Сущность обычная и необычная

Профессор психологии Пол Блум называет эссенциализм – склонность видеть во всем некую незримую сущность – естественным свойством человеческой натуры: «Мы по природе эссенциалисты». В числе примеров эссенциализма он приводит и весьма необычные: один человек заплатил больше сорока восьми тысяч долларов за измерительную рулетку, принадлежавшую Джону Кеннеди. Очевидно, покупателем двигало ощущение, что она пронизана некой президентской «сущностью». Другие примеры более обыденные: обручальное кольцо обычно пробуждает чувства, отличные от тех, которые вызывает точно такое же кольцо, только не обручальное. И рулетка, и обручальное кольцо в некотором смысле особенные: и это же справедливо для многих других вещей, которые создают сильное ощущение присутствия в них определенной сущности.

В своей книге «Наука удовольствия. Почему мы любим то, что любим» Блум пишет, что подобные объекты становятся особенными благодаря их истории: «Это может быть связь с людьми, которыми человек восхищается или которые важны для него, либо же связь со значимыми событиями. История предмета неочевидна, и в большинстве случаев невозможно проверить, чем именно он отличается от другого, выглядящего так же. Но все же оригиналы приносят нам удовольствие, тогда как дубликаты оставляют равнодушными»[74].

Блум считает, что люди по натуре своей эссенциалисты в более широком смысле, и я соглашусь с ним. Фактически, в этом заключается основная мысль этой главы: люди приписывают эмоционально заряженную сущность[17]даже тем вещам, которые не являются «особенными» в том смысле, о котором говорит Блум.

Но для нашего разговора имеет смысл – по крайней мере для начала – ограничиться по-настоящему особенными вещами. Так вы сможете провести своего рода мысленный эксперимент. Например, представьте, что вы подходите к победителю аукциона, который держит в руках президентскую рулетку как величайшую реликвию, и говорите: «Ошибочка вышла. На самом деле конкретно эта рулетка принадлежала водопроводчику. Мы отправим рулетку Кеннеди вам на дом». Последствия вашего заявления не заставят себя ждать. Выражение лица победителя тут же изменится, не оставив сомнений в том, что он теперь чувствует по поводу своей покупки. Рулетка, несколько мгновений назад вызывавшая трепет и восхищение, мгновенно потеряет всю сакральность. Драгоценная реликвия превратится в ничего не значащую вещь, лишившись сущности, которой он ее наделял.

Подобные «эксперименты» случаются и в реальности. Блум описывает историю нацистского преступника Германа Геринга, узнавшего, что купленная им картина, подлинник Вермеера, на самом деле подделка. В эту секунду, по словам очевидца, Геринг выглядел так, «будто впервые понял, что в мире есть зло».

Наблюдая за Герингом или за нашим гипотетическим владельцем рулетки в такой момент, можно увидеть особую зависимость между воспринимаемой сущностью и эмоциями. Подобные «эксперименты» предполагают, что наделять особенные предметы особенной же сущностью означает испытывать в их отношении особенные чувства.

А как же быть с множеством куда более простых вещей вокруг нас, вещей, которые не принадлежали президентам и не были написаны Вермеером: видом товарного поезда, пикапа или горного ручья? Звуком сирены, или стрекотом сверчков в ночи, или утренним пением птиц? В этих случаях проследить связь между сущностью и эмоцией куда сложнее. С одной стороны, отнюдь не очевидно, что люди наделяют эти вещи определенной невидимой сущностью. В конце концов, за них не платят огромные деньги и не рыдают, расставаясь с ними, потому что они незаменимы. И отнюдь не очевидно, что люди испытывают особенные чувства, глядя на такие земные вещи, как поезда или грузовики.

Но уже давно существует философская школа, последователи которой утверждают, что даже самые обычные вещи вызывают у нас эмоциональные реакции, пусть и едва ощутимые. В 1980 году психолог Роберт Зайонц, выражая взгляд, в то время казавшийся весьма эксцентричным, писал: «Судя по всему, эмоциональный компонент присутствует в любом восприятии. Мы никогда не видим просто „дом“. Мы видим „красивый дом“, „уродливый дом“ или „дом с претензией“. Мы не просто читаем статью о меняющихся взглядах, или о когнитивном диссонансе, или о гербицидах. Мы читаем „интересную“ статью о меняющихся взглядах, „важную“ статью о когнитивном диссонансе или „тривиальную“ статью о гербицидах».

Однако обратите внимание, как Зайонц косвенно приравнивает чувства, испытываемые к вещам, к суждениям о них. Это приравнивание справедливо с дарвинистской точки зрения (изложенной в третьей главе): чувства по своей функции и есть суждения. Справедливо это и для медитативной техники ослабления суждений путем критического пересмотра наших чувств. Но я отвлекся. Зайонц продолжает: «То же самое относится к закату, вспышке молнии, цветку, ямочке на щеке, заусенцу, таракан у, вкусу хинина, Сомюру, цвету почвы в Умбрии, шуму машин на 42-й улице и в той же степени – звуку частотой 1000 Гц и очертаниям буквы Q»[75].

Буква Q? Это, возможно, перебор. Но не очень большой. Я думаю, что вдобавок к эмоциональной реакции на конкретные вещи – на вот эту красивую машин у, вон ту уродливую машину – мы проявляем чувства и к более общим вещам, например к машинам в целом. Возьмите те же рулетки: мне они очень нравятся, даже если и не принадлежали президентам. Люблю растягивать их и использовать для поиска ответов на волнующие вопросы. (Например, какой длины перегоревшая лампа дневного света.) Мне нравится чувство, возникающее, когда отпускаешь рулетку и даешь ей закрутиться обратно. Не то чтобы я останавливался в хозяйственных магазинах полюбоваться рулетками, но у меня есть ощущение, что, видя одну из них, я испытываю едва различимый позитивный отклик, являющийся частью моей концепции рулетки, частью того, что рулетки значат для меня.

Теперь вы понимаете, что «эксперименты», столь наглядные, когда в них используются по-настоящему особенные объекты вроде рулетки Кеннеди или поддельного Вермеера Геринга, куда сложнее проводить, если речь идет о более обыденных вещах. Эмоции, связанные с особенными предметами, порождаются верой в их историю. То есть вы можете просто сказать человеку, что история на самом деле ложь, и оценить, как сильно это известие повлияет на его эмоции. А с обычными вещами так не получится. Вы не сможете убедить меня, что у меня не было приятного опыта использования конкретной рулетки. И даже если бы могли, это не имело бы особого значения, потому что моя симпатия к рулеткам не является результатом веры в нашу с ними историю; это следствие моего эмоционального состояния, которое я даже не осознавал, пока эта самая история происходила.