Григорий Акинфиевич и его потомки

 

Григорий Акинфиевич, как и положено среднему брату, был до удивления средним звеном между детьми Акинфия. Как и старший брат, особой страстью к предпринимательству он не отличался и больше занимался ботаникой. Однако, как и младший брат, своих богатых ревдинских заводов не продал. Более того, к доставшимся ему по разделу 9 заводам Григорий добавил еще два: купленный и реконструированный Тисовский и собственноручно построенный в 1761 году Бисерский. С таким количеством предприятий он до конца жизни входил в число крупнейших мировых производителей меди и железа.

Но все‑таки сердце его было отдано науке. В доставшейся ему по наследству, даже еще до передела, соликамской вотчине, он, при поддержке Прокофия, создал первый в стране настоящий ботанический сад, в котором была представлена почти вся известная на то время фауна мира.

В Соликамск Первые Григорий приехал еще будучи 16 летним пацаном, в 1731 году. Приехал к Насте Суровцевой, с которой был обручен, и с которой прожил потом всю жизнь. Здесь, в родительском имении, будущие супруги в знак своей любви и посадили несколько деревцев и ухаживали за ними вместе целый год. Мало того, по совету Прокофия, Григорий построил в саду, на диво всей дворне, стеклянные избы – «ранжереи», в которых выращивал не репу, ни лук и даже не модные томаты, а вообще что‑то малопонятное и несъедобное.

Год Наталья и Григорий упивались счастьем, но в 1732 году к ним неожиданно нагрянул Акинфий и со скандалом увез сына в Перьм, где «посадил» на Суксунский завод. Хватило Григория ненадолго, и вскоре он опять, уже с женой Натальей, сбежал в Соликамск, где и засел так прочно, что выдернуть его оттуда было почти невозможно. В конце концов, Акинфий махнул рукой на «непутевого» сына, а тот опять с радостью предался ботаническим работам. В 1735 году он списался с куратором только недавно созданного на Васильевском острове Санкт Петербурга ботанического сада Академии наук, Иоганном Амманом[162] и вскоре между ними завязался оживленный обмен семенами экзотических растений. К концу десятилетия демидовский сад уже разросся до таких масштабов, что посланный в помощь сибирской экспедиции Иоганна Гмелина знаменитый естествоиспытатель Георг Стеллер[163], заехав, по просьбе Аммана в Соликамск, просидел там три месяца. Он помог Григорию привести посадки в научный порядок, определил принадлежность множества растений, систематизировал уже довольно обширный гербарий хозяина усадьбы. А так‑же, рассказал, что Амман уже несколько лет поддерживает переписку со светилом мировой науки, знаменитым натуралистом Карлом Линнеем[164], и что последний попросил его прислать ему сибирский и уральский гербарии. Уже спустя короткое время после отъезда дорогого гостя, Григорий собрал и отправил в университет Упсалы[165], где трудился великий ученый, огромную посылку, в которой лежали тщательно и бережно упакованные засушенные уральские растения, их корневища и семена. С этого щедрого дара началась их заочная дружба, позже перекинувшаяся на среднего сына Павла. В письмах Григорий рассказывал шведу о российских растениях, помогая составлять его знаменитую классификацию. Говорят, что Карл весьма ценил его как российского своего иностранного научного корреспондента.

Григорий Акинфиевич прожил недолгую жизнь и умер, если судить по могильной плите – пережив на один день, а если по родословной книге – недожив одного дня до своего 46‑летия. Всю жизнь обитавший в Соликамске и в Санкт‑Петербурге, похоронен он был в Туле, в демидовской усыпальнице под Христорождественской церковью, рядом с супругой Анастасией, которая покинула этот мир согласно надгробию – в 1763, а согласно архивам – в 1753 году. Скорее всего, стоит доверять надгробью, так как на нем Настасья была обозначена, как «Дворянина Григория Акинфиева, сына Демидова, вдовствующая супруга».

Ветвь Григория в родословии Демидовых оказалась самой плодовитой. У него было 10 детей, семеро из которых – девочки. Из троих сыновей, Александра, Павла и Петра, потомства не осталось только у Павла. Но он сумел прославить фамилию другим способом.

То, что мальчик не по годам умен, было видно сразу. Четырех лет от роду, а родился он в 1738 году, Павел уже умел хорошо читать и сносно считать. 10 лет от роду отец отправил его в Ревель[166], где маленький Демидов три года воспитывался и обучался началам наук профессором Сигизмунди. Особый упор пожилой учитель делал на преподавание немецкого языка и латыни. Такая тактика была вполне оправдана, поскольку в 1751 году отец отправил Павла, как и двух других сыновей, учиться за границу, в Германию, в Гетингенский университет[167], где они четыре года изучали обязательные для будущих заводчиков металлургию, минералогию и коммерцию и необязательные, но столь милые сердцу естественные науки. Учителями братьев были виднейшие светила европейской науки: Галлер[168], Майер[169], Геснер[170], Зегнер[171]. В 1755 году 16‑летний Павел Григорьевич был переведен отцом в горную школу Фрейберга[172], где в течение года под руководством профессоров Гофмана и Геллерта изучал металлургию, минералогию, химию и горнодобычу. Изучал он их тут не только в теории, но и на практике. Тогда нынешний университетский Фрайберг был городом промышленным, специализировавшемся как раз на добыче железной руды, плавке и металлообработки, поэтому солидная часть обучения проходила на рудных месторождениях и в заводских цехах.

Наконец, отдав должное обязательным наукам, Павел решил изучить что‑то приятное и для себя. Получив заочно родительское благословение, юный Демидов из Фрайберга отправился в длительное, многолетнее путешествие по Европам. Первым делом он посетил Богемию[173], откуда перебрался в Венгрию, проехал через Австрию и Германию в поразившую его своей красотой Швейцарию. Следом были крупные итальянские города, такие, как Рим и Неаполь, затем – Франция, Голландия, Англия, Шотландия. Администрация Глазго[174], где Павел Демидов изволил задержаться, предоставила почетному русскому гостю персональное гражданство, что вообще‑то для гордых шотландцев никогда не было характерно. Вернувшись с английских островов вновь на материк, Павел посетил Данию и Норвегию. В этих скандинавских странах он особенно пристально изучал серебряные, медные и железные рудники, лично спускался в шахты и сам практиковался в деле рудной добычи по‑европейски.

Но дольше всего он задержался, конечно, в Швеции. Павел никак не мог не заехать в Упсалу и не нанести личного визита другу отца. Великому ученому в ту пору было уже за 50, Павлу же – чуть за 20, однако они сразу сошлись на почве любви к ботанике. Несколько месяцев Павел Демидов посещал университетские лекции профессора естествознания Карла Линнея и профессора химии Валерия.

Однако в 1762 году, в связи со смертью отца, увлекательное путешествие пришлось прервать. Павел вернулся на родину, где его ждала положенная третья часть отцовского наследства, большую часть которого составляли железные заводы. Несмотря на прекрасное профильное бизнес‑образование, их мрачные, дымные и громогласные цеха его вовсе не привлекали. Соликамский ботанический сад был ему куда ближе и интереснее. Поэтому Павел быстро согласился на предложение братьев отдать свои заводы под их опеку. Но жить в Соликамске у него не вышло. Во‑первых, потому, что тамошнее поместье по разделу отошло к старшему брату Александру. Во‑вторых, потому, что в том же 1762 году императрица Екатерина пожаловала его «За обширные познания в натуральной истории и минералогии» в советники Берг‑коллегии, так что, хочешь – не хочешь, а пришлось поселиться по месту государственной службы в Москву. Но и тут он занимался больше наукой, чем службой. Вел переписку с виднейшими учеными, посещал лекции, сам читал лекции, собирал гербарии, минералогические коллекции, научную библиотеку.

В 1763 году Павел Григорьевич женился на Анне Николаевне Сибирской (урожденной Глебовой), бывшей его на 13 лет старше. Однако брак продлился недолго, в 1866 году супруга Анна умерла, так и не оставив мужу детей. На этом семейная жизнь Павла кончилась.

А научная – активизировалась. До такой степени, что друг Карл Линней удостоил его в своей «системе зоологии» особой благодарности за описания некоторых редких животных. Как говорил сам Павел, вся его жизнь была посвящена «философскому уединению, рассмотрению природы и ученым созерцаниям».

В 1771 году при Московском университете, с целью разработки наконец единых и твердых правил русского языка было создано «Вольное российское общество». Среди 51 его действительных членов основную часть составляла университетская профессура. Но были и люди в нем не служившие, такие как философ Сергей Аничков[175], княгиня Екатерина Дашкова[176], Александр Сумароков[177], Денис Фонвизин[178], Гавриил Державин[179]. В эту почетную компанию в самом начале 1772 года был принят и Павел Григорьевич Демидов. Однако много времени русскому языку ему уделить не удалось. В том же 1772 году он вышел в отставку, получив в благодарность за 10‑летнюю службу чин статского советника, и сославшись на слабое здоровье, укатил на курорт в Спа[180]. Оттуда он перебрался в Германию, затем во Францию, Голландию. В Париже Павел купил у популярной актрисы мадмуазель Клерон за 65 979 франко, что по тогдашнему курсу равнялось 16 494 рублям, великолепно составленный кабинет, – коллекцию кораллов, состоявшую из 220 предметов. Следом он за 1236 франков приобрел коллекцию чучел кайенских птиц, добавил к ним редких животных и пресмыкающих, на которых потратил еще 2184 франка, все это тщательно упаковал и отправил в Москву. Груз был так велик и важен, что только его перевозка обошлась Павлу Демидову в 2000 рублей. На этом приобретение коллекций не закончилось. В Германии Павел Демидов купил собрание минералов, состоявшее из 200 образцов добытых в разных странах. В дополнение к нему он приобрел коллекции гарцских руд и другие на сумму в 6000 рублей. Уже дома он добавил к ним сибирские образцы, обошедшиеся ему в 2000 рублей.

Вернувшись в 1773 году в Россию, Павел Григорьевич окончательно обосновался под Москвой в своем любимом селе Леонове, где и предался тому самому «филосовскому уединению и созерцанию». Помогала ему в этом усиленная переписка с европейскими учеными мужами: Жоржем‑Луи Бюффоном[181], своими учителями Галлером и Геллером, и, конечно, Линнеем. Специально для него Павел описал обитавшую в Киргизии степную лису «корсака», ястреба «кобанца» и «красную астраханскую утку». Все эти описания великий ученый поместил в свои труды, оговорив их специальной благодарностью своему российскому другу и помощнику. Павел старался и сам внести в науку свою посильную лепту: до нас дошло 18 его серьезных научных трудов.

 

Его университеты

Павел Григорьевич, Московский, Ярославский, Киевский и Томский университеты

 

Начало XIX века в России вполне можно сравнить с порой шестидесятничества или перестройки, когда в наглухо закрытую при императоре Павле страну вдруг хлынул свежий воздух свободы. Вступивший на царство Александр I, своим манифестом от 8‑го сентября 1802 года, призвал россиян смелее проявлять частную инициативу и жертвовать средства на развитие страны. Павел подумал и, почти сразу, проявил и пожертвовал.

 

Павел Григорьевич Демидов

 

Уже через несколько месяцев после выхода манифеста он отправил министру народного просвещения графу Завадовскому[182] прошение:

«Сиятельнейший граф, Милостивый государь!

Внутреннее удовольствие, с каким читал я новый план всеобщаго просвещения в России, столь необходимая для благоденствия и славы народов, произвело во мне искреннее желание быть участником в сем великом намерении: а дабы лучше употребить предполагаемое мною пособие, сочел я нужным отнестись с сим к Вашему Сиятельству, как к особе, на которую угодно было Всемилостивейшему Государю нашему возложить сию столь важную часть государственнаго правления. Разсуждая, что человек не может употребить избытков своих лучше, как на вспоможение неимущим, отлагал я с давних лет часть доходов своих в пользу какого нибудь благотворительная заведения: и, считая, что просвещение есть первая степень благосостояния государства, предполагал употребить собранное мною на заведение или распространение какого нибудь ученаго места. Я вдов и бездетен; наследники мои, коим я впрочем оставляю все родовое имение мое, будучи сами богатее меня, не имеют нужды в моей помощи. При таковых обстоятельствах ныне, будучи поощрен несравненными щедротами Государя, милостиво призывающаго дворянство, споспешествовать истинно преполезным его намерениям, к распространению просвещения клонящимся, разсудил употребить двести тысячь рублей, в пользу существующаго уже Московскаго и предназначаемых Киевскаго и Тобольскаго университетов, назначая сто тысячь для Московскаго, а друия сто тысячь для Киевскаго и Тобольскаго. И как не тщеславие, а единое усердие ко благу общему есть пружиною сего приношения моего в пользу учащихся, я оставляю на волю Вашего Сиятельства распределить последния сто тысячь рублей, судя по тому, в котором месте и на что, с лучшею пользою они употреблены быть могут. Что ж касается до назначаемой мною для Московскаго университета суммы, желал бы я, чтоб капитал сей остался вечно в пользу онаго, с тем, что б половина процентов с онаго употребляема была на содержание нескольких студентов, часть на отправление одного достойнейшаго из них, по разсмотрению, в чужие края, дабы он, усовершенствовав знания свои в котором нибудь из лучших иностранных университетов, тем полезнее был для своего отечества, и часть на содержание одного из лучших профессоров Натуральной Истории и Минералогии. И пока важная сия часть наук дойдет у нас до большего совершенства, желательно бы иметь для оной профессоров иностранных, кои отличными своими знаниями известны ученому свету. Сверх сего, в пользу сего же университета предназначаю я, до смерти моей, библиотеку мою, которую собирал я нарочно с сим намерением; почему и наполнил ее всеми нужными для таковаго заведения книгами, коих большую половину, если нужда того потребует, могу отделить даже теперь, так же кабинет Натуральной Истории и Минц‑Кабинет, содержащий в себе медали и монеты почти всех европейских государств, и собрание разных художественных редкостей, что все, по нынешним ценам, стоит по крайней мере двести пятдесят тысячь рублей. Из недвижимаго же имения моего, самим мною приобретеннаго, отдаю я состоящую за мною в Ярославской губернии Романовскую вотчину, в которой по последней ревизии 1330 мужескаго пола душ [183], вечно в пользу назначенной в Ярославле гимназии, с тем, что б получаемые с оной доходы употребляемы были как на заведение оной, так и на содержание бедных той губернии дворян, с таким при том намерением, чтоб отличившие себя поведением и способностями на том же коште, по окончании наук в гимназии, были отправляемы в университет, и если кто окажется того достойным, в чужие краи. Если же, паче чаяния, сии предложения мои встретят затруднение, я принимаю смелость рекомендовать Вашему Сиятельству подателя письма сего, Московскаго главнаго народнаго училища учителя Дружинина, человека, по добрым качествам давно мне известнаго, котораго просил я дополнить мысли мои на словах, препоручив ему сделать Вашему Сиятельству и другое по части сей предложение, котораго я не осмелился изъяснить на бумаге. Предлагая все сие на благоразсмотрение Вашего Сиятельства, я счастливым себя сочту, если сие искреннее усердие мое ко благу общему заслужит внимание ваше, и удостоится одобрения несравненнаго Монарха, столь много пекущагося о благе своего народа. Сие есть единственное желание мое, котораго исполнение послужит не малым утешением при конце дней моих; в каких приятных мыслях с совершенным почтением и преданностию на всегда пребудет,

Милостивый государь, Вашего Сиятельства покорнейший слуга

 

Павел Демидов.

Марта 21 дня 1803 года».

 

О том, какую именно свою мысль боялся высказать в этом письме Павел григорьевич, можно узнать из записки, которую он написал уже специально для господина Дружинина:

«Милостивый государь мой, Петр Михайлович!

Сообщив вам мысли мои, касательно вспоможения, в пользу наук мною предполагаемаго, желал бы я прибавить к тому еще следующее: Известно вам, что я Романовскую свою вотчину отдаю в пользу назначенной в Ярославле гимназии. Но если бы мог я, не вышед из пределов благопристойности, сделать предложение, чтоб вместо оной завести в помянутом городе университет, желал бы я, что б сия вотчина осталась тогда в пользу онаго, к которой присоединил бы я и Углицкая свои деревни, в коих по последней ревизии состоят 2240 душ, с тем, чтоб доходы с оных были вечно в пользу онаго; и сверх того – сто тысячь рублей чистыми деньгами на заведение онаго. Покорно прошу не оставить без надлежащего внимания сию материю. Вместе с сим желал бы я, чтоб сии сто тысяч, для перевода оных куда следует, позволено мне было внести в какое нибудь казенное место здесь в Москве. Чтож касается до библиотеки и кабинета, кои, как вы знаете, предоставляются мною в пользу Московскаго университета, не худо бы, чтоб кто нибудь из господ профессоров онаго заблаговременно познакомился с оными, дабы они на всякой случай были ему известны.

Равно, если вы еще что придумаете к пользе моих намерений, кои вам известны; пожалуйте не оставте без замечания, в какой надежде совсем усердием честь имею быть,

Милостивый государь мой,

Ваш покорный слуга Павел Демидов».

Ответ был получен, с учетом бюрократических процедур, практически немедленно.

«Милостивой государь мой, Павел Григорьевич!

С коликим благоволением Государь Император внимает расположению вашему благодетельствовать училищам, удостоверитесь в том из Высочайшаго рескрипта к вам, который имею честь провождать сим. Подвиг ваш знаменует побуждение души благородной, души восхищающейся отечественным благом. Внушить всем слава и сохранить потомственная признательность высокой примерь, вами подаваемый, до коликой степени имееть Россия сынов добродетельных и приверженных к общественной пользе. Се мои почтительныя чувства к лицу благотворителя наукам, не будут иныя и благодарнаго ему отечества! Остается мне коснуться обряда, каков предлежит ко исполненнию достохвальнаго вашего намерения. Хотя в том ваше ко мне отношение уже было представляемо Государю Императору и удостоилось Высочайшаго благоволения, но еще надобно вам безпосредственным письмом просить Его Величество об утверждении училищам, в неподвижную пользу их всех тех приношений, о коих изложили вашу волю в письмах своих ко мне и к г. Дружинину. Таким образом соделается Акт вашего благотворения, и Государь утвердит оный в непреложное исполиение всех предназначений. По званию моему я предварю вас, Милостивый Государь мой, относительно гимназии Ярославской, которой вы прибавляете 100.000 рублей и 2240 душ к предназначенной в 1330 душах деревне, есть ли оная возвышена будет в университет.

При толикой от вас помощи не будет никакого препятствия образовать сие училище в степень вашему желанию соответственную, заведя в оном класс наук университетских; придается и проименование оному в незабвенную память благотворителя. Не смею вам предложить; но за то отвечаю, кто Государь Император принял бы то со благоволением, естьли бы вы преклонились взять на себя звание попечителя над сим училищем, которое возрастет от ваших щедрот; ибо кто мог предложить Отечеству таковыя жертвы, тот может и устроить предмет оных наилучшим образом. Университет Московской, которой стараемся поднять и поставить новым образованием по примеру таковых, процветающих в Европе, ознаменует и сохранить память ваших ему благодеяний, учреждением кафедры, назвав оную вашим именем, как вспомоществуемую кабинетами, от вас данными. Иностранные профессоры, стяжавшие знаменитость в учении, уже призываются в оный.

Вы желаете, чтоб с вашею библиотекою и кабинетами кто нибудь из профессоров заблаговременно познакомился. Предаю в вашу волю указать мне таковаго, который угоден был бы вам из настоящих Московскаго университета, я предпишу ему исполнять вашу волю. Конечно и весьма нужно для переду сочинять каталоги вашей библиотеки и прочих кабинетов, которые будучи подписаны вашею рукою, представляли бы доказательство целости их и всю верность против ваших на оныя распоряжений. Что касается до сумм, которыя вы располагаете в благодеяние многим училищам, то к тому ближайшее средство положить оныя в воспитательной дом вечным капиталом, назнача доход от процентов по мере капитала, каждому месту определеннаго; а доколе приспеет время к открытию университетов в Киеве и Тобольске, то капиталы сим училищам от вас определяемые расли бы обращением своим без прикосновения к оным.

Изясняю мысль мою собственно, и токмо в удовлетворение вашего о том требования, предоставляя впрочем произволению сердца вашего действовать во благо собственно вами избираемое.

Делающий добро единственно для самаго добра хотя не взыскивает, чтоб имя его отзывалось далее сердец им облаготворенных, но голос признательности не удержит ваша скромность, чтоб не был сдышан повсюду.

Весьма приятно для меня расположение ваше к г. Дружинину, который под управлением моим образовался в учении. Я имел удовольствие познать в нем те качества, по которым он приобрел ваше благоволение к себе [184].

Пребываю с отличным почтением, вашим, милостивый государь мой, покорным слугою – Граф Петр Завадовский.

Апреля 8 дня 1803».

После получения этого письма Павел Григорьевич, не мешкая, составил требуемое прошение уже для самого императора Александра I:

«Всемилостивейший Государь!

Удостоясь получить отличное благоволение, какое Вашему Императорскому Величеству, по благости своей, угодно было изъявить мне Высочайшим рескриитом своим, спешу принести наичувствительнейшую благодарность всещедрому монарху, столь милостиво воззревшему на усердие своего подданнаго, и в полной надежде на совершенное благоволение, принимаю смелость повергнуть к престолу Вашего Императорскаго Величества следующую просьбу мою.

С давних лет помышлял я уделить часть от избытков имущества своего на какое нибудь человеколюбивое заведение; а, любя науки и почитая просвещение первым основанием благосостояния государства, сильнейшее мое желание всегда было споспешествовать распространению оных. Величайший и несравненный пример Вашего Императорскаго Величества, открывающий путь ко всеобщему просвещению в России возбудил во мне непреодолимое желание произвести в самое действие то, о чем помышлял я несколько лет. 3 578 душ, в Ярославской губернии за мной состоящия и самим мною приобретенныя, и 300 000 денег есть приношение назначенное мною при жизни моей в пособие на заведение училищ. Вашему Императорскому Величеству угодно уже было одобрить мои намерения, и я, будучи ободрен Императорским словом, принимаю смелость повергнуть на Высочайшую конфирмацию следующее распоряжение мое:

Известно мне, сколь великое число неимущаго дворянства в губернии Ярославской имеет нужду в таком заведении, в котором бы оно, с малыми средствами, могло приобресть все ти познания, кои образуют разум и сердце. Принимаю смелость просить Ваше Императорское Величество, дабы Высочайшим указом Вашим повелено было назначенную в Ярославле гимназию возвысить в такое училище, которое бы имело одинаковую степень с университетами, и все преимущества онаго, заведя в нем класс наук университетских. И если сия всеподданнейшая просьба моя удостоится Высочайшаго благоволения, отдаю я, в пособие оному, ныне же, как на содержание профессоров, так и другия по училищу надобности, за исключением некотораго числа дворовых, все помянутыя 3,578 душ, на таком же основании, какое с волею Вашего Императорскаго Величества и выгодами училища может быть согласно, прося утвердить оныя Высочайшим Вашим указом в вечную и неподвижную пользу онаго, и сверх того 100 000 денег, желая, чтобы сумма сия, будучи положена в какое нибудь государственное место, осталась вечным для него капиталом, и училище пользовалось одними доходами, употребляя их не иначе, как на содержате неимущих той губернии дворян и другого состояния людей. Если же между ими встретятся такие, кои редкими своими дарованиями обратят особливое на себя внимание, таковых благоволено б было отправлять и в чужие краи.

…

Всемилостивейший Государь! Се – жертва усердия моего ко благу общему! Милостивое воззрение Ваше на усердное приношение мое есть единая награда, которой ожидаю от престола Вашего Императорскаго Величества».

Прошение это было подано 29 апреля, а 6 июня на нем появилась Высочайшая резолюция, начертанная лично императорской рукой: «Быть по сему». Что по‑нашему значит: «Одобряю». Такую полезную, идущую снизу иннициативу следовало поддержать, и Александр тут же велел издать указ сенату:

«Отличные подвиги граждан, содействующих великому благу отечества, должны пребыть незабвенны от рода в род. Потому, утвердив благотворительное распоряжение статскаго советника Демидова, который приносить в дар училищам от своего имущества деревни в 3 578 душ, денежный наличный капиталь в 300 000 рублях, знатную библиотеку и кабинеты натуральных художественных редкостей, также медалей, собранные большим иждивением, повелеваем:

1) Выбить золотую медаль с изображением на одной стороне лица Демидова, а на другой поставить приличную надпись, означающую его действие (решено было напечатать «За благотворение наукам», – В. Ч.). И таковую медаль, как залог общей признательности, вручить ему, Демидову, в Москве, в общем правительствующаго сената собрании.

2) Предав тиснению прилагаемое при семь прошение, издать оное во всенародное известие, дабы добродетель, достойная почтительнаго внимания, явлена была пред лицом отечества.

3) Привести в исполнение все распоряжения, самим благотворителем учиненныя, в точной сообразности с его волею, возложить на министра народнаго просвещения».

В дополнение к этому император приказал Государственному совету подумать над тем, как еще наградить человека за столь полезное начинание. По этому поводу в его недрах возник небольшой спор, который предоставили решать царю:

«Министр просвещения внес копию с Высочайшаго указа, даннаго Статскому Советнику Демидову, и прошение, коим посвящает он в пользу училищ 5.578 душ в Ярославской губернии, 300 000 капиталу, библиотеку, кабинеты натуральной истории, медалей и художественных редкостей. Министр просвещения, внося сии бумаги, обявил Высочайшую волю, чтоб Совет назначил достойное таковых пожертвований награждение.

Совет полагает, что Статскому Советнику в награду столь важнаго на пользу общую Демидову приношения, прилично будет, по примеру обер‑камергера графа Шереметева, пожаловать орден Св. Владимира 1‑й степени и медаль с портретом его и приличною надписью. Действительный Тайный Советник Трощансюй мыслить, что не уменьшая цены приношения сего, нет однако же основания назначить ему именно тоже награждение, какое дано обер‑камергеру графу Шереметеву; что ежели сему последнему назначен был орден 1‑й степени, то сие потому, что по чину его и при ордене Святаго Андрея не вместно бы было пожаловать ему орден 2‑й степени; что по сему Статскому Советнику Демидову, не имеющему никакого ордена, весьма избыточно и прилично будет пожаловать Владимира 2‑й степени и медаль».

Царь велел не мелочиться и наградить жертвователя орденом 1‑й степени. Для того чтобы понять, насколько это была высокая награда, надо знать, что по законам российской империи ордена давались в строгой очередности и к каждому прилагался набор определенных льгот. «Перескакивания» через ступень случались чрезвычайно редко и требовали веских оснований. Чтобы получить Святого Владимира 1‑й степени, состоявшего из носимой на левой стороне груди звезды и большого креста на ленте через правое плечо, надо было получить по порядку: Святую Анну 3‑й степени, Святую Анну 2‑й степени, Святого Владимира 4‑й степени, Святого Владимира 3‑й степени, Святую Анну 1‑й степени, Святого Владимира 2‑й степени и Святого Александра Невского. Святой Владимир 1‑й степени сопровождался государственной пенсией в 600 рублей в год, что соответствовало окладу высокопоставленного чиновника, а присваивался он чинам не ниже Тайного Советника, что соответствовало генерал‑лейтенанту. За вторую степень пенсия была вдвое ниже, присваивали его начиная от Статского советника (бригадир, между полковником и генерал‑майором), да и вместо широкой плечевой была скромная шейная лента.

Спустя 2 года в Ярославле было открыто Демидовское «лиц всех свободных состояний» (то есть, не крепостных) училище высших наук. Административно оно подчинялось непосредственно ректорату Московского университета, обучение так же велось по университетской программе. Выпускники после прохождения полного курса получали чин коллежского регистратора, что давало им право, независимо от происхождения, на личное дворянство. Согласно уставу училище занимало «первую ступень непосредственно после центральных университетов, в Империи существующих», диплом же его с 1811 года вообще был приравнен к университетскому. Правда, изначально в нем обучалось всего 35 студентов, но к 1822 году их число достигло уже 109 и продолжало год от года расти. В 1833 году оно было преобразовано в Демидовский лицей, а в 1868 – в Демидовский юридический лицей, высшее учебное заведение с 4‑летним сроком обучения. Теперь уже его выпускники получали не коллежского регистратора, а, минуя сенатского регистратора, сразу губернского, а при хорошей успеваемости – и коллежского секретаря (что в армейской иерархии соответствует целому капитану). Сейчас мы знаем это заведение как Ярославский государственный университет. В 1995 году ему было присвоено имя Павла Григорьевича Демидова.

В Московском университете, которому Павел пожаловал 100 000, в ноябре 1804 года при отделении физических и математических наук была создана специальная «Демидовская кафедра» натуральной истории. Содержалась она за счет части получаемых с капитала доходов. Киевский университет, на который Павел отписал 50 000 рублей, открылся в 1833 году. К тому времени демидовский взнос вырос почти вдвое и составил 99 750 рублей. А вот Тобольский построен так и не был. В 1881 году, когда стало окончательно ясно, что ждать его не стоит, деньги, а их уже стало 190 000, передали университету Томскому. Практически, по списку в алфавитном порядке. В актовом зале нового учебного заведения по высочайшему распоряжению был вывешен портрет «благотворителя общественного просвящения – П. Г. Девидова».

Для размещения подаренных Демидовым коллекций в Московском университете были выделены три залы. В первой располагались коллекции насекомых, раковин и минералов. Во второй – раковины не поместившиеся в первой зале, коралы, чучела животных и рыб, морские растения и египетская мумия. В третей размещалась подаренная библиотека.

В мае 1805 года Павел Демидов преподнес университету еще два подарка на сумму примерно 10 000 рублей: астрономаический экваториал, – особый вид телескопа, – работы английского мастера Шорта и орган «для употребления в торжественных случаях. Власти оценили и этот подарок: даритель получил «Высочайшее благоволение» и чин Действительного статского в придачу. Еще через год последовал новый подарок – Минц‑кабинет, состоявший из нескольких тысяч монет и медалей. Чуть позже он передал 22 000 рублей для покупки в Харькове дома для института благородных девиц, а в 1812 году передал 1000 рублей на ярославский дом призрения ближнего.

Говорят, что Павел был прост и скуповат. Что дворовым он платил мало «чтобы они трудились не предаваясь гибельной праздности», что у него на пропитание в месяц уходило 6–7 рублей, хотя в последнее поверить весьма трудно. Любимыми его словами были: «Всякий должен довольствоваться чем его Бог благословил».

Прожил Павел Григорьевич долгую жизнь и умер в своем любимом селе Леонове на реке Яуза в 82 года. Похоронили его в Московском Спасо‑Андрониевском монастыре.

В 1829 году в Ярославле Павлу Григорьевичу Демидову был поставлен памятник – бронзовая колонна высотой 12 метров на гранитном пьедестале. После революции памятник переплавили, но в 2005 году его воссоздали и поставили на прежнем месте – на Ильинской площади города.

Соликамский ботанический сад Григория Демидова, доставшийся в наследство его старшему сыну Александру в 1772 году был продан местному заводчику Турчаниновы, тоже увлекавшемуся растениеводством и уже имевшему свой ботанический сад, только абсолютно научно не структурированный. За несколько лет до этого Прокофию Демидову удалось перевезти отсюда к себе в Москву наиболее ценные из посаженных Григорием пород. В 1810 году сад был разделен между наследниками Турчанинова и прекратил свое существование.

Сам же Александр постепенно дорос до чина действительного статского советника, принимал участие в крупнейшей уложенной комиссии 1767 года, занимавшейся систематизацией нового свода законов империи. Женился на дочери обер‑говмаршала, то есть начальнике хозяйственного отдела управления делами администрации императрицы, Прасковье Матвеевне Олсуфьевне, родившей ему двух сыновей, Григория и Петра и дочь Софью. Дочь вышла замуж за графа Головкина и превратилась в кавалерственную статс‑даму. Сыновьям от отца досталось 9 металлических заводов. Григорий женился на княжне Екатерине Лопухиной, был флигель адъютантом лейб‑гвардии Конного полка, действительным камергером, гофмаршалом, гофмейстером. Сын его Петр Григорьевич (1807–1862) дошел до генерала‑адьютанта, а его сыну, генерал‑майору Николаю Петровичу (1836–1910) было разрешено именоваться «светлейшим князем Лопухиным‑Демидовым», с правом перехода этого титула к старшему в роде из потомков.

Младший сын Александра Демидова Петр женился на Екатерине Алексеевне Жеребцовой, дослужился до Тайного советника, а сыновьям своим, Акинфию и Алексею, передал 5 заводов. Еще у Петра и Екатерины были три дочери, Александра, Екатерина и Елизавета. Младшая, Елизавета Петровна, издала две книжки: «Духовная ода и песни господина К. Ф. Голдерта, переведены в прозе некоторою благородною девицею» (1782) и «Время не праздно провожденное в чтении, или полезныя повествования разных писателей, собранныя и переведенныя девицею Елизаветою Демидовой» (1787). Обе книги посвящены «Дражайшим родителям».

 

Чугунный кулак