Что же касается Жана-Батиста Массильона, то он писал о том, что наша жизнь является медленной агонией, а огонь, горящий в нашей душе, постепенно пожирает наши тела.

Все эти философы и писатели в результате нашли утешение в христианском мистицизме. Но были во Франции литераторы-“скорбники”, которые не смогли обрести утешение в нем.

Фердинанд де ла Барт полагал, что победа романтизма в литературе не означала победы новых идей, а скорее победу нового стиля. “Мировая скорбь”, культ руин и средневековой старины, взгляд на поэта как на жреца, субъективизм, эготизм, фантастичность и сказочность – все это согласно де ла Барту уходит корнями еще в литературу эпохи Возрождения. Но с такой точкой некоторые литературоведы спорят.

 

Предпосылки для “мировой скорби” можно усмотреть также в предшествовавшей романтизму парадигме сентиментализма – литературного направления, которое существовало в Европе где-то с начала по конец XVIII века. Родиной сентиментализма была Англия, но это литературное движение оказалось популярным также на континенте. В России оно продержалось вплоть до первой половины XIX века. Характерный пример в этом смысле – повесть Николая Карамзина “Бедная Лиза”.

Как уже говорилось выше, провести четкую границу между романтизмом и сентиментализмом часто довольно трудно. В связи с этим многие литературоведы считают необходимым выделить промежуточную ступень — “предромантизм”. В отличие от просветителей предромантики и романтики были, скорее, пессимистами. Они, в частности, обращали внимание на феномен упадка цивилизаций, а также на феномен природных катастроф, в том числе землетрясений и извержений вулканов. Кроме того, в творчестве предромантиков появляется культ кладбища, как конечного пункта человеческого существования.

В английском предромантизме сложились среди прочего жанры “кладбищенской поэзии” и “готического романе”. Темы “кладбищенской поэзии” я коснусь чуть позже. Сейчас же я хотел бы обратить внимание на “готический роман”. Его основателем обычно считают Хораса Уолпола, автора романа “Замок Отранто” (1764). Для “готического романа” была характерна атмосфера ужаса и мистических тайн. И не случайно то, что действие таких романов часто разворачивается в средневековом замке или монастыре.

Это касается не только упомянутого романа Уолпола, но также другого классика “готического романа” – Анны Радклиф, автора романов “Замок Этлин и Данбейн” (1789) и “Удольфские тайны” (1794) .

Собственно говоря, эти романы были названы “готическими” в том числе благодаря самому архитектурному стилю средневековых замков и церквей, где часто разворачивалось действие таких романов. При этом понять причины появления “готического романа” опять же крайне трудно, легче просто констатировать то, что атмосфера ужаса и мистических тайн почему-то в какой-то момент оказалась востребованной у читающей публики.

Понять то, почему в пределах сентиментализма возник культ меланхолии опять же довольно трудно. Наталья Соловьева в своей фундаментальной книге “История зарубежной литературы. Предромантизм” (М., 2005, с. 13) замечает: “Пейзажные сады и парки рождали меланхолию, рождали элегическое настроение”. Но почему созерцание красот природы должно было порождать непременно меланхолию? Наверное, интерес к чувствам героев, свойственный предромантизму и сентиментализму мог рождать в числе прочего также меланхолию, но почему она оказалось столь заметной?

При этом, говоря о теме меланхолии и “мировой скорби” в литературе сентиментализма и романтизма Европы, стоит несколько отделять тех, кто всерьез был охвачен такого рода умонастроениям, от тех, кто делал это в том числе ради позы и моды. В этом смысле рельефным примером может служить английский поэт-меланхолик, сентименталист и предромантик Эдуард Юнг (1681 - 1765).

Сначала он написал ряд стихотворений в жанре классицизма, но они остались незамеченными широкой публикой. Однако известность Юнгу принес его многотомный текст “Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии” (“ The Complaint , or Night Thoughts on Life , Death , and Immortality ” . 1742 – 1745 ), написанный, как утверждают литературные критики, под впечатлением от смерти жены.

В России трактат Юнга, переведенный как “Плач, или Ночные размышления…”, был в том или ином виде опубликован даже н один раз, в том числе в 1799 году в Санкт-Петербурге. В этом ужасно многословном и тоскливом тексте, который я бегло пролистал в Музее Книги в Ленинке, присутствуют размышления о горестях жизни и тщете человеческих стремлений. И, вообще говоря, трудно представить то, что столь мутный и ужасно многословный трактат когда-то с увлечением кем-то читался и даже служил предметом для подражания во многих странах.

Фердинанд де ла Барт замечает, что свои тексты Юнг писал при свете огарка, воткнутого в человеческий череп. При этом де ла Брат обращал внимание на неискренность и деланность лирических излияний Юнга. В них, по мнению критика, слишком много колоколов, могил и погребальных плачей. Простое и наивное описание печали произвело бы по мнению де ла Барта куда бол сильное впечатление.

Между тем текст Юнга, как утверждают некоторые справочники, стал особой вехой при становлении целого жанра “ кладбищенской поэзии ” . На самом деле в Англии у Эдуарда Юнга были предшественники. Были у него также коллеги по жанру и продолжатели. Пример — поэма “Могила” (1743) шотландского поэта Роберта Блэра, а также стихотворение Томаса Грея “Элегия, написанная на сельском кладбище” (1751). В случае Блэра триггером могла стать смерть его тестя. Однако подобные личные причины опять же не объясняют то, почему сам жанр “кладбищенской поэзии” возник и получил такое распространение.

В Википедии в связи с этим датся типичное марксистское объяснение — “кладбищенская поэзия” якобы стала результатом экономического кризиса, поразившего сельское дворянство Англии. Но я отношусь к подобным марксистским построениям скептично.

Однако не в этом суть. Фердинанд де ла Барт просто указывает на целую традицию деланной меланхолии, которая сложилась в литературных салонах Франции во второй половине XVIII веке. И это, думаю, справедливо также для литературы других стран, в том числе и для Англии.

В литературе такого рода присутствовала тема ночи, тумана, зловещего пейзажа, руин, погребальных плачей и, наконец, кладбища и приведений. И все же меланхолия поэтов-“скорбников” находила некоторое примирение с действительностью благодаря культу природы, буйной растительности, пробивающейся сквозь руины, которые являлись признаком разрушительной силы времени. Именно в единстве с природой некоторые поэты-“скобники” нашли противовес порочности “светского общества” и смертности человека.

Здесь стоит особо подчеркнуть, что уже в предромантизме помимо “кладбищенской поэзии” возник феномен описания руин, который проявился не только в литературе, но также в изобразительном искусстве. Изображение руин древних зданий оказалось заметным элементом также литературы романтизма. Один из примеров – некоторые места повести Франсуа де Шатобриана “Рене”. Такого рода сюжеты должны были демонстрировать величие природы на фоне убогости усилий человека.

При написании этой статьи помимо материалов в Сети были использованы следующие книги: