегу.

Сотников потащился следом.

 

 

Тяжело дыша, Сотников посмотрел в ночь.

- Вроде бы правильно. Лес там.

- А дорога?

- Тут где-то и дорога. Если не свернула куда.

Оба молча вгляделись в сумеречную снежную даль, и в это время в шумном

порыве ветра их напряженный слух уловил какой-то далекий неясный звук. В

следующее мгновение стало понятно, что это чуть слышный топот копыт.

И тогда ночную тишь всколыхнул злой, угрожающий окрик:

- Э-эй! А ну стой!

Они поползли к кустарнику - впереди Рыбак, за ним Сотников. Это был

долгий, изнурительный путь.

- Ну, как ты? - подал голос Рыбак, все еще жарко дыша густы-м, видимым

даже в сумерках паром.

- Плохо, - едва слышно признался Сотников.

Он лежал на боку, запрокинув голову в плотно облегавшей ее смерзшейся

пилотке. Раненая его нога была слегка приподнята коленом вверх и мелко,

нервно дрожала.. Рыбак, привстав на колени, подставил ему

спину:

- Ну, цепляйся.

- Подожди, я сам, может...

Довольно накатанная, с уезженными колеями и следами конских копыт, она

явилась как никогда кстати. Рыбак завернул назад и легко сбежал с пригорка

к скрюченному на снегу Сотникову.

- Дорога тут! Слышь!

Они медленно побрели к дороге.

*******

Рыбак вынул щепку, пропустил в сени напарника, дверь тихо прикрыл

Изнутри

Опираясь о стену, Сотников кое-как добрался до этой двери, с помощью

Рыбака перелез высокий порог. Изба встретила их затхлою смесью запахов и

теплом. Он протянул руку к ободранному боку печи - та была свеженатоплена,

и в его тело хлынуло такое блаженство, что он не сдержал стона, наверно,

впервые прорвавшегося за всю эту ужасную ночь. Он обессиленно опустился на

коротенькую скамейку возле печи, едва не опрокинув какие-то горшки на

полу. Пока устраивал ногу, Рыбак заглянул за полосатую рогожку, которой

был занавешен проход в другую половину избы, - там раза два тихонько

проскрипела кровать. Сотников напряг слух - сейчас должно было решиться

самое для них главное.

- Вы одни тут? - твердым голосом спросил Рыбак, стоя в проходе.

- Ну.

- А отец где?

- Так нету.

- А мать?

- Мамка у дядьки Емельяна молотит. На хлеб зарабатывает. Ведь нас

четверо едоков, а она одна.

 

Сотников кое-как проглотил пару картофелин и опять зашелся в своем

неотвязном кашле

- А мать твою как звать? - хрустя огурцом, спрашивал Рыбак.

- Демчиха.

 

Сотников неподвижно лежал на скамье за столом, наверно уснул, а Рыбак

пересел поближе к окну и из-за косяка стал наблюдать за тропинкой.

И он сидел у окна, неизвестно чего ожидая, прислушиваясь к случайным

звукам извне. По ту сторону перегородки повставали дети, слышалась их

приглушенная возня в кровати - иногда на проходе отодвигалась дерюжка, и в

щели появлялось мурзатое, любопытствующее личико. Но оно тут же исчезало.

Девочка там крикливо командовала, никого не выпуская из-за перегородки.

 

- Мамка, мамка идет! - вдруг радостно вскричала детвора за

перегородкой.

Рыбак метнул взглядом в окно и увидел на стежке женщину, которая

мелкими шажками торопливо семенила к избе

 

За столом начал настойчиво кашлять Сотников, она покосилась на него,

нахмурилась, но промолчала; продолжая убирать, задернула грязную занавеску

над лазом в подпечье. Рыбак поднялся, сознавая, что допустил ошибку:

видимо, обращаться с ней надо было построже, с этой сварливой,

раздраженной бабой.

- Напрасно, тетка. Мы к вам по-хорошему, а вы ругаться.

- Я разве ругаюсь? Если бы я ругалась, вашей бы и ноги здесь не было.

 

- Тут, видишь ли, тетка, товарищ того...

Она разогнулась, подозрительно взглянула на Сотникова в углу. Тот

двинулся, попытался встать и заметно подавил стон. Демчиха на минуту

замерла с веником в руках. Рыбак поднялся со скамьи.

- Вот видишь, плохо ему, - сказал он.

Сотников минуту корчился от боли в ноге, обеими руками держась за

колено и сжимая зубы, чтобы не застонать.

- Больной, - уже другим тоном, спокойнее сказала Демчиха. - Жар, видно.

Вон как горит!

 

- Нам бы теплой водички - рану обмыть. Ранили его, тетка.

- Да уж вижу. Не собака укусила. Вон всю ночь под Старосельем бахали, -

как бы невзначай сообщила она, опершись на ухват. - Говорят, одного

полицая подстрелили.

- Хозяюшка! А что дальше - вот загвоздка. - Рыбак с очевидной заботой сдвинул на

затылок шапку и вопросительно посмотрел на женщину.

Наверно, она что-то почувствовала в его дальнем намеке, и они

пристально и настороженно посмотрели друг другу в глаза. И эти их недолгие

взгляды сказали больше, чем их слова. Рыбак снова ощутил в себе

неуверенность - что и говорить: слишком тяжел был тот груз, который он

собирался переложить на плечи этой вот женщины. Впрочем, она, видать, не

хуже его понимала, какому подвергалась риску, если бы согласилась с ним, и

потому решила стоять на своем.

В довольно беглом, до сих пор ни к чему не обязывающем разговоре

наступила заминка. Сотников выжидательно притих на скамье, а Рыбак

озабоченно взглянул в окно.

- Немцы!

Как ужаленный он отпрянул к порогу, за какую-то долю секунды все же

успев схватить взглядом нескольких вооруженных людей, стоящих на кладбище.

Они именно стояли, а не шли, хотя он даже не понял, куда были обращены их

лица, - он только увидел их силуэты с торчащими из-за спин стволами

винтовок.

Сотников поднялся в углу, зашарил возле себя рукой, стараясь схватить

оружие. Хозяйка как стояла, так и замерла, кровь разом отхлынула от ее

лица, вдруг ставшего совершенно серым. Рыбак сначала бросился к двери, но

тут же вернулся, чтобы еще раз взглянуть в окно.

- Идут! Трое сюда идут!

Демчиха, наверно, также поняла это и вдруг затвердила паническим шепотом:

- На чердак! На чердак! Лезьте на чердак!

 

Боясь шевельнуться, Рыбак тихо лежал, вперив глаза в сухое, почерневшее

стропило, и думал: нет, пришли не за ними. Ищут продукты - обычный

полицейский промысел в деревне, а на кладбище, по всей вероятности,

пост-засада - будут караулить дорогу.

 

… И вдруг из напряженной груди Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. У Рыбака как будто оборвалось что внутри, руки под паклей сами рванулись к

Сотникову, но тот кашлянул снова. В избе все враз смолкли, будто выскочили

из нее.

Рыбак на выдохе задержал дыхание, с необыкновенной ясностью сознавая,

что все пропало. Наверно, надо было защищаться, стрелять, пусть бы погибли

и эти наемники, но неизвестно откуда явилась последняя надежда на чудо,

подумалось: а вдруг пронесет!

 

- Лестницу! Лестницу давайте! - громким басом командовал внизу полицай.

- Нету лестницы, никого там нету, чего вы прицепились? - снова

заплакала Демчиха.

- На автомат! Автоматом чесани!

"Это уже все, точка", - сказал себе Рыбак, почти физически ощущая, как

его тело вот-вот разнесет в клочья горячая автоматная очередь. И Рыбак, в последний раз ужаснувшись, отбросил ногами паклю.

- Руки вверх! - взвопил полицай.

Рыбак поднялся, с опаской подумав, как бы тот сдуру не всадил в него

очередь. На четвереньках он выполз из-под крыши и встал.

 

Сотников, поджав босую ногу, прислонился к дымоходу и кашлял. Теперь

уже можно было не сдерживаться и накашляться вдоволь. Как ни странно, но

он не испугался полицаев, не очень боялся, что могут убить, - его оглушило

сознание невольной своей оплошности, и он мучительно переживал оттого, что

так подвел Рыбака да и Демчиху. Готов был провалиться сквозь землю, только

бы избежать встречи с Демчихой, имевшей все основания выдрать обоим глаза

за все то, на что они обрекали ее.

Рыбак слез по лестнице скоро, а Сотников замешкался, сползая на одних

руках, и тот старший полицай так хватил его за плечо, что он

вместе с лестницей полетел через жернова наземь.

- Что вы делаете, злодеи! Он же ранен, али вы ослепли! Людоеды вы! -

закричала Демчиха.

Старший полицай важно повернулся к другому, в кубанке.

- Стась!

Тот, видно, уже знал, что от него требовалось, - выдернул из винтовки

шомпол и со свистом протянул им по спине женщины.

- Сволочь! - теряя самообладание, сипато выкрикнул Сотников. - За что?

Женщину-то за что? В этот момент он не подумал даже, что его крик может оказаться последним, что полицай может пристрелить его. Он не мог не вступиться за эту несчастную Демчиху, перед которой оказался безмерно виноват сам.

***************

Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню. Рыбак с

растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех сил

хотелось замедлить езду. Он проклинал себя за неосмотрительность, за то, что так глупозабрался на тот проклятый чердак, что за километр не обошел той крайней

избы. И все из-за Сотникова. Досада на товарища, которая все время

пробивалась в Рыбаке и которую он усилием воли до сих пор заглушал в себе,

все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо сознавал, что,

если бы не Сотников, не его простуда, а затем и ранение, они наверняка

добрались бы до леса. Во всяком случае, полицаи бы их не взяли.

 

Въезжали в местечко.

Полицай, наверное, ждал их и,когда сани подъехали ближе, взял на ремень винтовку и широко распахнул ворота.

- Привезли?

- А то как же! - хвастливо отозвался Стась. - Мы да кабы не привезли.

Вот, принимай кроликов!

Уже все повставали из саней - Стась, Рыбак с возницей, - поодаль

отряхивались полицаи и обреченно стояла Демчиха, со связанными за спиной руками тасгорбилась, согнулась, сползший платок смято лежал на ее затылке. Изо рта нелепо торчала суконная рукавица, и полицаи, судя по всему, не спешили

освобождать ее от этого кляпа.

Сотникову стоило немалого труда без посторонней помощи выбраться из

саней.. Он намеренноподождал Демчиху и, как только та поравнялась с ним, отчужденно избегая его взгляда, поднял обе связанные вместе руки и дернул за конец рукавицы.

- Ты что? Ты что, чмур?! - взвопили сзади, и в следующее мгновение он

торчмя полетел в снег, сбитый жестким ударом полицейского сапога.

- Ах ты, выродок комиссарский! Ишь заступник нашелся. Стась! А ну в

штубу его! К Будиле!

 

Вдруг стало тихо.

Превозмогая лютую боль в ноге, Сотников поднял от пола лицо.

"Ну вот, тут все и кончится! - подумал он. - Господи, только бы

выдержать!" Он почувствовал, что вплотную приблизился к своему рубежу,

своей главной черте, возле которой столько ходил на войне, а сил у него

было немного. И он опасался, что может не выдержать физически, поддаться,

сломиться наперекор своей воле - другого он не боялся.

****

- Ну, познакомимся, - довольно миролюбиво сказал он, когда Стась вышел.

- Фамилия моя Портнов. Следователь полиции.

- Моя вам ничего не скажет.

- А все-таки?

- Ну, Иванов, допустим, - сказал Сотников сквозь зубы: болела нога.

- Не возражаю. Пусть будет Иванов. Так и запишем, - согласился

следователь, хотя ничего не записывал. - Из какого отряда?

Ого, так сразу и про отряд! Прежде чем что-либо ответить, Сотников

помолчал.

- А вы думаете, я вам скажу правду?

- Скажешь!

Начало не обещало ничего хорошего. На вопрос об отряде он, разумеется,

отвечать не станет, но и другие, наверно, будут не легче

- Какое имели задание? Куда шли? Как давно пособником у вас эта

женщина?

- Никакой она не пособник. Мы случайно зашли к ней в избу, забрались на

чердак. Ее и дома в то время не было, - спокойно объяснил Сотников.

- Вы можете поступить с нами как вам заблагорассудится, - сказал

Сотников. - Но не примешивайте сюда женщину. Она ни при чем. Просто ее

изба оказалась крайней, а я не мог идти дальше. Ни за что погубите женщину. А у нее трое ребят.

- Так, хватит играть в прятки! Назовите отряд! Его командира! Связных.

Количественный состав. Место базирования. Только не пытайтесь лгать.

Напрасное дело.

- Не много ли вы от меня хотите? - сказал Сотников.

- Жить хочешь?

- А что? Может, помилуете?

Сузив маленькие глазки, следователь посмотрел в окно.

- Нет, не помилуем. Бандитов мы не милуем, - сказал он и вдруг круто

повернулся от окна; пепел с кончика сигареты упал и разбился о носок его

сапога, кажется, его выдержка кончилась. - Расстреляем, это безусловно. Но

перед тем мы из тебя сделаем котлету, Фарш сделаем из твоего молодого

тела. Повытянем все жилы. Последовательно переломаем кости. А потом

объявим, что ты выдал других. Чтобы о тебе там, в лесу, не шибко

беспокоились.

- Не дождетесь, не выдам.

- Не выдашь ты - другой выдаст. А спишем все на тебя. Понял? Ну как?

Сотников молчал, ему становилось плохо. Лицо быстро покрывалось

испариной, разом пропала вся его склонность к иронии. Он понял, что это не

пустая угроза, не шантаж - они способны на все.

- Ну?

- Сволочи! - не найдя ничего другого, выдавил из себя Сотников.

Следователь несколько поспешнее, чем надо было, схватил пресс-папье и

пристукнул им по столу, будто ставил последнюю точку в этом бескровном и

тем не менее страшном допросе.

- Будилу ко мне!

******

Прошел час или больше, Сотников не возвращался, и Рыбак не без

короткого сожаления подумал, что, может, его там и убили. Разговаривать

ему ни о чем не хотелось. Он чувствовал, что вот-вот должны прийти и за

ним, и тогда начнется самое худшее. Все думая и прикидывая и так и этак,

он старался найти какую-нибудь возможность перехитрить полицию,

вывернуться совсем или хотя бы оттянуть приговор. Чтобы оттянуть приговор,

видимо, имелось лишь одно средство - затянуть следствие (все-таки должно

же быть какое-то следствие). Но для этого надо было найти веские факты,

чтобы заинтересовать полицию, ибо, если та порешит, что ей все ясно, тогда

уж держать их не станет.

В сиянии света на пороге появилась поджарая фигура Стася в

подпоясанном армейском бушлате, с закинутым за плечо карабином.

- Ну, где цвай бандит? К следователю!

Полицай хохотнул коротко и противно, а в Рыбаке что-то мучительно

перевернулось внутри. Наверно, с излишней поспешностью он вскочил на ноги

и пошел на вызов.

Рыбак переступил, остановился у порога.

- Фамилия? - гаркнул человек.

 

- Рыбак, - подумав, сказал арестант.

- Год рождения?

- Девятьсот шестнадцатый.

- Где родился?

- Под Гомелем.

- Жить хочешь?

- Ну кому ж жить не хочется. Конечно...

- Так. Куда шли?

- Шли за продуктами. Надо было пополнить припасы, - сказал он и

подумал: "Черт с ним! Кто не знает, что партизаны тоже едят. Какая тут

может быть тайна?"

-А кто командир банды? - вдруг спросил следователь

- Командир отряда? Ну этот... Дубовой.

- Сколько человек в отряде?

- Тридцать.

- Так! - Следователь откинулся в кресле. - А теперь ты мне скажи, кто

из вас двоих стрелял ночью? Наши видели, один побежал, а другой начал

стрелять. Ты?

- Нет, не я, - сказал Рыбак не слишком, однако, решительно.

Тут уже ему просто неловко было оправдываться и тем самым перекладывать

вину на Сотникова. Но что же - брать ее на себя?

- А какие у вас связи с этой... Окунь Авгиньей?

- Демчихой? Ей-богу, никаких. Просто зашли перепрятаться, ну и поесть.

А тут ваши ребята...

- А ребята и нагрянули! Молодцы ребята! Так, говоришь, никаких?

- Точно никаких. Авгинья тут ни при чем.

Следователь бодро вскочил из-за стола, локтями поддернул сползавшие в

поясе бриджи.

- Не виновата? А вас принимала? На чердаке прятала? Что, думаешь, не

знала, кого прятала? Отлично знала! Покрывала, значит. А по законам

военного времени что за это полагается?

Рыбак уже знал, что за это полагается по законам военного времени, и

подумал, что, пожалуй, придется отказаться от непосильного теперь

намерения выгородить Демчиху …

- Так вот! Ты нам расскажешь все. Только мы проверим, не думай! Не

наврешь - сохраняй жизнь, вступишь в полицию, будешь служить великой

Германии...

- Я? - не поверил Рыбак.

Ему показалось, что под ногами качнулся пол и стены этого заплеванного

помещения раздались вширь. Сквозь минутное замешательство в себе он вдруг

ясно ощутил свободу, простор, даже легкое дуновение свежего ветра в поле.

- Да, ты. Что, не согласен? Можешь сразу не отвечать. Иди подумай. Но

помни: или пан, или пропал.

 

 

***

Сотникова спасала его немощность: как только Будила начинал пытку, он

быстро терял сознание. Его отливали, но ненадолго, мрак опять застилал

сознание, тело не реагировало ни на ременные чересседельники, ни на

специальные стальные щипцы, которыми Будила сдирал с пальцев ногти.

Напрасно провозившись так с полчаса, двое полицейских вытащили Сотникова

из помещения и бросили в ту камеру, к старосте.

Когда в камеру вернули Рыбака, Сотников, как труп, тихо лежал на

соломе, с головы до пят накрытый шинелью. Рыбак сразу же опустился рядом,

откинул полу шинели, поправил ему руку. Сломанные пальцы Сотникова

слиплись в кровавых сгустках, и он ужаснулся при мысли, что то же самое

могли сделать и с ним. Рыбак подумал: "Вряд ли он выживет". И вдруг ему открылось чрезвычайно четко и счастливо: если Сотников умрет, то его, Рыбака, шансы значительно улучшатся. Он сможет сказать что вздумается, других здесь свидетелей нет.

 

 

***

И тогда опять затопали шаги на ступеньках, слышно было, раскрылась

наружная дверь и неожиданно громко звякнул засов их камеры. Они все

насторожились, одинаково обеспокоенные единственным в таких случаях

вопросом: за кем? Тем не менее и теперь, видно, не замирали никого -

напротив, кого-то привели в эту камеру.

- Ну! Марш!

Кто-то невидимый в темноте почти неслышно проскользнул в дверь и

затаился у порога возле самых ног Рыбака. Когда дверь со стуком закрылась

и полицай, посвистывая, задвинул засов, Рыбак бросил в темноту:

- Кто тут?

- Я.

Голос был детский, это стало понятно сразу, - маленькая фигурка нового

арестанта приткнулась у самой двери и молчала.

- Кто я? Как зовут?

- Бася.

"Бася? Что за Бася? Будто еврейское имя, но откуда она тут взялась? -

удивился Рыбак. - Всех евреев из местечка ликвидировали еще осенью, вроде

нигде никого не осталось - как эта оказалась тут?! И почему ее привели в

камеру к ним, а не к Демчихе?"

- Откуда ты? - спросил Рыбак.

Девочка молчала. Тогда он спросил о другом:

- Сколько тебе лет?

- Тринадцать.

В углу, трудно вздохнув, зашевелился Петр.

- Это Меера-сапожника дочка. Допрашивали тебя?

- Ага, - тихо подтвердила девочка.

- Меера тогда изничтожили вместе со всеми. Вот... одна дочка и уцелела.

Что ж мы теперь будем делать с тобой, Бася?.. - И Петр вновь тяжко

вздохнул.

Рыбак вдруг потерял интерес к девочке, встревоженный другим: почему ее

привели сюда? В подвале были, наверно, и еще места - где-то поблизости

сидели женщины, - почему же девочку подсадили к мужчинам? Какой в этом

смысл?

- Чего ж они добивались от тебя? - помолчав, тихо спросил Петр Басю.

- Чтоб сказала, у кого еще пряталась.

- А-а, вон как! Ну что ж... Это так. А ты не сказала?

Бася затаилась, будто обмерла, молчала.

- И не говори, - одобрил погодя староста. - Нельзя о том говорить. Мое

дело все равно конченое, а про других молчи. Если и бить будут. Или тебя

уже били?

Вместо ответа в углу вдруг послышался всхлип, за которым последовал

сдавленный, болезненный плач. Он был коротеньким, но столько неподдельного

детского отчаяния выплеснулось с ним, что всем в этой камере сделалось не

по себе. Сотников на соломе, слышно было, осторожно задержал дыхание.

- Рыбак!

- Я тут.

- Там вода была.

- Что, пить хочешь?

- Дай ей воды! Ну что ты сидишь?

Нащупав под стеной котелок, Рыбак потянулся к девочке.

- Не плачь! На вот, попей.

Бася немного отпила и, присмирев, затихла у порога.

- Иди сюда, - позвал Петр. - Тут вот место есть. Будем сидеть. Вот

подле стенки держись.

Послушно поднявшись и неслышно ступая в темноте босыми ногами, Бася

направилась к старику. Тот подвинулся, освобождая ей место рядом.

 

Рядом в темноте тихонько звучал разговор, слышался детский знакомый голос, сразу же напомнивший ему про Басю.

- Сперва хотела бежать за ними, как повели. Выскочила из палисадника, а

тетка Прасковья машет рукой: "Ни за что не ходи, говорит, прячься". Ну,

побежала назад, за огороды, влезла в лозовый куст. Думала, как

мамка вернется - позовет, я услышу и выбегу. Ждала-ждала - не зовет никто.

Уже и стемнело, стало страшно. Так ясидела и сидела. Еще день, еще ночь. И еще не помню уже сколько. А однажды кто-то возле куста остановился. Я затаилась

вся, лежу и не дышу. И тогда слышу, тихонько так: "Бася, а Бася!" Гляжу,

тетка Прасковья нагнулась...

- А ты не говори кто. Зачем нам про все знать, - спокойно перебил ее

Петр.

- Ну, тетка одна дает мне узелок, а там хлеб и немножко сала. Я как

взяла его, так и съела все сразу. Только хлеба корочка осталась. А потом

как схватил живот... Так больно было, что помереть хотела. Просила и маму

и бога - смерти просила.

- Тетка... Нута, которая... еще несколько раз хлеба давала.Однажды меня кто-то утречкомувидел, дядька какой-то. Ничего не сказал, прошел мимо. А я так

напугалась, чуть до ночи додрожала. Вечером, как дождь посыпал, вылезла,

бродила, бродила по зауголью, а под утро забралась в чей-то овин. Там

пересидела три дня. Там хорошо было, сухо, да обыск начался. Искали

какую-то рожь и меня едва не нашли. Так я перешла в сарай - свиньи там

были. Ну и я возле них. Затиснусь ночью между свиньей и подсвинком и сплю.

Свинья спокойная была, а кабан, холера на него, кусался...

- А, господи! Вот намучалась, бедная! - вздохнула Демчиха.

- А что потом...- вздохнул староста.- Ни к чему теперь и таиться - все равно...

Басю ко мне переправили, в деревню. Рассудили верно - у старосты искать не будут. А мы оба попались: меня с печки стянули, Басю из-под пола выволокли...

 

 

После короткого разговора со старостой, который тем не менее совершенно

обессилил его, Сотников ненадолго заснул. Проснувшись, он неожиданно

почувствовал себя мокрым от пота; столько времени паливший его жар

сменился потливой прохладой, и Сотников зябко поежился под своей волглой

шинелью. Но голове стало вроде бы легче. Все сделалось четким и категоричным. И это дало возможность строго определить выбор. Если что-либо еще и заботило его в жизни, так это последние обязанности по отношению к людям, волею судьбы или случая оказавшимся теперь рядом. Сотников легко и просто принял последнее теперь решение: взять все насебя. Завтра он скажет следователю, что ходил в разведку, имел задание, в перестрелке ранил полицая, что он - командир Красной Армии и противник фашизма, пусть расстреляют его. Остальные здесь ни при чем.

 

 

- Генуг спать! - во все горло заревел полицейский. - Отоспались.

Выходи: ликвидация!

"Значит, не ошиблись, действительно конец, - пронеслось в сознании

Рыбака.

По заснеженным бетонным ступеням они выбрались во двор. Во дворе напротив стояло человек шестьполицаев с оружием наизготовку - они ждали. Тем временем Стась, грязноругаясь, втащил по ступенькам Сотников а, которого тут же устало бросил на снег. Не дав себе передышки, Сотников с усилием поднялся на ноги и

выпрямился в своей измятой, окровавленной шинели.

- Где следователь? Позовите следователя! - пытался он крикнуть

глуховатым, срывающимся голосом и закашлялся.

Рыбак спохватился, что и ему тоже необходим следователь, но в отличие

от Сотникова он произнес спокойно:

- Да, отведите нас к следователю. Он вчера говорил...

- Ты, давай сюда следователя! - кашляя, настырно требовал Сотников от

Стася, На крыльцо изпомещения один за другим начало выходить начальство -

- Ну, все готово? - спросил с крыльца плечистый полицай с маленькой

кобурой на животе.

Именно эта кобура, а также фигура сильного, видного среди других

человека подсказали Рыбаку, что это начальник. Только он подумал об этом,

как сзади сипло выкрикнул Сотников:

- Начальник, я хочу сделать одно сообщение.

Остановись на ступеньках, начальник вперил в арестанта тяжелый взгляд.

- Что такое?

- Я партизан. Это я ранил вашего полицая, - не очень громко сказал

Сотников и кивнул в сторону Рыбака. - Тот здесь оказался случайно - если

понадобится, могу объяснить. Остальные ни при чем. Берите одного меня.

Начальство на крыльце примолкло.

Однако минутное внимание на лице начальника сменилось нетерпеливой

строгостью.

- Это все? - холодно спросил он и шагнул со ступеньки на снег.

Сотников заикнулся от неожиданности.

- Могу объяснить подробнее.

Кто-то недовольно буркнул, кто-то заговорил