Применение в анализе притчей

Применение анализа реакции читателя к библейским текстам еще находится, можно сказать, в младенческой поре, так что потенциальные возможности его, например, в области притчей, еще предстоит исследовать. Первоначально исследователи скло­нялись к тому, чтобы сочетать этот метод с другими, и та стра­тегия может в конечном счете оказаться наиболее выигрышной.

Так, Сьюзен Уиттиг предлагает объединить структурный ана­лиз (и внешних, и глубинных структур) с анализом реакции чи­тателя, с тем чтобы генерировать «систему первого порядка» фиксированных значений для данного повествования, а отсюда, в свою очередь, перейти к независимым «системам второго по-рядка»^м. Эти системы соединены «иконически», то есть функции и отношения различных элементов притчи между собой оста­ются постоянными.

 

Juhl Interpretation, особ. 199-200.

Susan Wittig Meaning and Modes of S ignification: Toward a Senäotic of the Parables, в Semiology and Parables, ed. Daniel Patte. Pittsburgh: Pickwick, 1976, 319-349; ср.: idem Л Tlieory of Multiple Meanings. Semeia 9, 1977, 75-103. Ср. также: Tol-bert Parables, 68-72.

Метод анализа реакции читателя прочтет притчу о блудном сыне следующим образом: отец отражает Божью любовь, блуд­ный сын — это мытари и грешники, с которыми общался Иисус, старший брат — фарисеи, возмущавшиеся милосердием Иисуса. Однако в более поздней Церкви эти же персонажи понимались скорее как различные виды реакции христиан на благое пастыр­ское управление. В современном психоанализе они столь же естественно обозначают противопоставляемые друг другу роли «оно» и «сверх-Я» в побуждениях «Я»⁷". Кроссан, как уже упоми­налось выше, готов даже принять этих персонажей за воплоще­ние двух видов аллегорий и их отношений с реальностью. Одна­ко всем этим несхожим интерпретациям присуще нечто общее: один персонаж — безответственный и недисципинированный — неожиданно получает благодать, а ему противостоит персонаж консервативный, склонный к морализаторству и несимпатич­ный, причем оба они реагируют на одну и ту же авторитетную фигуру.

Сандра Перпич убедительно показала, что если теорию Уит-тига переформулировать с точки зрения введенного Хиршем раз-граничения смысла и значения, то поливалентная или плюра-листская интерпретация Уиттига превратится в многообразие контекстов истолкования⁷¹. Изначальная ситуация создает кон­текст для истолкования смысла текста. Последующие читатели переводят это значение с помощью аналогичной терминологии, чтобы значимо применить этот текст к себе. Первая задача име­ет объективные ограничения, вторая — принципиально неис­черпаема.

" Магу А. Tolbert The Prodigal San: An Essay in Eilerary Criticism from Psychoanalytic Perspective. Semeia 9, 1977, 1-20.

¹ Sandra W. Perpich A Hermeneutic Critique of Structuraliu Exegesis, with Specific Refer-ence to Lk 10.29-37. Lanhain, Md.: University Press of America, 1984, 184-194.

Такие притчи, как история блудного сына, где реакция старше­го сына на призыв отца остается непроясненной, столь очевидно и умышленно незавершены, что прямо-таки вопиют о соучастии читателя. Готовы ли мы полюбить несимпатичного человека? Текст требует от читателя экзистенциальной реакции до такой степени, что анализ реакции читателя вьигуждает исследователей применять притчу к собственной жизни, не довольствуясь экзеге-

зой, свободной от личного интереса. Такой вариант анализа ре­акции чрезвычайно ценен, однако данный метод обычно применя­ется совершенно иначе и вводит читателя в заблуждение своими притязаниями: мол, читатель способен сам создать смысл текста.

 

ДРУГИЕ МЕТОДЫ

Некоторые другие тенденции литературоведения также дают себя знать в области исследования притчей, — например, упоми­навшийся выше психологический анализ притчи о блудном сыне⁷². Социологические и культурно-антропологические иссле­дования также проливают свет на контекст Евангелий и влияют на понимание притчей, особенно затрагивающих экономические вопросы⁷³. Однако подобного рода применение социальных наук, которое часто подается в качестве еще одного метода, наравне с историческим анализом, анализом форм и редакций, герменев­тикой, структурализмом и постструктурализмом, скорее пред­ставляет собой особую разновидность либо исторического иссле­дования, либо постструктурализма.

⁷² Ср., например: Louis Beirnaert The РагаЫе of the Prodigal Son, Luke 15:11-32, Read by an Analyst, в Exegesis: Problems of Method and Exercises in Reading (Genesis 22 and Luke 15), ed. Francois Bovon and Gregoire Rouiller. Pittsburgh: Pick­wick, 1978, 197-210; Dan O. Via, Jr. The Prodigal Son: A Jungian Reading. Se-meia 9, 1977, 21-43; idem The Parable of the Unjust Judge: A Metaphor of the Unre-alized Seif, в Semiolngy, ed. Patte, 1-32.

" Сочувственный евангелический обзор большого количества таких иссле­дований см.: Derek Tidball An Inlroduction to the Sociology oj the New Testament. Exeter: Paternoster, 1983 [= The Social Context of the New Testament. Grand Rap-ids: Zondervan, 1984]. Ср. особ.: Bruce J. Malina Christian Origins and Guttur­al Anthropology. Atlanta: John Knox. 1986. Эти исследования грозят в скором времени вытеснить все литературоведческие и герменевтические методы, рассматривавшиеся в данной главе. Подробная библиография имеется в: Daniel J. Harrington Second Testament Exegesis and the Social Sciences: A Bibliogra-phy. BTB 18, 1988, 77-85. Конкретное применение, наиболее релевантное для нашей дискуссии, см.: Paul Н. Hollenbach From Parable to Gospel. Forum 2, no. 3, 1986, 67-75. Scott Hear постоянно обращается к исследованию Малина, чтобы проиллюстрировать исторический фон различных текстов.

Например, специалисты по экономической ситуации в Палести­не I века выявляют классовый конфликт между немногочисленными богатыми землевладельцами и большинством бедных, безземель­ных батраков, благодаря чему заговор злых виноградарей против отсутствующего хозяина приобретает реалистичное измерение. Такое ответвление исторического анализа помогает нам осоз­нать, что в этой притче необычным, а потому наиболее значи­мым элементом является не столько мятеж арендаторов, сколь­ко кротость хозяина и «глупость», побудившая его послать сына на смерть^7,1.

С другой стороны, когда некоторые богословы освобождения пропускают подобный текст через призму марксистского эконо­мического учения, превращая Иисуса в ярого оппонента капита­лизма, они анахронистически навязывают современную идеоло­гическую парадигму древнему текст)⁷, насильственно искажая при этом текст⁷'. Такое прочтение экономики Иисуса пренебрегает многочисленными данными, не вмещающимися в его систему координат. Здесь мы сталкиваемся с постструктуралистским пре­небрежением историческим контекстом литературного произве­дения⁷¹'.

 

 

ВЫВОДЫ

⁷¹ См., например: Klyne Snodgrass The Parable of the Wicked Tcnants. Tübingen: Mo hr, 1983, 31-40.

⁷⁵ Например: Fernando Belo A Materialist Reading of the Gospel of Mark. Maryknoll: Orbis, 1981, 185-186. Более точную оценку отношения Иисуса к экономи­ке и политике см.: Richard J. Cassidy Jesus, Polilics and Society. Maryknoll: Or­bis, 1978 и ср. существенные уточнения: Charles II. lalbcrt Martyrdorn in Luke-Acts and the Lukan Social Ethic, в Political lssues in Lake-Acls, ed. Richard J. Cassidy and Philip J. Scharper. Maryknoll: Orbis. 1983, 99-110.

"^! Ср.: Edwin Yamauchi Sociology, Scriptum and the Supernatural. JETS 27, 1984, 169-192. О связи между деконструктинизмом и марксизмом см.: David L. Jeffrey Caveat Lector: Structuralism, Deconstructionism, and Ideologe: CSR 17, 1988, 436-448.

 

Ныне истолкователи притчей сталкиваются с ошеломляющим разнообразием методов, среди которых трудно выбрать какой-то один. Наши исследования становятся все более специфически­ми и изолированными, а неспециалисты уже не знают, чью сто­рону принять. Разумеется, каждый метод вносит свой ценный

вклад в целое, и для полномасштабной экзегезы уместнее всего будет эклектический подход, отдающий должное достижениям всех методов⁷⁷.

Более конкретной задачей этой главы было выяснить отноше­ние современного литературоведения к двум нашим основным тезисам об аутентичности и аллегоричности притчей: подтверж­даются наши тезисы этими методами или опровергаются. Не по­явилось никаких новых свидетельств, убедительно опровергаю­щих аутентичность притчей, тем более приверженцы практически всех новейших методов фактически равнодушны к проблемам ис­тории. Обычно они принимают на веру выводы анализа форм и редакций, вместе с их преимуществами и недостатками. Когда же они присоединяются к «поискам исторического Иисуса», самые их достоверные открытия, как и в случае с рассмотренными выше структуралистскими штудиями, оказываются в пользу аутентично­сти притчей.

Укрепляется и тезис об аллегорической природе притчей. Важ­нее, чем методы, поощряющие аллегоризацию и мало чем отлича­ющиеся от осужденной ныне тенденции античных и средневековых комментаторов (осужденной, скорее, за избыток воображения, нежели из-за принципиальной неверности), для нас признание необходимости рассматривать притчи как особый подвид общей категории художественного вымысла. Смысл такого повествова­ния, как указывал Фанк, неразрывно связан с ролями и функция­ми его главных персонажей (см. выше)⁷⁸.

⁷⁷ Ср. подход, предложенный к методу литературного критицизма в целом: Wilfred L. Guerin, Earle G. Labor, Lee Morgan and John R. Willingham A Handbook of Critical Approaches to Literatur«. New York and London: Harper & Row, 1979, и, специально применительно к Евангелиям: Charles Т. Davis А Mvltidimensional Criticism of the Gospels, в Orientation, 95.

^m С этим согласны: Robert С. Tannehill The Disciples in Mark.: The Function of а Narrative Role. JR 57, 1977, 386-405; Resseguie Reader-Response Criticism, 321; Ro­land M. Frye The Jesus of the Gospels: Approaches through Narrative Stmcture: Ff от Faith loFaith, ed. D. Y. Hadidian. Pittsburgh: Pickwick, 1979. 79; Kaiser Exeget-ical Theology, 205; Frederick H. Borsch Many Things in Parables: Extravagant Sto­rks of New Community. Philadelphia: Fortress, 1988, 2 et passim.

Итак, данные, накопленные в первой части, подводят нас к чрез­вычайно привлекательному выводу, позволяющему коммента­торам искать более одной основной темы в притче, не впадая

при этом в противоположную крайность — поиски бесконечно­го количества тем: каждая притча содержит столько лее основных тем, сколько главных персонажей (как правило, две или три темы), и эти персонажи обычно и бывают теми элементами притчи, кото­рые означают нечто иное, помимо самих себя, и придают притче ал­легорическое значение. Часто удается сочетать все основные темы в формулировке одной главной истины, которой учит данная притча, но чем короче и категоричнее становится подобная фор­мулировка, тем больше риск упустить что-то из драгоценных под­робностей. В то же время в других элементах, помимо основных персонажей, метафорические намеки содержатся лишь в той степени, в какой они совместимы со значением, заданным главными персонажами, и аллегорическое истолкование в це­лом должно оставаться понятным жителям Палестины I века. Это ограничение принципиально отличает отстаиваемый нами вид аллегории от анахронической аллегоризации патристики и средневековой экзегезы и от многих форм постструктурализ­ма. Во второй части эти гипотезы применяются к истолкованию всех главных притчей Иисуса.

ВЫВОДЫ К ЧАСТИ ПЕРВОЙ

Теперь мы можем по пунктам изложить наиболее важные вы­воды первой части нашей книги. Эти выводы делятся на две группы: имеющие отношение к истолкованию притчей и имею­щие отношение к их аутентичности.

 

Истолкование

1. Два принципа, наиболее укоренившиеся в XX веке в области истолкования притчей, суть: а) практически все притчи Иису­са не могут быть аллегориями и Ь) в каждой притче надо ис­кать одну основную тему.

2. Оба эти принципа оказываются ошибочными и вредными в свете сопоставления притчей Иисуса с ранними раввинис-тическими притчами и с учетом современного секулярного литературоведения.

3. Точнее будет различать разные степени аллегорического истол­кования: в каждой притче Иисуса какие-то элементы отсыла­ют ко второму уровню значения, а какие-то — нет.

4. Избегая ошибок прежних комментаторов, современные истол­кователи должны приписывать второе значение только тем элементам притчи, на которые могли обратить внимание слу­шатели Иисуса.

5. Хотя в целом притчи реалистично отражают жизнь палестин­ских евреев I века, ключевые детали в них оказываются уди­вительно нереалистичными и отсылают ко второму уровню значения.

6. Недавние литературоведческие и герменевтические исследо­вания поставили под вопрос уместность пропозиционально­го рассказывания притчей и сделали при этом немало ценных открытий, однако так и не сумели подорвать законность та­кого рассказывания.

7. Это же относится и к исследователям, отвергающим насущ­ность или возможность реконструкции фиксированного и ори­гинального значения текста. Ни один исследователь не суме­ет полностью определить это значение, но одним удается это лучше, чем другим.

8. Еще два принципа истолкования нуждаются в дополнительной проверке. Аллегорическому истолкованию в первую очередь подлежат главные персонажи притчей, и с ними будут связа­ны ее основные темы.

9. Триадическая структура большинства повествовательных притчей Иисуса указывает, что у этих притчей должны быть три основные темы, хотя в некоторых обнаруживаются толь­ко две темы или даже одна.

 

Аутентичность

1. Синоптические Евангелия можно принять в качестве источ­ника аутентичных высказываний Иисуса, причем аутен­тичность понимается как ipsissima vox Jesu, а не ipsissima verba Jesu.

2. Вопреки «законам передачи» Иеремиаса аутентичны все при­писываемые Иисусу слова и выражения притчей, включая вступления, заключения и афористические обобщения.

3. Различия между параллельными изложениями одной и той же притчи показывают, однако, что и устная традиция, и еванге­листы в своих редакциях меняли изначальную лексику и сти­листику речи Иисуса.

4. Но эти изменения используются лишь для выправления стиля и придания тексту большей ясности, а также для высвечивания наиболее важных для каждого редактора тем и ни в коем слу­чае не искажают изначального намерения речи Иисуса.

5. Другие данные насчет исторической достоверности Еванге­лий, например, исследования фольклорных традиций, только подкрепляют достаточный консерватизм передачи учения Иисуса.

6. Напротив, доводы в пользу аутентичности притчей Иисуса на основе их сопоставления с раввинистическими притчами до­статочно натянуты.

7. С другой стороны, современный литературоведческий анализ, в частности, структурализм, выявляет в притчах художествен­ное единство, порой расчленявшееся традиционными метода­ми анализа, и обнаруживает в них глубинные структуры, не­доступные для подражателей.

8. Более того, радикальная весть Иисуса, то и дело переворачи­вавшая с ног на голову ожидания его аудитории, выделяет его притчи среди всех похожих жанров.

1.                                             

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

СМЫСЛ И ЗНАЧЕНИЕ ОТДЕЛЬНЫХ ПРИТЧЕЙ

 

Глава 5