И я еще раз повторю – вы имеете право рисковать только своей судьбой, но не судьбой другого человека, даже если этот человек ввш собстввнный ребенок.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Реплика:

Роксана Зорина :

“Женщина, давая жизнь, дает и смерть, но об этом почему-то не принято говорить. Рождение ребенка мне вообще напоминает сатанинский ритуал, или спиритизм, когда насильно вызывают душу или дух из других миров, даже не спрашивая согласия на рождение” (https://vk.com/anatalism).

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

“ТОЧКИ” РАЗРУШЕНИЯ СМЫСЛА ЖИЗНИ

Когда мы оцениваем жизнь человека и задаемся вопросами о том, стоит жить или нет, а также стоит ли рождать детей или нет, мы взвешиваем не только риски несчастий, которым подвергаем своих потенциальных детей. Дело здесь состоит также в категории смысла жизни. Она может быть наполненной удовольствиями и, тем не менее, являться совершенно бессмысленной, недостойной того, чтобы ее прожить. И наоборот, даже жизнь, в которой присутствуют страдания, может представлять собой позитивное явление в том случае, если эти страдания осмыслены, и человек готов их терпеть.

В связи с этим Фридрих Ницше однажды заметил примерно следующее: “Если у человека есть “зачем” жить, он может выдержать любое “как””. Дело, однако, состоит в том, что наличие смысла в жизни человека можно легко подвергнуть сомнению. Бенатар считал жизнь наполненной бессмысленными страданиями. Кроме того, он, похоже, полагал, что перспектива смерти вообще разрушает жизнь смысла. Однако он, насколько я понимаю, не развивает подробно эту мысль. Все же физическая боль — это гораздо более сильное переживание, чем переживание бессмысленности жизни. Но я в этой главе хотел бы более подробно обосновать тезис о бессмысленности жизни, опираясь на соображения других авторов. Мне кажется, что это важный вопрос в контексте содержания данного трактата.

Но что же такое смысл жизни? Это сложная терминологическая проблема. Подобно многим другим терминам словосочетание “смысл жизни” не поддается внятному определению. Его невозможно определить, на него можно лишь тем или иным способом указать. Говоря о смысле жизни, мы отвечаем на вопросы “в чем цель жизни?”, “зачем жить?” Однако слова “цель” и “зачем”— это просто другие слова, обозначающие все то же слово “смысл”. В конечном счете, говоря о смысле жизни, мы полагаемся на интуицию, без которой любой язык просто рушится. При этом, однако, можно выделить “точки”, в которых смысл жизни ощутимым образом разрушается.

 

“Вечное возвращение” как фрустрация

На одну из таких “точек” обратил в свое время внимание русский философ Евгений Трубецкой в книге “Смысл жизни” (М., 1918). Он пишет там примерно следующее: с одной стороны природа ощущается человеком как средоточие гармонии, как отблеск Божьей славы. С другой стороны в случае природы мы сталкиваемся также с тоскливо-вечным, монотонным повторением одних и тех же биологических процессов.

Для иллюстрации бессмысленности вечного возвращения Трубецкой приводит, в частности, пример деятельности гусеницы-шелкопряда. Весной она вылупляется из яичек у корней деревьев, поднимается по стволу дерева и начинает есть листву. Потом она превращается в куколку, из которой вылупляется прекрасная бабочка. Затем эта бабочка спаривается и откладывает у корней деревьев новые яички. И так каждый год. И так без конца. И так вечно. В связи с этим, далее наш философ вопрошает:

“Заслуживает ли названия жизни это бессмысленное чередование рождений и смертей, эта однообразная смена умирающих поколений? Самая целесообразность устройства живых организмов, сообщающая ему видимость разумности, на самом деле только подчеркивает суетность их существования в его целом, потому что вся эта целесообразность рассчитана на ту единую и единственную цель, которая никогда не достигается — цель сохранения жизни. Умирает каждый живой индивид, а жизнь рода слагается из бесконечной серии смертей. Это не жизнь, а пустая видимость жизни.

К тому же и эта видимость поддерживается в непрерывной “борьбе за существование”. Для сохранения каждой отдельной жизни нужна гибель других жизней. Чтобы жила гусеница, нужно, чтобы истреблялись леса. Порочный круг каждой жизни поддерживается за счет соседних, столь же замкнутых кругов, а дурная бесконечность вообще заключается в том, что все пожирают друг друга и никогда до конца не насыщаются” (Трубецкой Е. Смысл жизни. М., 2003, с. 41).

 

Всю эту ситуацию философ выразил в словосочетании “мучительное впечатление неудачи” (Там же, с. 39). Ощущение неудачи жизни возникает наблюдение за белкой, крутящейся в колесе и всегда не достигающей своей цели. К такому положению дел уместно будет вслед за Трубецким применить также старый термин философа Георга Гегеля “дурная бесконечность”. Именно этой теме бессмыслицы “вечного возвращения” посвящены некоторые сентенции из ветхозаветной Книги Екклесиаста. Я повторю здесь одну из них:

“Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем” (Екк. 1: 2-7, 9).

Человек, увы, в значительной мере тоже является биологическим существом, и он тоже подвержен этому бесконечному, дурному коловращению жизни. В связи с этим можно вспомнить тягостный труд крестьянина, вечно повторяющего одни и те же действия, чтобы вырастить новый урожай, а также труд фабричного рабочего и даже преуспевающую жизнь “офисного планктона”.

 

Этот ужас от вечно повторяющихся событий запечатлен человеком в некоторых образах адских мук присутствующих в греческой мифологии. Примером может служить, в частности, данаиды, дочери царя Даная, которые в наказание за убийство своих мужей должны были вечно наполнять бочки с водой и никак не могли их наполнить.

Другой, гораздо более известный античный сюжет – миф о Сизифе, который, был вынужден вечно катить камень в гору, и камень этот вечно скатывался вниз. Существует несколько версий относительно того, за что боги прогневались на Сизифа. Это в том числе разглашение тайн богов, многочисленные ограбления путешественников, а также похищение и пленение бога смерти Танатоса . Но это не суть важно, важен сам образ вечного повторения действий Сизифа, которое ощущается как тягостная бессмыслица.

Если же вернуться к теме вечных адских мук, то можно вспомнить здесь также Эммануила Сведенборга. Он в своих фантасмагорических видениях якобы видел в аду Жана Кальвина, осужденного вечно писать свою книгу о Предопределении. При этом каждый написанный лист немедленно проваливался в бездну и требовал повторения (Там же, с. 38).

“Вечное возвращение” служит причиной дискредитации жизни в Космосе и самого смысла его существования. И все же объективности ради замечу, что некоторые античные философы, например, Аристотель, были оптимистами и, тем не менее, исходили из того, что все события в Космосе все же повторяются. Это почему-то не вселяло в его душу тягостных эмоций. А еще можно вспомнить Фридриха Ницше, который вообще был фанатом идеи “вечного возвращения”. Все это, однако, свидетельствует лишь об амбивалентности самой идеи “вечного возвращения”, которая все же не может не вызывать у многих экзистенциального отвращения.