Бренность земного, обреченность на смерть всего великого,

Неопределенность назначения человека, переживание отсутствия смысла жизни,

Обманчивость и призрачность человеческой жизни,

Бессилие разума человека пред загадками жизни и природы,

Тщета идеальных стремлений и человеческих надежд, трагический разлад между идеалом и действительностью,

Ничтожество человека перед природными силами Вселенной и социальными силами,

Неудовлетворенность научным знанием, которое романтикам представлялось мертвым, ощущение того, что разум человека сжат оковами,

Ощущение вековечности и всеобщности зла и страданий,

Торжество несправедливости в социальной жизни,

Тягостная загадка вступления в бытие и ухода из него.

Ниже я хотел бы проиллюстрировать эти темы некоторыми текстами романтиков. Хотел бы прежде всего привести стихотворение Байрона “Эвтаназия” (“Благая смерть”), в строках которого присутствуют меланхоличные мысли о бренности жизни:

“Когда засну без сожаленья

Лишенным грез последним сном,

Пусть осенит меня забвенье

Усталым, бережным крылом

Не надо ни друзей печальных,

Ни жадных недругов моих,

Ни женских воплей погребальных,

Всегда немного показных!

Не надо вздохов над могилой:

Хочу спокойно я почить,

Чтоб ни мгновенья жизни милой

Тревогой злой не омрачить!

Пусть озарит любви сиянье

Последний час земного дня,

Чтоб легким было расставанье

И для нее и для меня.

Пуская светлы, моя Психея,

Твои прекрасные черты

Чтоб улыбнулась грусть, немея

Перед святыней красоты.

Но нет! Весна страшится тленья,

А слезы женщин мучат нас,

Лишая в жизни разуменья

И мужества в предсмертный час.

Пусть в одиночестве надменном,

Без сожалений и обид,

Я встречу смерть, когда мгновенно

Она мне кровь оледенит!

Увы, закон земной свершая,

В безвестный мрак уйду и я,

В ничто, где был ничем, не зная

Ни слез, ни счастья бытия…

И хоть нельзя мгновенья эти

Ни зачеркнуть, ни позабыть –

Но кем бы ни был ты на свете,

Отрадней все-таки не быть!”

Последняя строка стихотворения является откровенно антинаталистской по своей сути — поэт утверждает, что трепыханию жизни все же предпочтителен блаженный покой небытия.

А еще антинатализзм можно обнружить вв “Фауте” Иоганн Гете:

“За тем, что лишь на то, чтоб с трском провалиться,

Годна вся эта дрянь, что н земле живет,

Не лучше ль было б им и вовсе не родиться”.

Еще одним примером “мировой скорби” является австрийский поэт-романтик Николаус Ленау, но у него опять же были личные причины для меланхолии. Он был неудачно влюболен в жену своего друга. То ли по этой причине, то ли по причине дурной наследственности он в конце концов попал психиатрическую больницу, где и умер. Но остались его стихи. Для иллюстрации темы “мировой скорби” в творчестве Ленау можно привести, в частности, его стихотворение “ Всё суета, ничто, куда ни поглядим!..”:

“Все суета, ничто, куда ни поглядим!
О жизненном пути болтают слишком много:
Мы жадно гонимся за тем и за другим,
А силы тратятся да тратятся дорогой;
Когда бы, подходя к последней цели дней,
Мы были б все еще так свежи, словно дети,
И бодры так, как в первой юности своей,
Могли б мы хохотать над всем, что есть на свете;
Но сила темная несет нас по пути,
Как кружку, что слегка надбилась у фонтана,
И капает вода, и всё сочится рана,
И в кружке под конец воды уж не найти...
Пуста она, никто к ней жадно не нагнется,
Средь черепков других лежать и ей придется”.

В других своих стихотворениях Ленау обращался к теме грустных состояний природы. Кроме того, в некоторых текстах он разрабатывал также тему Фауста и Дон-Жуана.

В России псимистичкие стихи можно обнаружить в творчстве поэтов Алксандра Пушкина и Михаила Лермонтова. Я привду здесь лишь одно, хорошо известное стихотворение Пушкина:

“Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

И зачем судьбою тайной Ты на казнь обречена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал?

Сердце мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?

Цели нет передо мною...

Пусто сердце, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозввучный жизни шум…”

Некоторые романтики пасовали перед силами зла в мире и призывали к стоической пессимистичной невозмутимости и к полной покорности Судьбе. Такое решение предлагали, в частности, Франсуа Шатобриан, Василий Жуковский и, возможно, Джакомо Леопарди. Однако другие романтики бросали вызов обществу, Вселенной и Богу. В этом смысле можно противопоставить меланхолический текст Иоганна Вольфганга Гете “Страдания юного Вертера” творчеству Джорджа Байрона. Пассивного Вертера, сломленного неудачливой любовью к женщине, заменяют демонические герои Джорджа Байрона из поэм “Манфред” и “Каин”.

Говоря о “мировой скорби” в изящной литературе, обычно имеют в виду конец XVIII и первую половину XIX века. Однако само пессимистическое умонастроение романтиков невозможно замкнуть в тесные рамки отдельного столетия. На самом деле такого рода настроения были свойственны и временам кризиса цивилизации, и вполне благополучным ее периодам. Если говорить о Библии, то здесь можно вспомнить печаль древне-иудейских пророков, а также меланхолию Екклесиаста, о которой речь еще пойдет ниже.

Меланхолия была также свойственна многим поэтам и философам античности, и об этом уже говорилось выше. В связи с этим я упомяну лишь римского философа Тита Лукреция Кара, который в третьей книге текста “О природе вещей” высказывает грустные мысли о превосходстве смерти над жизнью. Кроме того, здесь можно вспомнить стоицизм Сенеки, который в опусе “О спокойствии души” выразительно описывал феномен оцепенения души, парализованной среди руин собственных желаний.

“Мировая скорбь” романтиков, таким образом, имела предшественников в литературе предыдущих веков. Эта тема обсуждается, в частности, в книге французского литературоведа Фердинанда де да Барта “Шатобриан и поэтика “мировой скорби” во Франции в конце XVIII и в начале XIX века” (Киев, 1905). Ниже я воспользуюсь в числе прочего ее содержанием.

Хотя мотив “мировой скорби” в особой мере свойственен романтикам, он согласно де ла Барту уходит корнями во французскую литературу XVII века и начала XVIII века, а именно в творчество Блеза Паскаля (1623 - 1662), Жака-Бенина Боссюэ (1627 - 1704) и Жана-Батиста Массильона (1663 - 1742). Эти авторы среди прочего традиционно для философов-христиан скорбели о бессилии человеческого разума, ничтожестве человека, тщете всех его усилий и бессилии перед смертью. Такого рода умонастроения имели свои корни в ментальности христианства. Что же касается романтиков, то у них мотив “мировой скорби” имел иную природу. Тем не менее я все же кратко остановлюсь на том, что пишет де ла Барт.

 

Он особо останавливается на взглядах Блеза Паскаля, выдающегося математика и философа-христианина. В книге “Мысли” (1657 - 1659) Паскаль копал идею фатальной ограниченности человеческого разума. Паскаль писал о затерянности человека между двумя бесконечностями — бесконечно большими пространствами Космоса и бесконечно малым микромиром. Философ высказался, в частности, так:

 “ Откажемся же от поисков достоверных и незыбле­мых знаний. Изменчивая видимость будет всегда вводить в обман наш разум; конечное ни в чем не найдет твердой опоры меж двух бесконечностей, которые охватывают его, но ни на шаг не подпускают к себе. Кто это усвоит, тот, я думаю, раз и навсегда отка­жется от попыток переступить границы, поставленные ему природой. Если уж нам вовек суждено занимать это место посредине, одинаково удаленное от обеих беспредельностей, какое может иметь значение, знает че­ловек немного больше или немного меньше?”

Обреченность человека на существование между этими двумя бесконечностями по мнению Паскаля вообще делает его жизнь зыбкой и полной неопределенности:

“Мы не способны ни к всеобъемлющему знанию, ни к полному неведению. Плывем по безбрежности, не ведая куда, что-то гонит нас, бросает из стороны в сторону. Стоит нам поверить, что обрели опору и укрепились на ней, как она начинает колебаться, уходит из-под ног, а если мы кидаемся ей вдогонку, ускользает от нас, не дает приблизиться, и этой погоне нет конца. Вокруг нас нет ничего незыблемого”.

Кроме того, Паскаль писал о фатальной порабощенности разума предрассудками и шаблонами мышления. Он даже смел утверждать, что в человеке нет ни одного начала, ведущего к несомненной истине и множество начал, ведущих к заблуждению. Паскалю принадлежит также следующее пессимистичное высказывание:

“Начни человек с изучения самого себя, он понял бы, что ему не дано выйти за собственные пределы. Мыслимо ли, чтобы часть познала целое?”

Сегодня, когда наука и основанная на ней техника достигли головокружительных высот, такого рода суждения Паскаля могут показаться в лучшем случае резонерством, а в худшем – бессмысленным хныканьем экзитенцильного слабака. В оправдание Паскаля замечу лишь то, что он усматривал величие человека именно в его способности мыслить. Дерево – это ничтожество, но в отличие от человека оно этого даже не в состоянии осознать. В связи с этим Паскаль утверждал: “Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий” (Паскаль Б. Мысли// h ttps://royallib.com/book/paskal_blez/misli.html).

Жак-Бенин Боссюэ подобно Паскалю также копал гнилую христианскую идею бессилия человеческого разума, а также тщеты человеческих стремлений, скоротечности жизни и ужаса перед проблемой смерти. Человек, согласно Боссюэ, является жалкой игрушкой Судьбы, которая в конце концов увлекает его в пропасть могилы. И чем дальше Судьба продвигает человека вперед, тем отчетливее впереди зияет очертание этой самой пропасти.