По мнению Чижа самыми счастливыми людьми в этом мире являются ученые , которые увлеченно занимаются своими науками (Там же, с. 110).

Вообще же Чиж полагал, что человек является ущербным, дисгармоничным существом, которому в принципе трудно достичь счастья. Трудность достичь счастья связана с тем, что человек вообще по своей природе не может удовлетвориться ничем реальным. И это свойство не только одного человека, но также всех других живых существ. “Основное свойство органической материи — это ненасытимость”, — справедливо сообщил в связи с этим Чиж (Там же, 25).

При этом упования на науку по мнению Чижа совершенно иллюзорны —страданий всегда будет больше (Там же, с. 110). Столь же скептично он оценивает проекты лекарей-социалистов, полагавших, что в справедливо устроенном обществе страданий не будет, а будет полный достаток. И здесь Чиж высказывает следующий очевидный аргумент — если отобрать хлеб у небольшой кучки богачей и разделить поровну, положение бедняков увеличится на пренебрежимо малую величину.

Но если страданий в жизни человека всегда больше, чем удовольствий, почему человек тогда продолжает тянуть лямку и не кончает жизнь самоубийством? Чиж полагал, что причина состоит во всеобъемлющей власти над человеком биологического страха перед смертью. Все люди боятся ее, включая людей тяжелобольных, жизнь которых состоит почти из одних только страданий. Иногда больные люди в самом деле думают о смерти, как о счастливом, успокаивающем финале, и все же когда смерть реально приходят, они тоже испытывают глубокий ужас.

Русский биолог Илья Мечников полагал, что по мере старения в человеке развивается некий инстинкт умирания, примиряющий человека со смертью. В связи с этим Мечников в своей книге “Этюды оптимизма” (М., 1907) привел даже несколько примеров стариков, которые хотели успокоения в вечном небытии. Однако Чиж считал, что смерти страшатся почти все люди вне зависимости от возраста, и его тезис можно подтвердить гораздо большим количеством конкретных примеров. Увы, но даже глубоко старые и безнадежно больные люди упрямо цепляются за жизнь (Там же, с. 122).

К содержанию книги Чижа по своему смыслу примыкает также небольшая книжка Фердинанда Брюнетьера “Источники пессимизма” (Одесса, 1894). В ней автор указывал на несколько причин, способствовавших распространению пессимизма в его время. Это прежде всего влияние философии Артура Шопенгауэра и Эдуарда фон Гартмана.

Особой причиной распространения пессимизма согласно Брюнетьеру явился также шумный успех теории Чарльза Дарвина. И если Николай Кареев находил в ней основания для оптимизма, то Брюнетьер увидел в этой теории основания против такой установки. Его, в частности, удручило то, что в природе царит жестокая борьба за существование, война всех против всех (Брюнетьер Ф. Источники пессимизма. Одесса, 1894, с. 9).

Тем не менее многие теоретики эволюции в пессимизм не впадали. Это касается, например, Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера и Эрнста Геккеля. Возможно, они подобно Карееву делали акцент на том, что естественный отбор поддерживает лучших и именно в этом смысле были оптимистами.

Третьей причиной распространения пессимизма согласно Брюнетьеру является крах ожиданий связанных с Великой Французской Революции (Там же, с. 12). Однако на самом деле теория Дарвина и крах Революции — это лишь частичные, временные причины для пессимизма, которые не объясняют многого. Так неудача Революции, пишет Брюнетьер, не может объяснить пессимизма Вольтера, который жил до нее, а теория Дарвина по той же причине не объясняет пессимизм желчного английского сатирика Джонотана Свифта, который также жил до появления этой теории.

А далее Брюнетьер сообщил о том, что существуют также некие глубинные причины пессимизма. К их числу прежде всего относится ограниченность человека, В числе прочего он ограничен также в своих интеллектуальных способностях, и здесь Брюнетьер сослался на книгу “Мысли” прославленного математика и философа Блеза Паскаля, которого сильно огорчало то, что человек не способен перешагнуть через круг, фатально ограничивающий его умственные способности (Там же, с. 18).

Однако по мнению Брюнетьеру существуют также другие, более тягостные проблемы человека, порождающие пессимизм. Это прежде всего неизбежность присутствия в его жизни страданий и смерти. Некоторые французские философы-просветители, в частности, Мари Жан Антуан Кондорсе полагали, что человек при помощи науки когда-нибудь справится даже с проблемой смерти, но Брюнетьер в это не верил (Там же, с. 13).

А еще есть социальное неравенство и нищета, и Брюнетьер опять же не верил в то, что научно-технический прогресс сможет существенно облегчить жизнь людей. Он, в частности, не видел особой разницы между рабочими-истопниками на фешенебельных кораблях и каторжниками, труд которых когда-то эксплуатировался на галерах. Более того, благодаря атеизму, который сопутствовал научному прогрессу, люди стали тяжелее умирать, поскольку ранее они верили в Бога и загробную жизнь (Там же, с. 25).

К числу проклятий человечества Брюнетьер отнес также “грех”. Однако под этим термином автор понимает не повреждение природы человека, произошедшее с Адамом и Евой в Едемском саду, а наследие дикости, которое лишь последние несколько тысяч лет обуздывается цивилизацией. При этом Брюнетьр вообще не верил в нравственный прогресс и полагал, что “грех” в природе человека неискореним, а это означает то, что основания для пессимизма будут всегда (Там же, с. 19-20).

Но я хотел бы вернуться несколько назад. Выше уже приводились суждения относительно того, чего в жизни больше — добра или зла. Но это не более чем “экспертные оценки” плюсов и минусов жизни человека, оценки, сделанные как бы на глаз. Между тем, некоторые лица пытались предпринять здесь также некие измерения. Мечников в книге “Этюды оптимизма”, вышедшей в 1907 году во Франции, а затем и в России, в частности, привел результаты изысканий немецкого философа Арнольда Ковалевского, который совершил попытку подойти к проблеме именно с количественными мерками. Ковалевский в связи с этим прежде всего сослался на философа Мюнстерберга, который вел дневник, где фиксировал свои ощущения. В результате у него получилось, что отрицательные ощущения преобладали над ощущениями позитивными (Мечников И.И. Этюды оптимизма. М., 1988, с. 210).

В своей книге Мечников сослался также на собственные изыскания Ковалевского. Этот человек провел исследования 109 мальчиков-школьников в возрасте от 11 до 13 лет. При этом опять же оказалось, что тяжелые ощущения были гораздо более интенсивными, чем позитивные. В 88 случаях болезнь оценивалась как зло, и лишь 21 случаях здоровье оценивалась как благо. В 33 случаях война оценивалась как зло, и только в 1 респондентов оценивал мир как благо. Такого же рода оценки касались также феномена бедности. Она в качестве горя оценивалось в 13 случаях, а богатство в качестве добра оценивалось лишь в 2 случаях (Там же, с. 210-211).

Может быть, все это и так, но результаты, приведенные выше, вызывают у меня большие сомнения. Ну, в самом деле, кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, сможет недооценивать ценность здоровья и богатства? И все же сам тезис о том, что страдание по интенсивности сильнее, чем наслаждение, вызывает у меня согласие.

На асимметрию между страданием и наслаждением обратил внимание также Бенатар, который заметил, что самые интенсивные удовольствия краткосрочны, тогда как страдания могут быть более длительными. Такая вещь как хроническое удовольствие не существует, а хроническая боль вполне может иметь место. Кроме того, физические страдания могут быть по интенсивности гораздо сильнее, чем самое интенсивное из наслаждений. И это подтверждается некоторыми современными исследованиями психологов.

Так, психолог Рой Баумайстер обнаружил, что плохие эмоции имеют более сильное влияние на человека, чем хорошие. Плохие впечатления и стереотипы формируются быстрее и более устойчивы, чем хорошие ( Roy F . Baumeister , Ellen Bratslavsky , Catrin Finkenauer , Kathleen D . Vohs . // Review of General Psychology . 2001, vol . 5 , № 4 , p .. 323–370). Созидать вообще легче, чем разрушать, а делать зло легче, чем делать добро. Юрий Нестеренко в одной из групп социальной сети ВКонтакте в связи с этим высказался еще и так:

“Показательно, что слово "чудесное" в самых разных языках означает "что-то невероятно хорошее", хотя чудо, волшебство теоретически может быть как добрым, так и злым. Но у людей достаточно оснований считать любое зло, даже самое невероятное, делом совершенно естественным и неудивительным, а вот добро, благо, напротив, воспринимается как нечто немыслимое, нарушающее законы природы” (https://vk.com/anatalism?w=wall-60449041_172).

Если же вернуться к Илье Мечникову, то он все же полагал, что хорошего в жизни больше, чем плохого. При этом одним из свойств, улучшающих жизнь людей, является по мнению Мечникова способность человека приспосабливаться и забывать о плохом. В связи с этим Мечников сослался на историю одного своего “знакомого”, который после смерти любимой жены впал в состояние глубокой депрессии и стал исключительно негативно относиться к жизни. Он пришел к выводу о том, что рождать детей в такой мир в принципе аморально, а еще он пристрастился к морфию. И все же постепенно наш герой вышел из состояния депрессии и в конечном счете стал убежденным оптимистом (Там же, с. 212).

Вся эта история, несомненно, является автобиографичной, а этот самый “знакомый”, конечно, является самим Мечниковым. К истории рассказанной им можно относиться различным образом. Кто-то решит, что Мечников просто изменил свое мировоззрение, но лично для меня он является примером отступника, человеком, который предал антинатализм. Ведь никаких сильных аргументов, свидетельствующих о состоятельности оптимизма, Мечников выдумать так не смог. Ему просто повезло забыть о пережитом горе. В результате, он смог предался удовольствиям, которые можно извлечь из жизни, в том числе сильнейшему удовольствию от успешной научной деятельности.

Добавлю к этому, что Мечников был убежденным сциентистом. В предисловии к книге “Этюды оптимизма” он сообщил следующее: “наука может и должна в будущем даровать людям счастливое существование” (Там же, с. 10). Тем не менее даже Мечников не замахивался на радикальное решение проблемы смерти. В противовес идее научными методами достичь бессмертия он развивал концепцию “естественной смерти”. Как уже говорилось выше, Мечников полагал, что прогресс медицины постепенно приведет к тому, что в старости в человеке будет развиваться естественное желание умереть.

Земский врач и писатель Константин Толстой в своей книге “Корни беспросветного пессимизма” (СПб., 1909) попытался дать критический анализ концепции Мечникова. Он при этом имел в виду не только книгу ученого “Этюды оптимизма” (М., 1907), но также его книгу ”Этюды о природе человека” (М., 1908). Текст Толстого опять же подобно многим другим дореволюционным книгам ужасно многословен. В связи с этим я обращу внимание лишь на некоторые содержательные вещи, которые я смог в ней выловить.

 

Толстой прежде всего ополчился на современную механистическую и в значительной мере атеистическую науку, которая, сделав что-то для благополучия человека, отняла у него утешения, которые ранее давала религия. Толстой считал, что нельзя смотреть на организм животного как на биологический сгусток протоплазмы. На самом деле в нем присутствует некоторое идеально начало — “воля”, “мировая энергия”, которые обеспечивает его целесообразное функционирование (Толстой К. Корни беспросветного пессимизма. СПб., 1909, с. 12).

Таким образом, Толстой, похоже, был идеалистом в духе Анри Бергсона. При этом главным для книги Толстого является попытка обосновать то, что существует некий инстинкт, который вне всякого опыта и доказательств говорит нам о том, что после смерти будет жизнь. Этот самый инстинкт Толстой называет “религиозным инстинктом”, а также “инстинктом вечной жизни” (Там же. 3, 59). И очевидно, что такого рода инстинкт способен примерить человека со смертью и внести в жизнь оптимистический настрой даже на ее терминальной стадии.

Проблема, однако, состоит в том, что верят в вечную жизнь далеко не все. Но Толстого это ничуть не смущало — он сообщил, что инстинкты вообще распределены между людьми неравномерно. Некоторым людям просто не везет, и они никак не могут поверить в Бога и в жизнь вечную (Там же, с. 51).

Пытаясь обосновать свой тезис о существовании “инстинкта вечной жизни”, Толстой ссылался на свои наблюдения как врача за умирающими людьми. Он утверждал, что все они испытывали “ощущения вечности жизни” (Там же, 41). Но я думаю, он просто врет —  страх перед вечным небытием и смертью является обычным переживанием лиц, находящихся на грани жизни и смерти. Если они и видят пресловутый свет в конце тоннеля, то лишь в самом конце, переживая само умирание, о чем свидетельствуют широко известные исследования Раймонда Моуди, изложенные им в бестселлере “Жизнь после жизни” (1976).

Мечников в книге “Этюды оптимизма”, а именно в предисловии к ее очередному изданию спорил с идеей Толстого о существовании “инстинкта вечной жизни” и соответственно врожденной вере человека в Бога. Мечников считал веру в Бога результатом тенденциозного воспитания, а также того, что люди, особенно в детском возрасте вообще боятся многих существ — пауков и змей, а кроме того — в Бабу-ягу и леших. Мечников, очевидно, полагал, что страх Божий имеет такого же рода природу (Мечников И.И. Этюды оптимизма. М., 1988, с. 14).

Существует ли реально “инстинкт вечной жизни” или нет — это, конечно, очень спорный вопрос. Вместе с тем, в рассуждениях Толстого есть один совершенно правильный логический ход. Мечников назвал свою книгу “Этюдами оптимизма”, тем не менее по большому счету она способна вселить в человека глубокий пессимизм. И не случайно то, что Толстой обозначил свой книгу-анализ взглядов Мечникова словосочетанием “Корни беспросветного пессимизма”.

Очевидно, что философия Мечникова едва ли способна справиться с проблемой смысла жизни. В самом деле, можно ли считать целью жизни, как выражается Толстой, прохождение “физиологического цикла”? (Толстой К. Корни беспросветного пессимизма. СПб., 1909, с. 90). Если несколько огрубить концепцию Мечникова, то человек ест не для того, чтобы жить, а напротив — живет для того, чтобы есть. Откровенный физиологизм, которым тянет от книги Мечникова, может легко оттолкнуть от жизни, поскольку сводит духовные проблемы к физиологическим процессам. В самом деле, для чего жить, если жизнь — это всего лишь прохождение ”физиологического цикла”?

На этом моменте я закончу мой минимальный анализ идей Мечникова. В заключение упомяну также книгу русского философа Николая Грота “О научном значении пессимизма и оптимизма как мировоззрений” (Одесса, 1884). В ней философ приходит к выводу о том, что наука бессильна разрешить, кто прав — оптимизм или пессимизм, поскольку восприятие добра и зла в жизни глубоко субъективно. Боль также как и удовольствие невозможно измерить. При этом общество развивается, но не факт, что зла в будущем будет меньше, тем не менее по мнению философа мы должны “надеяться и действовать”.

Некоторого внимания заслуживает здесь также книга Владимира Соколова “Пессимизм настоящего как элемент обновления в будущем” (Ярославль, 1894). В этой книге автор приходит к выводу о том, что оптимизм и пессимизм — это некие врожденные установки человека. В чем же причина распространившегося пессимизма? — вопрошает Соколов в своей книжке. По его мнению причина состоит в упадке нравственности, и спасти нас от эпидемии пессимизма может только вера в Бога.

При этом автор является оптимистом и обращает внимание на сам феномен прогресса. Это прежде всего научный прогресс, который подарил нам электрическую лампочку и телеграф. Автор обращает внимание также на прогресс нравственный. По его мнению, нравы все же смягчились. Вот только не знал он того, что спустя пару десятилетий разразится Первая Мировая Война, а затем и Вторая, которые сделают ХХ век самым кровавым в истории человечества.

Но все это лишь частности. Для нас важна другая вещь. На самом деле понятно, что плохого в жизни, конечно, больше, чем хорошего. Вот только измерить плюсы и минусы жизни очень трудно. Но дело не в этом, а в том, что человек, рождаясь в этот мир, может столкнуться с таким злом, которое делает жизнь явно негативной вещью. И если вы не понимаете этого, это означает лишь одно — вам повезло и вас всерьез в жизни не прижимало. Однако другим везет меньше, а потому рождать детей в такой неблагополучный мир означает подвергать их чудовищному риску, а это по своей сути аморально.

ПОЭТ ГЕНРИХ ГЕЙНЕ: СТИХИ ИЗ “МАТРАЦНОЙ МОГИЛЫ”

Некоторые люди становятся антинаталистами по причине врожденной меланхоличности или по причине трезвого отношения к самому феномену жизни. Другие становятся антинаталистами потому, что их в какой-то момент жизни всерьез прижало. Именно к последней категории можно отнести великого немецкого поэта-романтика Генриха Гейне (1797 - 1856) .

Вообще говоря, это был вполне жизнерадостный, “позитивный” человек, но болезнь жестоко скрутила поэта — его разбил паралич. Некоторые полагают, что причиной был сифилис, но эта версия, насколько я понял, очень спорная. Так или иначе, но Гейне в результате своей болезни тяжело страдал и в конце концов пришел к выводу о том, что рождаться в этот мир не стоит в принципе. Хроника его злоключений примерно такова:

В 1845 году в результате заболевания позвоночника у поэта возникли проблемы с ногами. Ему стало трудно передвигаться, а кроме того, у него перестал открываться один глаз. Нарушение иннервации жевательных мышц привел к тому, что затруднился сам прием пищи. Гейне заметно постарел. Его стали с трудом узнавать даже близкие люди. Критическим в развитии болезни Гейне стал 1848 год. В мае этого года он посетил Лувр. Перед статуей Венеры Милосской Гейне упал — у него отнялись ноги. Из Лувра домой его принесли на носилках. После этого Гейне уже не вставал. Последние восемь лет своей жизни — с 1848 по 1856 год Гейне провел, как он сам выражался, в “матрацной могиле”.

Годы, проведенные Гейне в "матрацной могиле", были предельно мучительными. Его преследовали приступы мышечных болей, сверлящих и рвущих. Кроме того, его мучили кишечные колики, частые приступы рвоты, непроизвольное выделение слюны, расстройства актов мочеиспускания и дефекации (Домиль В. “Матрацная могила” Генриха Гейне//

http://arktal.livejournal.com/47184.html) .

Во всем этом наиболее тягостной является зависимость поэта от низменных, физиологических функций тела. Акты выделения вообще кажутся откровенно отвратительными, а неспособность самому справиться с ними и скрыть их от окружающих, ощущается как нечто предельно унизительное и постыдное.

Но это была далеко не единственная проблема, с которой пришлось столкнуться Гейне. Поэт страдал также от головных болей, он практически ослеп, а одна из его рук оказалась обездвиженной. Видеть его было страшно. Один из друзей заметил, что Гейне выглядел как высохший скелет, обросший седой бородой с судорожно двигающимися губами (Вейнберг П.Л. Генрих Гейне: Его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1903, с. 91- 92). Сам Гейне писал обо всем этом так:

“Вот уже три месяца как я терплю такие муки, каких не могла выдумать даже испанская инквизиция. Эта живая смерть, эта не жизнь совершенно невыносима, когда к ней присоединяются боли” (Там же, с. 94).

Все это ужасно и вполне соответствует мысли умиравшего русского поэта-народника Николая Некрасова: “хорошо умереть, тяжело умирать”. Поразительно, однако, то, что до конца жизни Гейне сохранял бодрость и остроту мысли. Пытаясь справиться со страданиями, которые постигли его, он попытался найти точку опоры в Боге — он вновь вернулся к христианству или по другой версии — к иудаизму.

 

Относительно того, какую именно религию он выбрал, идут споры. Так или иначе, но религиозность Гейне на терминальном этапе жизни явно контрастировала с его свободомыслием, которое он проявлял до этого. Ранее он был известен своими антиклерикальными взглядами и даже дружил с Карлом Марксом. Но метафизические выводы из своей болезни он все же сделал. Его поздняя книга стихов “Романсеро” (1851) местами весьма мрачна. В этой книге, а именно в самом ее конце прямо выражен опыт пережитых поэтом страданий. В связи с этим приведу небольшой фрагмент из этой книги стихов:

“С улыбкой покидают жизнь

Все фавориты Фортуны.

Сухотка их не извела,

У мертвых приличная мина.