Публичный диспут в Советской России о душе и ее происхождении

Дипломированный агитатор безбожия

Агитационным отделом, работающим на Хрустальном заводе близ села Ястребова, был командирован в Москву один из способнейших товарищей — член названного отдела Василий Хвостиков — на курсы антирелигиозной пропаганды, организованные московским комитетом коммунистической партии.

Целый год учился он и окончил курсы блестяще, в удостоверение чего получил особый диплом. Хвостиков возвратился на завод дипломированным атеистом-агитатором. Он мнил себя непобедимым оратором, постигшим всю мудрость атеистического миросозерцания.

Все религиозные верования он признавал суеверием и дикостью. Хвостиков и раньше вел атеистическую агитацию на заводе и в селе, но тогда он еще не был в полной степени ознакомлен со всеми, как он выражался, «научными точками зрения на религию». Теперь же он твердо стоял на всех этих точках и твердо был уверен, что никто не в силах сдвинуть его с этих твердынь. Все заводские товарищи-коммунисты поздравляли его с успешным окончанием московских курсов и спрашивали, когда же он выступит публично со своими научными изобличениями религии? Хвостикову самому хотелось как можно скорее блеснуть своими знаниями перед заводской публикой. На первом же заседании агитационного отдела он настоял, чтобы в следующее же воскресенье был назначен публичный религиозный диспут, на котором он выступит с докладом на тему «Нет Бога».

Он имел в запасе много других тем, хорошо им усвоенных на курсах, как, например «Вера и знание», «Религия и нравственность», «История развития религиозных воззрений», «Христианство и его эволюция» и проч. Но эти темы казались ему второстепенными, тогда как тема «Нет Бога» была главной и центральной. Она сразу решает все религиозные вопросы, как одним взмахом топора разрубает все узлы всех религиозных верований. Раз нет Бога, о чем же больше толковать: все религии сами собой отпадают. Хвостиков хотел в первом же своем выступлении убить наповал все религии и отрезать верующим людям все пути отступления.

Агитационный отдел расклеил по всему заводу и в ближайших селениях и деревнях широковещательные афиши, которыми объявлялось населению о назначенном на воскресенье диспуте товарища Хвостикова на тему «Нет Бога». Местом диспута указана заводская аудитория, а началом — 6 часов вечера. На диспут приглашались в настойчивой форме представители всех религий, хотя в этом районе жили одни лишь христиане, преимущественно — старообрядцы. Афиши вызвали большой интерес среди населения, особенно среди рабочих. «Нет Бога», «Нет Бога», — читали они на афишах и качали головой, одни — пораженные этой новостью, что Бога не стало, другие — смелостью этого заявления. Но все ждали диспута с большим интересом.

Хвостиков ходил по заводу с высоко и гордо поднятой головой. Еще до сражения он вел себя уже героем. На курсах его пропитали так сильно всякими безбожными мыслями и вооружили его такими, как казалось ему, бесспорными научными аргументами, что он считал совершенно невозможным чем-либо опровергнуть его атеистические основания, к тому же он обладал незаурядным ораторским талантом и мог забить любого противника одним лишь своим красноречием. Да и кто мог бы, в самом деле, серьезно помериться с ним силами на этом заводе или в соседних селениях.

Рабочий — апологет религии

Никакого серьезного противника из местных жителей Хвостиков не мог ожидать. Правда, один из рабочих, Карп Колупаев, сталкивался с ним раньше и ставил ему довольно затруднительные вопросы. Но то было до курсов. Теперь же Хвостиков лишь с презрением вспоминал этого верующего рабочего, любившего поспорить по вопросам веры. Карп Колупаев занимал две должности: одну на заводе, в конторе, в качестве счетовода, другую — при заводском старообрядческом храме в качестве псаломщика. Носил он довольно длинные и очень густые волосы и ходил в полукафтане. Его легко можно было принять за духовное лицо. За его острословие и любовь к спорам рабочие звали его не псаломщиком, а псам-ломщиком. Он не сердился за это название и шутя говорил: «Всякому псу поломаю хвост, пусть только залает».

Когда он увидел афишу о диспуте, он просиял от радости. Тема его, конечно, возмутила, как верующего человека, но фамилия докладчика-диспутанта «Хвостиков» привела его в веселое настроение. «Видно придется оправдать свое прозвище «псам-ломщика» — сказал он себе, — сломаю я этот хвостик. Гм! — смеялся он себе под усы. — Хвостик, совсем хвостик, вроде крысиного или мышиного, а тоже на Бога восстает. Куда тебе «моська и слон» у Крылова — жизнь наша всех мосек превзошла».

Карп Колупаев стал серьезно готовиться к диспуту. Он был весьма начитанным и любил поговорить на религиозные темы. Знаком был и с научными вопросами. Кроме того, он обладал быстрой сообразительностью и умел ставить собеседнику сокрушительные вопросы.

Когда заводские жители узнали, что Колупаев готовится к диспуту, интерес к последнему стал еще больше и сильнее.

Провал безбожия на диспутах

Но назначенный диспут едва не постигла печальная участь: умереть прежде своего рождения. Совсем неожиданно агитационный отдел получил от московского комитета циркуляр, в котором предлагалось «воздержаться от организации диспутов». В циркуляре говорится: «В целом ряде случаев товарищи предлагали нашим противникам устройство диспутов на «Паритетных началах». Эта тенденция — считать попов равной стороной в споре — есть не что иное, как демократическая отрыжка, оппортунистический уклон во взглядах на свободу: мы свободы мракобесам не даем и права затемнять сознание масс за ними никогда не признавали. Мы разрешаем им выступать на рабочих собраниях не ради того, чтобы «пытать правду» — искать истину, а с единственной целью — изобличать их. Мы идем на диспуты лишь при том условии и постольку, поскольку они являются в наших руках орудием служения нашим классовым целям, целям укрепления классового сознания пролетариев. В противном случае мы на них соглашаться не должны, как не соглашаемся на свободу печати для наших классовых врагов. Диспут нужен нам не для того, чтобы, «абстрактной» справедливости ради, предоставлять нашим врагам арену для борьбы с нами за истину. Мы знаем, на чьей стороне истина, и по этой части в помощи попов не нуждаемся». Дальше в циркуляре сообщается, что «диспуты развивают фанатизм. Такие диспуты могут принести один только вред и действовать на сознание масс разлагающим образом»^[1].

Получив циркуляр, председатель заводского агитационного отдела, Шмелькин, немедленно созвал всех членов отдела и ознакомил их с только что полученным циркуляром. Все члены были ошеломлены им, особенно волновался товарищ Хвостиков. Председатель заявил, что назначенный диспут нужно немедленно же отменить.

Но Хвостиков настаивал, чтобы диспут состоялся.

— Это же будет скандал, если мы отменим уже назначенный диспут, — говорил он. — Это в самом деле позор для всех нас, для всей нашей партии. Все скажут, что мы испугались какого-то Карпа Колупаева.

— Но как же быть с циркуляром? — недоумевал председатель.

Циркуляр у всех вызвал недоумение. Что он означает? Означает, что попы победили на всех диспутах, победоносно отстояли свою позицию, несмотря на жестокое свое бесправие, а коммунисты потерпели поражение, хотя они были вооружены с ног до головы всяким оружием.

— Вот так попы! — в досаде восклицали члены агитационного отдела. — Мы думали, что они полные невежды, мракобесы, тьма египетская, а, оказывается, с ними можно разговаривать, только заткнувши им рот.

— Стало быть, — откровенно заметил один из членов, — в наших газетах просто лгали, что мы побеждаем на диспутах — и попов, и архиереев, и прочих защитников религии.

— По-видимому, так! — ответил председатель, — иначе не последовало бы такого циркуляра.

— Нарвались, значит, с диспутами, — сказал все тот же член. — Хорошо еще, что нет свободы печати. Загрызли бы нас тогда попы.

Долго судили-рядили члены агитационного отдела о том, что же делать: отменять диспут или не отменять, и решили: диспут не отменять, но в то же время послать в Москву телеграфную просьбу — прислать к назначенному дню на диспут наилучшего из московских агитаторов.

Такое решение отдела сильно сконфузило Хвостикова. Значит, на него не надеялись товарищи. Раздосадованный и обиженный, он все думал об этом «проклятом» циркуляре, который так бесцеремонно сбил с него его спесь и геройство. «Мы истину знаем», говорится в циркуляре, размышлял Хвостиков уже после заседания отдела, «правда на нашей стороне». На нашей стороне и знание, и наука, и здравый разум, и все права, и власть — все-все. Чего же нам бояться каких-то там попов? Каким образом они могут «разложить сознание масс», как выражается циркуляр, когда они — темнота и пустота, а мы — свет и полнота. Чем они могут разложить, когда тут же, на диспуте, я их разоблачу и перед всеми обнаружу их ложь и обман. На диспуте-то и удобнее всего их изобличать: тут все увидят их бессилие и ничтожество, ребенку даже будет ясно, что они только обманывают народ своей религией и своей выдумкой Бога».

Хвостиков стал припоминать все предметы, пройденные им на агитационных курсах, и все лекции, прослушанные на этих курсах. Он учился с увлечением, и все, что ему говорили и разъясняли преподаватели и лекторы, он воспринимал с полным доверием, как несомненную и бесспорную истину. Ни разу за все время курсов у него не возникло никакого сомнения. Теперь же, припоминая свое учение под влиянием ошеломившего его циркуляра, он стал, сам того не замечая, как-то бессознательно разбирать и критически обдумывать пройденные им курсы и наткнулся на существенные в них пробелы. Курсы, как они ему сейчас рисовались, больше нападали на религию, чем давали что-либо положительное, твердое, общепризнанное, что можно было принять без всякого колебания как очевидную и осязательную истину. И лекции даже выдающихся агитаторов показались ему теперь какими-то скудными и пустыми. Много в них было треску — острых слов, много насмешек и шутовства, но мало смысла и дела. Это были холостые выстрелы с громом и дымом, но без зарядов. Обсуждая таким образом свои курсы, Хвостиков пришел к заключению, что циркуляр есть собственно последовательное продолжение курсов: есть тот же выстрел без пороха и без пуль. Он даже обрадовался, что агитационный отдел послал просьбу в Москву о присылке опытнейшего агитатора:

— Пускай он продиспутирует, а я послушаю.

Безбожная боязнь темы: "Нет Бога"

Московский агитатор прибыл на завод в самый день диспута. Это был Логинов, прославленный агитатор, довольно известный и в печати коммунистической, и особенно — антирелигиозной. Узнав, что темой диспута поставлено: "Нет Бога", он крайне возмутился.

— Зачем ты назначил эту тему? — с возмущением спрашивал он Хвостикова. — Ведь это же такой вопрос, на котором забьет нас любой поп!

— Да тут попов нет, — успокаивающе ответил Хвостиков.

— Да любая баба может на этом вопросе нам глаза выцарапать. Вы сделали большую ошибку, поставив эту тему. Что бы назначить лекцию о "живой церкви". Это — тема модная, животрепещущая и дает роскошный и аппетитный материал для диспута. Рассказали бы, как архиереи задумали обновить церковь не подвигами, не трудами, не чистотой жизни, а женитьбою монахов и архиереев. Нарисовали бы веселую картину этой женитьбы, и всем было бы весело: публика хохотала бы, а церковь была бы осмеяна и опозорена. Вы имели бы успех и достигли бы блестящих результатов.

— Но здесь живут почти одни старообрядцы, — оправдывался Хвостиков. — Что им живая церковь, они ее не признают.

— Тогда другую какую-нибудь тему взяли бы. Ты не читал моей статьи в книге "Коммунизм и религия": "Как следует вести борьбу с религиозными предрассудками?".

— К сожалению, не успел еще прочесть, — ответил Хвостиков.

— Жаль. Я писал, что нужно публику сначала обработать, как следует, и тогда уж ей говорить, что Бога нет. Иначе она не поверит. Мозги ей нужно так встряхнуть, чтобы атеизм сам лез в них и укладывался там прочно. Понимаешь? Тогда ее можно брать голыми руками. Знаешь, что делают пчеловоды, чтобы свободно взять рой пчел: они окуривают их дымом, и когда пчелы от этого одуреют, тогда их можно легко и свободно брать. То же нужно делать и с верующими людьми. Я писал, что "лучшая пропаганда против Бога — не говорить о Нем". Вот мудрое практическое правило!

— Но нам этого на курсах не говорили, — с недоумением возразил Хвостиков.

— Мало чего на курсах не говорили! Курсы курсами, а практика много раскрывает неожиданного и непредусмотренного. Ну, как вы будете говорить и доказывать что нет Бога, когда Он сидит в каждом человеке: и в тебе, и во мне, и в них, и во всех?

— Как так? искренно удивился Хвостиков.

— А так, по наследству: многие тысячи лет люди верили, что Бог есть, и воспитали в себе религиозное чувство. Оно стало врожденным и теперь передается по наследству в самом акте рождения. И пока оно не вытравится, человек все будет искать Бога, тянуться к Нему, как тянется растение к свету или как желудок требует пищи.

С большим недоумением слушал Хвостиков Логинова. Ничего подобного не говорили ему на агитационных курсах. Там просто объявляли религию продуктом невежества и дикости и требовали от курсантов вести борьбу с нею, как с темнотою.

Бог невидим

— Ну, чем ты будешь доказывать, что Бога нет? — спросил Логинов Хвостикова.

— Да тем прежде всего, что Его никто не видел, — ответил тот.

— Не видел! Не видел! — передразнил Хвостикова Логинов. — А меня ты видел когда-нибудь? Что же, значит, меня нет и не было, если ты не видел? Это плохое доказательство.

— Но вас другие видели, и вас можно видеть, а Бога никто не видал, и Его видеть нельзя, — возразил Хвостиков.

— Есть тысячи предметов, которых никто никогда не видел, — пояснил Логинов, — и видеть их нельзя. Есть невидимые звезды.

— Но позвольте! — перебил его Хвостиков и стал горячиться, точно он уже вступил в диспут с верующим человеком. — Позвольте, ведь этот аргумент как самый сильный и неопровержимый приводит даже товарищ Луначарский. Он пишет в "Философском Сборнике": "Когда придет ко мне христианин и скажет: "Преклонись перед Вышним Добром", т.е. Богом, я скажу ему: "Не вижу Его и сердцем не чувствую Его, вижу мировой порядок, исполненный борьбы, представленный себе; в небе, где ты видишь Бога, вижу холодную бесконечность и беспредельную власть солнца и планет, в огромном большинстве бессмысленных, ибо нет жизни в них. Чему поклонюсь?" ^[2]

Логинов только рассмеялся на эту цитату из Луначарского.

— Не вздумай еще на лекции или на диспуте приводить этот аргумент, — посоветовал Логинов. — Наивнее этого ничего не может быть. Каждый верующий нам ответит, что Бог невидим и неосязаем. Это ты можешь вычитать в первом попавшемся тебе Катехизисе. А вот,Луначарского спросят верующие: "Скажи-ка ты, голубчик, как это ты видишь холодную бесконечность? В какие такие очки или телескопы можно ее видеть?" Бесконечность нельзя видеть: она без начала и конца. Как ее увидишь! Но она есть. Это бесспорно, это все признают. Говоря между нами, Луначарский тут сел прямо в калошу. Он дал в руки верующих такой аргумент, который действительно ничем не опровергнешь.

Безбожие недоказуемо

— Так как же быть? — еще с большим недоумением и растерянностью спросил Хвостиков.

— Как быть! Не нужно таких тем назначать! Безбожие недоказуемо — вот что нужно знать каждому умному агитатору.

— Недоказуемо? — вытаращил глаза Хвостиков от безмерного удивления.

— Да, недоказуемо! — повторил Логинов. — Что ты так удивился? Ты сам подумай, чем на самом деле можно доказать, что Бога нет? Ничем, решительно ничем! Попробуй доказать, что у тебя нет и не было ни отца, ни матери. Чем ты это докажешь? Ничем и никак?

А наука! — неуверенно и робко заметил Хвостиков. Его до того ошарашил разговор Логинова, что он подумал о нем: "Не верующий ли это, только примазавшийся к коммунизму?"

— Наука! Вот вы с науки и начали бы свою агитацию, — наставительно ответил Логинов, — а не с Бога, с Которым вам не справиться. Людей сначала нужно оглушить, как делает опытный рыбак с рыбой, а потом уж ловить их легко и свободно: они сами пойдут.

Чем больше слушал Хвостиков Логинова, тем в большее приходил недоумение.

— Значит, можно лгать и обманывать? — спросил он почти с раздражением.

— Ни лжи, ни истины, ни обмана, ни искренности нет! — ответил Логинов, — все это буржуазные предрассудки. Ты плохо, товарищ, усвоил учение марксизма. По марксизму, все эти так называемые истины и прочее тому подобное есть отрыжка хозяйственного пищеварения и больше ничего. Не мышлением определяется бытие, напротив — бытием определяется мышление. Вот что провозгласил и твердо установил Маркс. И вера, и религия, и политика, и искусство, и всякая там правда или неправда — все это создается единственным фактором истории — хозяйством, попросту говоря, желудком и его ультиматумами. Истина или ложь — это то же, что выбрасывает желудок.

— Тогда можно заключить, — сделал отсюда вывод Хвостиков, — что и самое безбожие наше, и даже марксистское верование есть не что иное, как отбросы хозяйства или, как вы выразились, желудочное испражнение.

— Логически это так, — ответил Логинов. — Но только этого нельзя говорить ни на диспутах, ни на курсах, потому что тогда никто ничему и ни во что верить не будет.

— Знаете, что! — почти воскликнул Хвостиков, — я откажусь от диспута.

— Какой же ты после этого коммунист! — с насмешкой и презрением воскликнул и Логинов. — Да еще окончивший агитационные курсы, — добавил он. — Раз коммунист, ты должен быть до последней черты преданным коммунизму и ни в каком его положении не сомневаться, как не сомневается ни один винтик в полезности и целесообразности своей машины. Если тебе коммунизм говорит "Нет Бога", ты должен этому верить безусловно и беспрекословно. Если он тебе скажет наоборот: "Есть Бог", ты и этому должен верить без всяких рассуждений.

— Вот как! — с еще большим удивлением воскликнул Хвостиков. Он совсем растерялся, слушая решительные и наставительные разъяснения видного московского агитатора. Мозг его напрягал все силы, чтобы понять эти разъяснения, но никаких мыслей не производил. Голова горела каким-то внутренним воспалением, но в то же время чувствовалась в ней ужасающая пустота, точно после пожара на пепелище. А Логинов все продолжал его жечь и выжигать из его мозга последние "предрассудки".

Вечных истин нет

— Вечных истин нет, — разъяснял он, — не было их и никогда не будет. И то, что мы сегодня провозглашаем как истину, завтра может стать ложью, предрассудком, самообманом. Жизнь, как волны морские, несет беспрестанно все новое и новое, ни на один миг не прекращая своей работы. Ты углубись в историю человеческой культуры.

Логинов начал приводить примеры развития и изменений человеческих верований. Но Хвостиков почти не слушал его. Справившись кое-как с "пустотой" своей головы, он погрузился в одну мысль, так сильно взволновавшую его, именно в высказанное Логиновым положение, что никакой истины нет, а есть только результаты хозяйственной деятельности.

"Зачем же тогда, — думал он, — все наши теории, вся наша наука, когда все это завтра станет предрассудком и ложью? Зачем я учился? Затем, чтобы через несколько лет, а может быть, завтра, признать все свое знание отжившей чепухой и смешной нелепостью. Теперь мы провозглашаем "Бога нет", смеемся над верой в Него, а придет время, может быть, сами начнем веровать в Него, и я, Хвостиков, буду читать лекции и устраивать диспуты на тему "Бог есть". Курьезная история", — улыбнулся он про себя и взглянул на Логинова, продолжавшего все развивать и разъяснять сущность марксистского мировоззрения.

 «Говори, говори, — подумал Хвостиков, — все это сам же будешь опровергать при другом хозяйственном бытии. Не бытие определяется мышлением, а мышление бытием. Все эти твои мышления и мировоззрения — только пищеварительная отрыжка и ничего больше. Сегодня одна отрыжка, завтра другая, а потом и совсем тошнить станет. Вот в этом и вся истина, в этом сущность нашей жизни. Хорошее мировоззрение! Как это я раньше не разобрался в нем?" — удивился собственной наивности Хвостиков и, словно пробудившись ото сна, снова повторил Логинову:

— Нет, я не выступлю сегодня на диспуте. Я совсем спутался в мыслях, — добавил он в виде мотивировки своего отказа.