Сам термин “поллианизм” , означающий в понимании Бенатара “оптимизм, доходящий до нелепости”, происходит от названия романа американской писательницы Элеонор Поттер “Поллианна” (1913).

 

Героиней романа является одиннадцатилетняя девочка Поллианна Уиттнер, оптимизм которой носит абсолютный характер. Мать ее давно умерла. После смерти своего отца, бедного пастора она приезжает к своей тетушке Полли Харригтон. Тетушка педантична, строга и принимает Поллианну в свой дом исключительно из соображений долга. Поллианне она выделяет комнату на чердаке, без зеркала, с голыми стенами и практически без мебели, поскольку ей хотелось отделиться от общества девочки, а заодно уберечь мебель. При этом Поллианна является полной противоположностью своей тете — она жизнерадостна, говорлива и учит всех окружающих “игре в радость”, в которую она когда-то играла со своим отцом.

 

Суть этой игры заключается в том, чтобы находить в любой ситуации положительный аспект. И когда тетушка Полли оставляет ее без ужина, велев закусить хлебом с молоком на кухне вместе со служанкой Нэнси, Поллианна ничуть этим не обескуражена — после “ужина” она сообщает тете следующее: “Что вы, тетя, я очень рада. Я люблю хлеб с молоком, и Нэнси мне очень нравится. Мы так хорошо поужинали вместе”. Все нравоучения и наказания тетушки Полли ее племянница воспринимает с восторгом и благодарностью, чем приводит тетушку в полное замешательство. Словом, перед нами очевидный персонаж грубой русской поговорки: “Поссы ей в глаза, скажет божья роса”. Поллианнизм — это и есть “позитивное мышление”.  По поводу такого отношения к жизни Бенатар в своей книге сообщает следующее:

“Воздействие поллианнаизма таково, что любые формы пессимизма часто отклоняются, как малодушная жалость к самому себе, как хныканье экзистенциальных слабаков. Оптимисты предпринимают отважные попытки нарисовать розовую картину жизни, добавляя не дающий видеть реальный трагизм бытия положительный блеск в любое человеческое затруднительное положение. Или, по крайней мере, стремятся сохранить в любых ситуациях храброе выражение физиономий. Пессимисты же считают такое мировоззрение в чем-то родственным непристойным шуткам, произносимым на похоронах. К примеру, Артур Шопенгауэр, говорил, что оптимизм представляется ему не только нелепым, но и поистине бессовестным воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества”.

Рассматривая вопрос о том, что выбрать – оптимизм или пессимизм, дело состоит также в дилемме, а именно в том, что вы предпочитаете — культивировать в себе полезные иллюзии, позволяющие сделать карьеру и подольше пожить в этом поганом мире или познать истину?

В романе Курта Воннегута “Колыбель для кошки” описывается экзотический культ, сфабрикованный на вымышленном карибском острове Сан-Лоренцо одним мудрым негром — Бокононом. Он изобрел для нищих жителей острова утешительную религию-иллюзию. Другого способа облегчить им существование он придумать не смог. При этом для своей религии он придумал множество новых слов.

Эпиграфом к роману Воннегута стал вымышленный фрагмент из Книг Боконона (1:5), посвященный фоме (ударение на первый слог). Этим термином в системе Боконона называлась безобидная ложь. “От нее ты станешь добрым и храбрым, здоровым, счастливым”, — сообщил Боконон. Так вот – оптимизм это безусловная фома, только вот не так уж эта ложь безобидна, поскольку она является причиной того, что люди все же заводят детей, обркая их на страдания и смерть.

Оптимизм исходит из приятия бытия, однако, как справедливо заметил английский философ Джон Милль, лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей. В этом смысле на меня произвела удручающее впечатление книги психолога-оптимиста Мартина Селигмана. Как уже говорилось выше, это настоящий психолог академического склада, а не автор книжек с яркими обложками, лежащих на книжных лотках. В 1998 году он был даже выбран председателем Американской Ассоциации Психологов.

Что же меня так покоробило в его книгах? Прежде всего, то, что автор учит читателя как сделать из себя оптимиста, совершенно не задумываясь о том, насколько это соответствует соображениям о смысле жизни. В своих книгах он практически не касается таких тягостных проблем жизни как страдание, старость и неизбежная смерть. Но что если жизнь просто лишена смысла и лучше вообще не жить в этом мире или, по крайней мере, не плодить новых людей-жертв?

Почувствовать то, как Селигман относится к жизни, позволяет его программная книга “Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и смысл жизни” (М., 2006). Уже на первых страницах этой книги можно найти следующее супероптмистичное суждение: “Итак, позитивная психология считает, что выход есть всегда — даже когда жизнь словно остановилась или кажется беспросветной” (Селигман М. Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и смысл жизни. М., 2006, с. 12).

Когда от инсульта умирал в больнице мой отец, я наблюдал больных в соответствующем отделении. Один из них был парализован после инсульта, превратился в обощ и был в состоянии лишь все время твердить словесную формулу: “два-два-два, два-два-два, два-два-два”. Хотелось бы спросить Селигмана — из такого состояния кроме освободительной смерти тоже есть какой-либо выход? И как вообще совместить с оптимизмом такую вещь как смерть, которая всех нас ожидает впереди? При этом нельзя сказать того, что Селигман ничего не знает о трагических судьбах многих людей. Его подход к жизни становится ясным с первых страниц книги “Как научиться оптимизму” (М., 2013). В самом ее начале описывается трагическая смерть его отца.

 

Это был спокойный, состоявшийся, уверенный в себе человек. Но однажды, когда они ехали к другу Мартина, отец свернул на обочину и затормозил. Какое-то время все они просто сидели молча, а затем отец сказал, что он на какое-то время утратил чувствительность левой части тела. В его словах ощущался страх, и Мартин испугался тоже. На следующее утро Мартин почувствовал, что ему нужно немедленно попасть домой. И когда он добрался до дома, то увидел, как по лестнице спускали носилки с его отцом. Он старался выглядеть мужественно, но тяжело дышал и не мог двигаться. Он перенес три инсульта и оказался парализованным. Именно в таком состоянии он умер. Мать Мартина пыталась говорить с ним о Боге, о том, что будет “потом”, но отец сказал ей, что не верит в Бога, а верит лишь в нее и в своих детей (Селигман М. Как научиться оптимизму? М., 2013, с. 29).

Казалось бы столь трагическая история должна была повергнуть Селигмана в шок и заставить его задуматься о смысле страдания и смерти. Но не в коня корм. С него как с гуся вода. История, которая произошла с его отцом, в известном смысле даже послужила отправной точкой для его научных изысканий, в частности, для обнаружения феномена, который он обозначил термином “выученная беспомощность”. Суть этого феномена состоит в следующем — если собак во всех случаях наказывать током, они перестают пытаться что-либо делать и только тихо скулят.

Мне как биологу это “открытие” кажется банальным. При помощи кнута и пряника организм можно обучить много чему, в том числе бздействию. Тем не менее “открытие” Селигмана было почему-то болезненно оценено господствующей в американской психологии парадигмой бихевиоризма. Эта научно-исследовательская программа в зоопсихологии и психологии человека исходила из того, что животное и человека при помощи подкрепления и наказания, кнута и пряника можно научить самым различным вещам. Но бихевиористам почему-то трудно было представить то, что собак можно научить не действию, а именно бездеятельности. В результате Селигман был вынужден долго и утомительно воевать за признание своего “открытия” в академической среде.

 

Но я хотел бы здесь обратить внимание на другое — бихевиоризм объективно был оптимистичной доктриной, поскольку предполагал, что подопытных животных и человека можно обучить конструктивным стратегиям поведения. Эта программа была явно утопичной, поскольку игнорировала детерминированность поведения человека и животных генами. В связи с этим замечу, что самый известный бихевиорист всех времен и народов — Беррес Скиннер — написал в свое время роман-утопию “Второй Уолден” (“Walden Two”, 1948) , названную в пику известной книге американского писателя-романтика XIX века Генри Торо “Уолден, или Жизнь в лесу”.

В своем романе Скиннер описывает в некотором смысле идеальное общество, существующее на берегу знаменитого благодаря Торо озера Уолден. В романе Скиннера это общество было организовано учеными, умело манипулирующими подопытными людьми посредством механизма подкрепления и знания об условных рефлексах.

И хотя Селигман много спорил с бихевиористами, научно-исследовательская программа, к которой он примкнул, — когнитивная психология — унаследовала оптимизм бихевиористов. Селигман также подчеркивает, что он стал в известном смысле новатором. Он пишет о том, что ранее психология проявляла пристальный интерес к патологическим состояниям психики и пыталась найти пути для лечения многочисленных неврозов, которым подвержен человек. На взгляд Селигмана настала пора для разработки психологии, которая занималась бы психическим здоровьем и учила бы людей тому, как быть счастливым. Именно потому он назвал свою программную книгу так — “Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и смысл жизни” (М., 2006).

Селигман уверен, что оптимизму можно научиться. В связи с этим он разработал ряд психотехник обретения оптимизма. При этом он скептично оценил аффирмации, метод, который культивирует “позитивная психология” и который сводится к мысленному повторению позитивных утверждений. Взамен он разработал некую методику, позволяющую подвергать сомнению пессимистические мысли и тем самым избавляться от них. Многие философы-пессимисты полагали, что счастье является мимолетным, легко распадающимся феноменом. Селигман считает такое суждение ошибочным и полагает, что счастью можно научиться и сделать его стабильным состоянием по меньшей мере для некоторых людей.

Особо замечу, что, обосновывая философию оптимизма, Селигман не имеет в виду того, что нужно предаваться гедонизму и гоняться за сиюминутными удовольствиями. Такого рода гедонистическая стратегия, по мнению Селигмана, не создает устойчивого удовлетворения. Между тем, качества и занятия, которые можно назвать духовными, дают его. В связи с этим в книге “В поисках счастья” (М., 2011) Селигмен пишет о шести универсальных добродетелях, которые выражаются в двадцати четырех достоинствах. Это, в частности, такие вещи как любознательность, изобретательность, способность любить и общаться, доброта, справедливость, способность быть благодарным и прощать, способность ценить прекрасное, юмор и религиозность.

Любопытным здесь является то, что Селигман, будучи атеистом, признает важность для счастья веры в Бога, а также наличия добродетелей, которые принято считать чисто христианскими. Это в числе прочих способность любить ближнего, прощать и испытывать благодарность (Селигман М. Как научиться оптимизму. М., 2013, с. 246).

Как утверждает Селигман, счастье на самом деле мало зависит от того, сколько человек зарабатывает денег. Вернее так, деньги — это, конечно, важная вещь, но с момента удовлетворения базовых потребностей, благосостояние перестает ощутимым образом влиять на чувство удовлетворенности жизнью. И, как оказалось, в благополучной Японии уровень счастья был даже ниже, чем в таких странах как Китай, Индия и Нигерия. Счастье также мало зависело от возраста и образования, но значимо определялось тем, состоит ли человек в браке, имеет ли он интересную работу, а также уровнем религиозности человека (Селигман М. Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и смысл жизни. М., 2006, с. 74, 79).

В книге Селигмана “Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и мысд жизни” (М., 2006) есть целая глава под названием “Зачем стремиться к счастью?” Можно было бы подумать, что именно в ней Селигмаан растолкует читателю, в чем смысл жизни и зачем вообще нужно счастье? Увы, но в этой главе нет даже намека на ответ.

 

При этом конечные, экзистенциальные вопросы, связанные с феноменами страдания и смерти, Селигмана почти не волнуют. Свои соображения относительно смысла жизни он поместил в своей книге в последнюю, очень короткую главу, которая называется “Смысл и цель”. В ней он признается, что долгое время был атеистом, и религиозные проблемы его вообще не волновали. Лишь на склоне лет, когда ему было уже за восемьдесят, он стал проявлять некоторый интерес к “духовности”. И когда его пригласили на конференцию, проводимую фондом Джона Темплтона, специализирующимся на финансировании исследований на стыке теологии и науки, он подумал и все же согласился.

Селигман имел на этой конференции ряд интересных бесед, и, как следует из последней главы, его, в частности, волновал вопрос о том, как совместить бытие Бога, обладающего атрибутами всезнания, всемогущества и милосердия, с тем обилием зла, который присутствует в созданном Им мире? Таким образом, перед нами традиционная проблема теодицеи, то есть в переводе с латыни проблема “оправдания” Бога перед фактами зла.

Селигман не претендует на то, что в состоянии дать ответ на столь трудный теологический вопрос. Однако в тексте указанной выше главы он проявляет некоторый интерес к модернистской “теологии процесса”, согласно которой Бог отказался от всемогущества и всеведения и дает Вселенной возможность развиваться самостоятельно методом проб и ошибок, а этот процесс неотделим от страданий и смерти.

На самом деле излагает Селигман содержание “теологии процесса” несколько искаженно. Но не в этом суть. Просто все эти его беспомощные квази-теологические построения не сильно убедительны. Понятное дело, под конец жизни Селигман попытался подвести под свой стихийный, атеистический оптимизм некую метафизическую и даже теологическую платформу. Но выходит у него это очень плохо. Если же говорить об его психологической доктрине, то в ней явным образом ощущается дисбаланс между вниманием к позитивным и темным сторонам жизни человека. В книге “Новая позитивная психология: Научный взгляд на счастье и смысл жизни” (М., 2006) я вообще не обнаружил интереса Селигмана к анализу феноменов страдания, старости и смерти.

Согласно Селигману человек может обучиться оптимизму. Дело, однако, состоит также в том, что сам выбор между оптимизмом и пессимизмом может достаточно жестко детерминироваться биологией человека. В частности, известно, что в мозге оптимистов выше концентрация дофамина — гормона счастья. Из-за этого оптимисты быстрее начинают испытывать удовлетворение от своей деятельности и гораздо легче переносят неудачи. Есть также сведения о том, что в мозге оптимистов больше серотонина — еще одного вещества, ответственного за состояние счастья.

Сошлюсь также на исследование американских ученых из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, которые показали, что уровень оптимизма зависит от того, каким вариантом гена окситоцинового рецептора наградила человека природа. Ген этого рецептора существует в двух версиях — в определенном участке последовательности ДНК может стоять либо аденин (А-версия), либо гуанин (G-версия). И здесь оказалось, что присутствие аденина способствовует депрессивному складу характера, а присутствие гуанина — оптимистичному. В другом исследовании было показано, что в коре головного мозга оптимизм был связан с активностью левой нижней извилины, а пессимизм — с правой .

Селигман полагает, что помимо врожденной предрасположенности для того, чтобы стать оптимистом или пессимистом, важно также воспитание в первые годы жизни человека. Вместе с тем, по мнению Селигмана, существует также некая территория свободы, где человек может выбирать и учиться, в том числе учиться оптимизму.

Понятно, что человек на девяносто девять процентов является биороботом, стереотипы поведения которого определяются генами и обучением в первые годы жизни. И все же на один процент мы — свободные существа. При этом мы не обязаны слепо верить убогой философии оптимизма Селигмана, и мы вполне в состоянии принять решение не рождать детей в этот неблагополучный мир.