Потерянная овца и потерянная монета (лк 15:4-10; Ср. Мф 18:12-14)

Как далеко мы вправе зайти, применяя методы, использован­ные при истолковании притчи о блудном сыне? Достаточно об­ратить внимание на текст, непосредственно предшествующий этой истории, и мы прочтем еще две притчи, по тематике и струк­туре близко напоминающие притчу о блудном сыне. Разумеется, есть туг и отличия. В притчах о потерянной овце и потерянной монете в качестве главного «персоналка» выступают животное и даже неодушевленный объект. Роль одного из подчиненных вы­полняет группа «персонажей» (99 овец или 9 монет). Эти прит­чи гораздо короче и не столь подробно разработаны. Кроме того, каждая из них открывается риторическим вопросом «Кто из вас?» — «Кто из вас не поступил бы так-то и так-то?»

Этот вопрос, имеющий параллели в раввииистической тра­диции (см. выше), обычно предполагает отрицательный ответ и основывается на логике а fortiori. Иными словами, этим вопро­сом вводится столь очевидная ситуация, что аудитория просто вынуждена признать: разумеется, нет человека, который не по­ступил бы именно так, то есть любой сделал бы именно это. Далее аргументация от меньшего переходит к большему: если грешные люди обычно в такого рода обстоятельствах поступают разумно и этично, то тем паче так поступит Господь.

Тем не менее и здесь мы можем проследить ту же триадическую структуру, что и в притче о блудном сыне: авторитетная фигура (пастух, женщина) и противопоставленные друг другу подчинен­ные (сто овец, разделенные на девяносто девять уцелевших овец и одну пропавшую; десять монет — девять сохранившихся и одна потерянная). Весь интерес вроде бы сосредоточен на реакции человека, который радуется, вернув себе утраченное. Однако впол­не возможно, что некоторые люди отождествляли себя и с овца­ми или с монетами и придавали им символическое значение.

Talbert Luke, 33.

Образы овцы и пастыря, символизирующие Израиль и его вождей (и в том числе Бога), распространены как в Ветхом За­вете, так и в межзавстный период (особенно аллегория Исз 34:1-31). Интересно отметить: хотя в Библии пастух — излюбленный образ Божьего попечения о народе, в I веке евреи относились к пастухам с презрением, поскольку те считались людьми нече­стными и беззаконными (ср. ВТ Санхедрин 25b)²⁵. Иисус ставит свою аудиторию в весьма сложное положение: для фарисеев естественно было бы отождествить себя с авторитетной фигу­рой, но не с пастухом же и не с женщиной!

В притче о потерянной монете одно дополнительное наблюде­ние показывает значимость подчиненного «персонажа» (монеты). Дерретт напоминает, что еврейское слово, обозначающее именно такие медные монеты (zuzim), означает также «ушедших». Веро­ятно, Иисус сознательно играет словами, и тем самым монеты «наилучшим образом представляют людей, закатившихся куда-то, но остающихся в доме и лишь ожидающих того часа, когда их вновь выметут на свет Божий (ведь как раз об этом Он и говорит)»^2fi.

Выявляются и другие указания на то, что персонажи притчей от­сылают нас к другому уровню значений помимо простой и реали­стичной истории из жизни Палестины I века. Будь это обычная ис­тория из жизни, мы бы ожидали услышать о том, как пастух отвел в надежное место девяносто девять уцелевших овец, а не бросил их посреди пустыни, и еще менее понятно его ликование (пастух даже несет овечку на плечах, хотя она вполне могла бы идти сама). Все эти особенности не так уж удивительны сами по себе, и ими впол­не можно было бы пренебречь, но в совокупности они способству­ют выделению необычной темы — радости обретения²⁷.

⁶ J. D. М. Derrett Fresh Light оп the Lost Shcep and the Lost Coin. NTS 26, 1979, 51.

⁷ Насчет исторического реализма см.: Е. F. F. Bishop The Parable of the Lost m Wandering Sheep. ATR4A, 1962, 44-57; о кумулятивном эффекте необычных деталей см.: David Buzy La breliis perdue. RB 39, 1930, 50-51.

Вот почему при соблюдении должной осторожности аллего­рическая интерпретация кажется уместной: пастух и женщина означают Бога, потерянная овца и монеты — мытарей и грешни­ков, уцелевшие овцы и монеты — книжников и фарисеев. В обе­их притчах обнаруживаются три основные темы, похожие на темы блудного сына: 1) подобно тому как пастух и женщина не жалеют сил, прилежно разыскивая свое утраченное добро, так и Бог всеми си­лами ищет и спасает грешников; 2) как находка овцы и монеты вы­зывает величайшее ликование, так и спасение грешников становится поводом для торжества; 3) как наличие девяноста девяти овец или девяти монет не означает, что можно пренебречь поисками утрачен­ного, так и народ Божий не может удовлетвориться своей многочис­ленностью и не пытаться более спасти других.

Это триадическое истолкование более кратко выражено в риф­мующихся ст. 7 и 10, где а) радость на небесах об Ь) одном греш­нике раскаявшемся оказывается больше, нежели о с) тех, кто не нуждался в покаянии. Поскольку этот рефрен явно выделяет ал­легорическое значение трех основных персонажей, его часто при­нимают за второстепенное дополнение к исконной притче²⁸.

Но Бейли показал, что подытоживающие стихи составляют неотъемлемую часть общей структуры этих эпизодов. Как отмеча­лось выше, утраченная овца — это краткое стихотворение из трех частей, в котором ст. 7 (часть 3) уравновешивает первую часть ст. 4 (часть 1). Некоторых комментаторов смущает контраст между пас­сивным объектом поиска (овцой, монетой, ст. 4-6 и 8-9), которых активно ищут пастух или женщина, и более активным покаянием грешника (ст. 7, 10), однако такого рода различие между поведени­ем Бога и человека характерно для многих страниц Писания²-'.

Другие детали рассказа — пустыня, где скитается пастух, обста­новка его дома, светильник, с помощью которого женщина ищет монету, — ничего не добавляют к содержанию рассказа и служат естественными «декорациями», в которых разворачивается дей­ствие. Единственное вероятное исключение — ст. 10. Хотя упоми­нание «ангелов Божьих» может быть косвенным намеком на Бога, оно может также означать, что друзья и соседи женщины выступа­ют в роли ангелов (ст. 9). Тогда в предыдущей притче подобная же роль отводится друзьям пастуха (ст. 6). Это означало бы появление четвертой аллегорической детали в притче, но не в ущерб триади-ческой структуре, ведь эта подробность всего лишь усиливает тему, связанную с пастухом и женщиной, — тему небесного ликования. В таком случае друзья являются тем, что Хониг называет «колеблю­щейся аллегорией» — деталью, которая, может быть, дополняет вто­рой уровень значения, а может быть, и нет (см. выше).

² " Например: С. Н. Dodd ТЫ Parables uj the Kingdom. London: Nisbet, 1935; New York: Scribner's, 1936, 119; Joseph A. Fitzmyer The Gospel aecording to Luke X-XXIV. Garden City: Doubleday, 1985, 1073.

-'' См. особ.: D. Л. Carson Dwirw Sovereignty and Human Responsibility London: Mar­shall, Morgan & Scott; Atlanta: John Knox, 1981, passim. Противное мнение — С. VV. F. Smith ТЫ Jesus of 1Ы Parables. Philadelphia: United Church Press, 1975, 72-73.

В данном анализе мы по умолчанию приняли одну небесспор­ную экзегетическую предпосылку. Выражение «не нуждающиесяв покаянии» (ст. 7) понимается здесь буквально. Однако если Иисус под теми, кто не радуется спасению грешников, подразу­мевал фарисеев и книжников, почему Он отзывается о них столь позитивно? Многие полагают, что отсутствие необходимости в покаянии следует понимать иронически, то есть речь идет не о праведниках, а о тех, кто самих себя записал в праведники^чо.

Но это истолкование противоречит постоянному позитивно­му использованию эпитета оиссао; («праведный») в Евангелиях (например, Мф 5:45; 10:41, Мк 6:20)³¹, а мысль, что Бог предпочи­тает раскаявшегося грешника лицемеру, чересчур уж банальна. Ничто в описании девяноста девяти овец и девяти монет не на­водит на мысль, что они были испорченными или фальшивыми.

³¹ Ср. особ.: David Hill Greek Werrds and Hebrew Meaning. Cambridge: Univ. Press,
1967. 130-131. и R. T. France Mattluia Leicester: IVP: Grand Rapids: Eerdrnans,
1985, 168. Разумеется, ирония наиболее сильно действует, когда ее не ожи-
даешь, поэтому данный аргумент не столь убедителен, как следующий.

³² Ср.: Е. Earle Ellis The Gospel ofLuhe. London: Oliphants, 1974; Grand Rapids:
Eerdrnans, 1981, 196-197; Leonard Ramaroson he Coeur du Troisihne Evangile:
Lc 15. Bib 60, 1979, 357.

^3:1 Ср.: В. Т. D. Smith The Parables of tlieSynoptk Gospels. Cambridge: Univ. Press, 1937, 194; J. Alexander Findlay Jesus and Iiis Parables. London: Epworth, 1950, 76.

Более того, в Евангелии от Луки эпитет «праведный» постоянно относится к людям, уже оправдавшимся перед Богом, к благоче­стивым израильтянам, уповающим на спасение (ср., например, Лк 1:6; 2:5; 23:50). Это слово означает не безгрешных людей, а тех, кто возлагает все надежды на Бога. Значит, здесь Иисус подразу­мевал более широкую группу людей, а не тех, кого Он клеймит как лицемеров. Проблему, затронутую в Лк 15:1-2, Он решает, не опровергая напрямую притязания своих критиков на принадлеж­ность к народу Божьему, а кротко призывая их занять более спра­ведливую позицию по отношению к сородичам-иудеям³². С их позицией можно сравнить по-человечески понятные, однако не­уместные жалобы старшего брата (ст. 25-32), при том что отец удивительным образом воздерживается от упреков и проявля­ет редкостную заботу о детях³⁴. Прямые выпады против такой позиции мы увидим позднее: они будут звучать постоянно по мере того, как служение Иисуса будет близиться к концу.

Притча Матфея о заблудшей овце (Мф 18:12-14), может быть, представляет собой вариант той же самой притчи, рассказанной в тот же момент служения Христа, а может быть, это другая исто­рия (см. выше). В любом случае триадическая структура этой притчи и три определяющиеся в этой структуре основные темы практически совпадают с версией Луки, даже если акцент сме­щается с темы потерянной овцы (радость спасения) на тему Бога (стремление, чтобы никто не погиб). Поскольку мы уже убеди­лись, что большинство притчей содержит три основные темы, а не одну, смена акцента может вовсе не означать, что евангелист внес существенные изменения в смысл притчи.

Несколько по-другому выглядят и сопоставляемые друг с другом группы людей: не раскаявшшся/нераасаявшшся израильтяне, а верные поелед(>ватели Иисуса/те, кто может отречься. Мы видим, как притча может быть переосмыслена в новой ситуации, имеющей сходство с первоначальной. И та, и другая пара представлены людьми, с ко­торыми Иисус постоянно имел дело, так что у нас нет оснований отвергать какой-либо вариант притчи как позднейший¹⁴. Сам Мат­фей мог иметь в виду еще и третью ситуацию, когда призывал «не презирать малых сих» (ст. 10): ведь в других случаях pixpoi («малые») в его устах означают общину, к которой обращается Матфей (ср. Мф 10:42, 18:6). Возможно, Матфей уже предвидел раскол сво­ей общины на верных и отступников. Если только не путать значе­ние и смысл, такое применение притчи будет вполне законным и релевантным даже для современных христиан.

 

ДВА ДОЛЖНИКА (Лк 7:41-43)

 

'Заимодавет

Должник, которому                   Должник, которому

^м См., например: W. О. Е. Oesterley The Gospel Parables in tlie Light of Theirjew-ish Backgrvund. London: SPCK; New York: Macmillan, 1936, 177; Marshall Luhe. 600. Даже Иоахим Иеремиас (Tradition und Redaktion in Lukas 15. ZNW 62, 1971, 172-189) в результате подробного лингвистического анализа при­ходит к выводу, что версия Луки литературно не зависит от Матфея. Воз­можно, есть основания считать ее также исторически независимой.

прощено больше                        прощено меньше

Эта маленькая притча, вставленная в длинный рассказ об ужи­не у Симона-фарисея (Лк 7:36-50), вкратце передает основной смысл притчей из главы Лк 15. Два должника не категорически противопоставляются друг другу, — долги прощены обоим, — од­нако их реакции оказываются контрастными. Как притча На-фана о единственной овечке заставила Давида обвинить самого себя (2 Цар 12:1-7), так и вопрос Иисуса и ответ его хозяина по­казывают, что Симон соотносит себя с тем должником, которо­му был прощен меньший долг, а незваная женщина, помазавшая Иисуса, оказывается тем должником, которому прощено больше. Дальнейшие реплики Иисуса (ст. 44-47) подтверждают такое отождествление и превращают притчу в аллегорию Божьей любви ко всем грешникам. Неудивительно, что многие крити­ки считали контекст Луки второстепенным по сравнению с са­мой притчей³⁵.

Б. Т. Д. Смит приводит дополнительные доводы в пользу тра­диционного отделения контекста от притчи: 1) только у Луки Иисус принимает приглашение фарисея, в то время как в про­чих Евангелиях они всегда остаются врагами; 2) параллель Мк 14:3-9 не содержит притчей; 3) Симон слишком грубо обращает­ся с Иисусом, а Иисус слишком резко пеняет ему, — и то, и дру­гое не могут быть реалистичными; 4) мораль гласит, что любовь обеспечила женщине прощение, в то время как притча дает об­разец любви, проистекающей из прощения³⁶.

^sr> Например: Joseph А. Fitzmyer The. Gospel aecording lo Lüh; 1-1X. Garden City: Doubleday, 1981, 687; Heinz Schürmann Das Lukasevangelium, vol. 1. Freiburg: Herder, 1969,.436.

³ " В. T. D. Smith Parables, 213-216.

^? " Соответственно Jeremias Parables, 126; Norval Geldenhuys Commcntary on the Gospel of Luke. London: Marshall, Morgan & Scott, 1950; Grand Rapids: Eerdmans, 1951, 235.

Вот какие соображения уместно было бы привести в ответ. Довод 1) не сводится к контрасту между Лукой и другими Еванге­лиями, поскольку у самого Луки фарисеи обычно выглядят край­не непривлекательно (см. особ. 11:37-54). Симон мог пригласить Иисуса хотя бы потому, что считал нужным принять и угостить захожего равви, а может быть, даже рассчитывал переспорить Его, что фарисеи неоднократно пытались сделать³⁷. Возражения 3) и 1) отчасти исключают друг друга: то ли поведение персонажей выглядит чересчур жестким, то ли чересчур кротким. И то. и другое — оценочные суждения, выходящие за пределы историчес­кого исследования. Возражение 2) ссылается на сомнительную параллель: вероятно, там речь идет о совершенно ином эпизоде из служения Иисуса³⁸.

Наиболее проблематично возражение 4), но оно вызывает напряжение не только между притчей и ближайшим контекстом, но также между ст. 47-48 («ее грехи прощены... потому что она возлюбила много») и ст. 50 («вера твоя спасла тебя»). Чтобы снять напряжение, можно предположить, что женщина уверова­ла еще до этого эпизода, а теперь Иисус только обнародует этот факт и заверяет женщину в том, что она получила обещанное спасение в вере. Тогда лучше понимать ст. 47а примерно так: «Очевидно, что множество грехов прощено ей, потому что она много возлюбила»³⁹. При таком истолковании исчезают доводы против аутентичности контекста притчи.

Этот вывод подвергается яростным нападкам. Но см. перечень стоящих на самых крайних позициях экзегетов, которые поддерживают это мнение, в Robert Holst The One Anainäng of Jesu s: Another Application of the Form-Critical Meth­od. JBL 95, 1976, 435, прим. 1-2. Сам Холст полагает, что один и тот же эпизод был описан по-разному, и при этом версию Луки считает наиболее ранней.

*'' Ср.: Jeremias Parables, 127. Католические богословы обычно отстаивают мнение, будто проявление любви к Иисусу помогло женщине обрести про­щение, — это совпадает с традиционной догмой о благодати, заслуженной делами. Но католический богослов Jose de Urrutia La pambola de los dos den-dousLc 7, 3950, в Estudios eclesidsticos 38, 1963, 472-473, приводит длинный список католических богословов древности и современности, которые со­глашаются с приведенным выше истолкованием.

Три персонажа притчи более-менее соответствуют трем основ­ным участникам пира у Симона, и при этом каждый персонаж подсказывает нам свою основную тему. 1) Подобно тому, кто задол­жал пятьдесят динариев, люди, принимающие свое духовное состояние как данность и не ощущающие, что им было прощено множество тяж­ких проступков, не смеют презирать тех, кто был искуплен из гораздо более печального состояния. 2) Подобно задолжавшему пятьсот дина­риев, те, кто понимает, за сколь многое им нужно благодарить, есте­ственно, не скупятся в выражениях любви к Иисусу. 3) Подобно заимо­давцу, Бог прощает и ту, и другую категорию грешников и позволяет им начать заново, с чистого листа.

Эти три темы ясно разъяснены в ст. 44-46 (сопоставляется поведение Симона и женщины) и в ст. 47-50 (провозглашение прощения). Вторая тема, несомненно, составляет в данном слу­чае суть вести Иисуса, но ее не следует отделять от двух других.

Разумеется, если вынуть притчу из контекста, эти темы ока­жутся уже не столь явными, однако сомнительно, чтобы детали притчи допустили принципиально иное истолкование⁴⁰. Необы­чайное великодушие заимодавца, списавшего оба долга, больший из которых равнялся заработку рабочего за полтора года, пред­полагает аллегорическое истолкование образов в контексте са­мой притчи. В синоптических Евангелиях слова «должник», «быть должным», «прощать» используются применительно как к финансовым, так и к духовным обязательствам (особ, в молит­ве Господней, Мф 6:11-12), то есть оба уровня значения сосуще­ствуют. Свести притчу к единой формуле типа «спасение предназначено только для грешников»⁴¹ значит «очистить» по­вествование от принципиально важных нюансов.

 

 

ДВА СЫНА (Мф 21:28-32)

 

-Отец--