Симптомы , чувства и внутренние движения

Движение навстречу(или движение любви), движение прочь -первичные, вторичные, перенятые чувства и метачувства.

Когда в поиске значимых событий и лиц в семейной системе мы более пристально рассматриваем взаимосвязь симптомов и психических структур клиента, мы можем наблюдать два разных внутренних движения, которые служат нам диагностическими указаниями, а именно движение навстречу и движение прочь. Эти движения соответствуют обычно рано сформировавшимся структурам в контакте с людьми, которые мы усвоили в своей семье и в ходе собственного развития. Они имеют ключевое зна­чение для нашей способности жить в этом мире и находятся во взаимодействии с теми чувствами, которые они вызывают и на которые влияют. В беседе с клиентом мы можем с самого начала, уже при описании симптоматики, задать себе вопрос, в каком движении он преимущественно находится и к каким внутрен­ним движениям он готов.

Под «движением навстречу» можно понимать интерес к миру, на другом уровне - обращенность к жизни и, как бессознатель­но или сознательно занятую позицию, внутреннюю открытость. Движение навстречу можно описать как первичное движение, направленное на встречу с людьми и объектами. Его задача - ус­танавливать и сохранять контакт со всем, что необходимо для жизни и выживания. Модели движения навстречу соответству­ют так называемые первичные чувства, а для физического состо­яния характерны расслабленность, подвижность, спонтанные и адекватные ситуации реакции. Основная позиция определяется интересом и согласием и представляет собой принципиальное «да» этому миру. В этом смысле оно дает силы, поддерживает жизнь и помогает двигаться вперед.

Под «движением прочь» можно понимать любой вид ухода, когда клиент внутренне отворачивается и закрывается. Это нуж­но ему в первую очередь для того, чтобы защитить себя в ситуа­ции, которую он не мог бы встретить иначе, с которой по-друго­му он справиться не может. На уровне тела внутреннее движение прочь можно распознать по хроническому напряжению, на ког­нитивном уровне — часто по представлениям и концепциям, как что-то должно бы быть, а не как это обстоит на самом деле. У та­ких клиентов часто обнаруживается модель отказа, отвержения И сопротивления или постоянная готовность к столкновению, что можно понять как более или менее активную стратегию, направ­ленную на отграничение личного пространства от внешнего мира. Завершают картину «вторичные чувства». Вся позиция клиента соответствует слову «нет». Эта позиция или эта модель ухода явля­ется результатом рано приобретенного опыта, когда после фазы импритинга первых лет жизни он подвергался серьезной травма-тизации, которая поколебала и изменила его изначально жизне­утверждающую базовую структуру.

Как нам известно из психологии развития, ребенок начина­ет общаться очень рано — сразу после рождения или даже рань­ше. По Боулби (ср. Trautner 1978), фаза, когда ребенок открыт для основных запечатлений, заканчивается уже в возрасте около трех лет. Усвоенные в этот период модели очень стабильны, од­нако не необратимы. Психотерапевтическое лечение позволяет заново научиться функциональным и, следовательно, более уме­стным, целесообразным и полезным моделям.

В университете, на курсе психологии развития, профессор показывал нам фильм, посвященный известным опытам «still face» по Брэзелтону. В нескольких эпизодах там демонстрирова­лась коммуникация между матерью и ребенком (Brazelton ^u-Cramer 1991).

Камера направлена на маленького ребенка, который полуси­дит, полулежит в своей люльке. Рядом стоит зеркало, в котором видно лицо матери, так что оба находятся в поле зрения наблю­дателя. В начале фильма мать подходит к ребенку, и он смеется. В первом опыте мать реагирует на ребенка, улыбается ему в ответ, обращается к нему, дотрагивается до него. Ребенок в восторге, он смеется и довольно гулит.

Во втором опыте мать подходит к ребенку, который снова сме­ется. Но в этот раз мать получила указание не реагировать на ре­бенка. Она смотрит на ребенка неподвижным взглядом, без дру­желюбного узнавания { stillface = неподвижное лицо). Ребенок смеется и тянется к матери, но та не реагирует. Ребенок предпри­нимает еще одну попытку, его взгляд становится беспокойным. Когда мать снова не отвечает на его призыв, он заметно напряга­ется и начинает беспокойно двигаться. В конце концов он отво­дит глаза, делается вялым и вопросительно смотрит на мать или начинает кричать и плакать. Каждый эпизод фильма длится не­сколько минут. Дальнейшие исследования показали, что, если мать снова постоянно ведет себя с ребенком приветливо и вни­мательно, то отношения между ней и ребенком быстро норма­лизуются. После первого недоверия ребенок скоро опять откры­вается навстречу матери.

Если же отвержение ребенка матерью является постоянной моделью (а как показали исследования Брэзелтона, в основе та­кого поведения матерей лежит их опыт общения с собственны­ми матерями), то ребенок остается в состоянии напряжения и бессильного отказа.

Симптомы правильны

Мы можем понимать симптомы и недостатки, на которые жа­луется клиент, его неадекватное поведение и непонятные, сму­щающие и мучающие его чувства, как исполненные смысла сим­волизации. Они всегда «правильны». В соответствующем кон­тексте становится ясно, почему клиент так поступает или чув­ствует. Как при отливке бронзового рельефа, мы видим негатив и из этого делаем вывод, как должен выглядеть позитив. В этом смысле симптом — ключ к отсутствующей информации.

Для клиента симптом — помеха и бремя. Он считает себя от­ветственным за него и предъявляет себе упреки, если не может взять его под контроль. Поэтому когда в симптомах, наконец, обнаруживается некий смысл или когда благодаря системному знанию они приобретают другое значение, это становится для клиента большим облегчением.

Если в сегодняшней ситуации возникает перенятый из семей­ной системы симптом или чувство, мы исходим из того, что, в отличие от времени и обстоятельств появления, их качество и масштаб «правильны». Эти симптомы или чувства выглядят так, будто они принадлежат кому-то другому. Чтобы понять симп­том по-новому, важны следующие вопросы: как его можно объяс­нить, в каком контексте он имеет смысл, к какой ситуации и к кому из членов системы клиента мы можем его отнести?

Пример

Г-жа Крамер, 25-летняя студентка последнего курса, незадолго до экзаменов рассказывает о своих кошмарах, в которых ей снит­ся война и после которых она каждый раз просыпается в ужасе и вся мокрая от пота. Исследуя ее семейную систему на пред­мет ситуаций, где эти чувства и образы могли бы иметь смысл, мы натолкнулись на травмирующие события, пережитые на войне ее отцом и дедом, где оба были солдатами. Клиентка словно бы заново переживала их чувства и страхи.

Первичные чувства

и внутреннее движение навстречу

В терапии мы поддерживаем клиента прежде всего в его пер­вичных чувствах. Мы рассматриваем их как изначальные чувства, которые связаны с обращенностью к кому-то или чему-то. Их можно узнать по следующим признакам: первичные чувства при­дают сил. Они выражают внутреннее движение навстречу, они всегда адекватны той ситуации, в которой возникают. Это мо­жет быть симпатия, глубокая любовь, но это может быть и него­дование в ответ на несправедливость или страх в опасной ситуа­ции. Такое чувство проходит определенную дугу напряжения: оно появляется, нарастает, затихает и заканчивается. Первичные чувства клиент может переживать с открытыми глазами, остава­ясь в контакте с внешним миром, что в случае вторичных чувств невозможно. В нас, терапевтах или присутствующих, что-то от­зывается, и мы можем с пониманием, терпением и сочувствием сопровождать клиента в его процессе.

Когда ребенок появляется на свет, все его проявления и ком­муникация — это исключительно движение навстречу. Мы пред­полагаем, что это внутреннее движение вызывается потребнос­тью в принадлежности. Возможно, в нас еще звучит старый опыт млекопитающих, говорящий о необходимости принадлежать к стаду, которое дает нам защиту и безопасность и обеспечивает всем, что нужно для выживания. Если нас исключат или если мы слишком далеко от него отойдем, то нас съест хищник.

Как пишет Иван Бузормени-Надь, мы можем побудить дру­гих что-то нам дать, когда сами что-то даем. Так что, если роди­тели всегда в распоряжении ребенка и их действия определяются не их собственной нуждаемостью, то ребенок чувствует себя уве­ренно и защищенно. Его физические и психические потребнос­ти удовлетворяются, и он доволен. Он учится в семье всему, что необходимо для жизни, и в первую очередь он учится различать, что правильно и что неправильно: что он должен и чего он не должен делать, чтобы принадлежать к своей семье.

Люди, которые могут испытывать свои первичные чувства и жить в движении навстречу, на терапию обычно не приходят. Они способны искать контакта и обмена с другими людьми и строить общение таким образом, что оно приносит им удовлетворение. Мы чаще видим людей, для которых этот открытый доступ (в связи с их историей или опытом) закрыт, так что они живут с ощущением внутренней границы, которую сами, при помощи имеющихся на сегодняшний день средств, перешагнуть не мо­гут. В качестве рабочей гипотезы мы предполагаем, что пробле­мы или нежелательные симптомы, с которыми приходит к нам клиент, берут начало не в его первичных движениях, а что речь идет о вторичных или перенятых чувствах.

Вторичные чувства, внутреннее движение прочь и «прерванное движение любви»

Сначала для ребенка отношения с родителями или теми, кто о нем заботится, представляют собой целый мир. Здоровому раз­витию способствует, когда ребенка видят, когда о нем заботятся, прикасаются к нему, когда он испытывает чувство принадлеж­ности. Ребенок живет в отношениях и обмене и на опыте убеж­дается в том, что заботу, внимание и удовлетворение своих по­требностей он получает, когда проявляет себя, когда доверяется.

Если предлагаемые им отношения не находят отклика, а по­пытки сближения постоянно отклоняются и приводят к ощуще­нию беспомощности, для ребенка это означает, что он не в со­стоянии получить от своего окружения то, что ему сейчас нуж­но. Как в описанном выше опыте, ребенок, который еще не вла­деет речью, впадает в состояние физического беспокойства и отворачивается. Мы рассматриваем это как базовую модель для вторичных чувств, и если такая модель проходит через всю жизнь клиента, то мы вслед за Бертом Хеллингером можем назвать это «прерванным движением любви».

Если связь нарушается часто и надолго, то, по всей видимос­ти, наступает предел, когда бессилие одерживает верх и ребенок больше не пытается установить контакт с другим человеком. Он словно бы принимает в душе решение никогда больше не под­вергать себя такому болезненному опыту, который вызывает у него эти физические состояния, никогда больше не вступать в близкие, глубокие отношения, а делать все самостоятельно.

Как раз в случае депрессии и бессильного отказа мы часто об­наруживаем, что клиент постоянно переживал ситуации и свя­занные с ними чувства, когда он не находил ответа в своем дви­жении навстречу. Прежде всего в раннем детстве такой опыт оз­начает для человека, что никакими своими действиями он не может ничего добиться от своего визави. Он словно бы чувству­ет, что из-за своей беспомощности он в конечном итоге обречен на смерть. Когда на терапии клиент приближается к первичным чувствам, которые стоят за вторичными стратегиями преодоле­ния, он часто описывает чувство страха или страха перед жизнью в общем, глубокого, невыразимого ужаса, паники, страха смер­ти, экзистенциальной угрозы, а также ощущение (причем обычно под этим подразумевается страх), что он может раствориться, исчезнуть, пропасть.

На практике мы наблюдаем модель прерванного движения любви, когда у клиента в раннем детстве был прерван контакт с жизненно важным для него человеком: если отец или мать по причине болезни, путешествия или войны были недоступны для ребенка или если ребенок был, например, изолирован в больни­це или на несколько недель отправлен в санаторий.

Когда клиенты рассказывают о ранних продолжительных раз­луках, они часто добавляют, что, по словам родителей, они были потом очень послушны. В нашем понимании это означает, что ребенок смирился с безнадежностью ситуации. Он подчинился структурирующему окружающему миру и сам больше не пред­принимает попыток как-то на него повлиять.

Часто такое прерывание происходит, когда мать или отец кли­ента сами в душе привязаны к кому-то или чему-то в своей соб­ственной системе или биографии. Например, если мать рано потеряла свою мать или отец был солдатом на войне, то можно предположить, что они были эмоционально недоступны для сво­его ребенка.

Похоже, что любое тяжелое переживание, которое вызывает травматизацию, тоже приводит к тому, что «душа замыкается» (Hunter Beaumont). Это может произойти при тяжелых родах, когда жизнь ребенка или матери была под угрозой, при серьез­ном, связанном с угрозой для жизни несчастном случае или если человек стал свидетелем смертельной опасности или смерти дру­гого. Весь организм, психически и физически, словно бы засты­вает в этом переживании и сам уже не находит дороги назад, в нормальное состояние.

Пример

Г-жа Глосс (32 года) пришла на терапию в состоянии глубокой депрессии. Она испытывала постоянную внутреннюю тревогу, чувствовала себя не способной двинуться ни вперед, ни назад и была в полном отчаянии, так как была не в состоянии взять свою жизнь в свои руки и строить ее по собственному усмотре-

52

нию. С детства ее постоянно посещали видения, которые уво­дили ее от реальности. В них она видела, как она самыми раз­ными путями гибнет, что ее очень пугало. Во время анамнести­ческой беседы она рассказала, что, когда ей было пять лет, на ее глазах упал с дерева ее двоюродный брат. Она тогда поду­мала, что он умер. В ту ночь он явился ей во сне и потребовал отдать ему ее любимые туфли, а она, испытывая панический ужас, ему отказала. Лишь потом она узнала, что брат тогда практически не пострадал. С этого момента начались ее похо­жие на транс состояния, яркие, страшные сны наяву и состоя­ния тревоги. Ни одна из многочисленных психологических и медикаментозных попыток лечения ей не помогла. Описывая эту сцену, она едва дышала, дрожала всем телом и плакала. Я предложила ей представить напротив себя брата и посмотреть ему в глаза. У нее это не получилось, брат на нее не смотрел. Ее охватило отчаяние, она разрыдалась. Я выска­зала предположение, что в тот момент какая-то часть ее самой осталась там с ним. Она беззвучно кивнула и постепенно успо­коилась. И что ей, чтобы завершить этот эпизод, следует со­вершить некий ритуал, «что-то, что соответствовало бы значе­нию ситуации». Она согласно кивнула. Мы вместе задумались о том, что она могла бы сделать. Поскольку она была воспита­на в католической традиции, Она решила поставить за брата в церкви большую свечу. Затем я попросила ее встать напротив кузена, которого символизировал лист бумаги на полу. Она мол­ча перед ним поклонилась. Что бы ни подействовало в этом ритуале, но через несколько недель, когда она пришла на сле­дующую сессию, преследовавшие ее внутренние образы и со­стояния тревоги полностью исчезли, депрессивная симптома­тика пошла на убыль, и позже, пройдя курс поведенческой те­рапии, ей удалось с ней справиться (ср. Питер Левин в своей книге об «Исцелении травм» (Levine u. Frederick 1998) описыва­ет аналогичные процессы переработки и изменения).

Как в терапевтическом процессе распознать вторичные чувства?

Как первичные чувства соответствуют движению навстречу, так вторичные чувства связаны с движением прочь. В терапевтическом процессе их легко распознать по определенным каче­ствам. По своей силе вторичные чувства обычно не соответству­ют ситуации, даже если по своему качеству они верны. Как и все стратегии преодоления, они служат для защиты, отграничения и снятия напряжения. Поскольку источником вторичных чувств и сопутствующих им физических состояний является не нынеш­няя ситуация, а внутренние образы и прежний опыт, для клиен­та характерна тенденция выпадать из контакта с терапевтом и закрывать глаза. Он не может одновременно находиться и в про­шлом, и в настоящем. Поэтому терапевт может легко прервать поток вторичных чувств, если вернет клиента в настоящее, при­звав его смотреть ему в глаза.

Вторичные чувства являются хроническими, у них нет конк­ретного начала и определенного конца, они не проходят той дуги напряжения, которую проходят первичные чувства. Они посто­янны и на следующих сессиях возникают снова и снова. Будучи визави клиента, то есть даже в терапевтической ситуации, мы сами реагируем при помощи вторичных моделей и отгоражива­емся от клиента. Мы воспринимаем выражаемые им чувства как фальшь и испытываем нетерпение, агрессию, скуку; у нас появ­ляется недоверие, иногда даже возмущение, но отнюдь не сочув­ствие.

Вторичные чувства и движения отвлекают от переживания первичных, адекватных ситуации чувств. Они ослабляют, так как не связаны ни с какой личной целью. Клиент, так сказать, рас­трачивает свое время и свою энергию на симптоматику, которая не способствует его движению вперед. Обычно хорошо это чув­ствуя, клиент сердится или расстраивается, будучи не в состоя­нии точно описать, с чем это связано.

Поскольку в сегодняшней жизни клиента вторичная симп­томатика не имеет никакого смысла, но мы исходим из того, что сами по себе эти чувства и восприятия верны, мы отправляемся на поиски подходящего контекста. Эта модель может сопровож­дать клиента всю жизнь: в похожих ситуациях и благодаря вос­поминаниям старые чувства пробуждаются снова. Например, когда клиент рассказывает об истории своих отношений с отцом или матерью, он испытывает ровно те же чувства и физические симптомы, что и тогда, хотя с момента некоторых событий про­шел уже не один десяток лет.

Если у клиента сложные отношения с кем-то из родителей, можно предположить, что эта модель будет проявляться и в его нынешних отношениях. И наоборот: если клиент приходит на терапию с проблемами в отношениях, мы будем исследовать ус­военные им структуры отношений, прежде всего отношений с отцом и матерью.

Реактивируемая клиентом симптоматика представляет собой комплексную картину его состояния в прошлом. На этой осно­ве мы можем судить об обстоятельствах и, в первую очередь, о времени травматизации, о потребностях, которые были у кли­ента тогда, и о возможностях решения, которые нужны ему сей­час, в настоящем, для хорошего завершения травматической, ос­тавшейся в далеком прошлом ситуации.

Поскольку вторичные чувства и модель внутреннего движе­ния прочь берут начало в старых запечатлениях и обусловлива­ниях и поскольку они связаны со старыми травмами и пережи­ваниями, обычно они устойчивы к терапии, которая не добира­ется до вызвавшей их ситуации, не добивается там изменений и не приводит клиента, приобретшего альтернативный взгляд и восприятие, обратно в настоящее. Изживание или отреагирова-ние вторичных чувств дает лишь кратковременное облегчение, но в длительной перспективе ничего не меняет. В конце концов, симптом напоминает о неразрешенной ситуации, о событии, которое, согласно внутренней правде клиента, закончилось не­правильно. Если мы спросим себя, как история должна была раз­виваться дальше и как она должна развиваться сейчас, мы полу­чим представление о том, что сейчас нужно клиенту, чтобы он смог оставить прошлое в покое.

В процессе терапии мы часто находим соответствие между проявлениями вторичных чувств, движений и моделей действия и уровнем физического и психического развития ребенка на тот момент, когда произошло запечатление или травматизация. Если в раннем детстве клиент оказывался в ситуациях, связанных для него с очень сильным напряжением, то в то время его возмож­ности реакции были ограничены его телесностью. Теперь, когда

перед нами сидит взрослый человек, мы наблюдаем соматизации, хроническое мышечное напряжение, которое часто невозмож­но точно локализовать, поскольку оно затрагивает все тело, со­стояния общего беспокойства и специфические модели дыхания. Иногда во время сессии клиент реагирует на тяжелые темы или ситуации, с которыми он не может справиться на когнитивном уровне, своего рода «рефлексом мнимой смерти». Или симпто­мы очень неопределенны. У клиента есть лишь некое подозре­ние, физическое ощущение или стойкий дискомфорт, но точ­нее описать, о чем идет речь, он не может. Все это указывает на то, что способ преодоления выработался в том возрасте, когда клиент был еще не способен переработать его на когнитивном уровне.

С возрастом и с растущей структуризацией «я» вторичные чув­ства и стратегии преодоления начинают проявляться в другом качестве. Теперь, если позволяет внутренняя стабильность, ре­бенок будет меньше впадать в состояние депрессии и беспомощ­ности и будет больше проявлять себя вовне: через агрессию, уп­рямство или гнев. Злость как будоражащее чувство, которое оживляет тело, позволяет ребенку в трудных ситуациях избегать ощущения беспомощности. Вместо этого он может восприни­мать свое тело и при помощи чувственных впечатлений отвле­каться от внутренних страданий. Эти симптомы помогают ре­бенку, так сказать, «скоротать время» до того момента, пока не спадет физическое напряжение.

Позже ребенок начинает использовать также когниции и объяснения, чтобы как-то понять этот мир и тем самым полу­чить возможность его контролировать. Внутренний мир фанта­зий, воображаемые путешествия или даже полный отказ через «black-out», затмение или туман в голове также служат в каче­стве стратегий преодоления. Все эти симптомы клиент может описывать как проблемы, если они не подвластны его воле.

Они могут с большой силой проявиться на сессии во время беседы или расстановки, если мы приближаемся к критическим внутренним областям клиента, и он реагирует в рамках старой модели. Эти симптомы являются важными указаниями на структуризацию клиента и тот период, когда ему нужно было внутренне определять себя по отношению к миру. На физичес­ком уровне Лоуэн (1981) описывает эти модели как мышечную броню, а Фрейд (1910) какраннедетские фиксации.

Для моделирования хода терапии встает вопрос: что произой­дет, что почувствует и испытает клиент, если не уйдет в давно зна­комые стратегии преодоления?