Рекорды благотворительности и Нескучный сад

Будучи «самодуром» и жестоким ростовщиком, он стал и крупнейшим из Демидовых благотворителем. На первый в России Московский Сиропитательный (от «сирот питать») дом, учрежденный Екатериной II, он пожертвовал 1 107 000 рублей серебром, что в пересчете на ассигнации составляло 3 874 000. При этом он заявил, что императрица тем домом «многие беззакония и зверские злодейства предупредила и отвратила», имея в виду частые случаи убийств незаконнорожденных детей. Теперь их можно было не убивать, а просто сдавать в приемник. Из своего пожертвования он велел отделить 205 000 рублей для устройства при этом «сиротском доме» Коммерческого училища, где на постоянной основе должны были обучаться сто мальчиков из купеческих семей. Правда, сами купцы побаивались отдавать детей в престижный «интернат». Сам Демидов по этому поводу жаловался в письмах мадам Рибас: «А я так я купцам губы мажу; да такия головы (глупые, – В. Ч.): думают, будто дети вечно к ним не возвратятся. Хоша план видит, да как баран головой трясет… А со спесивыми улаживаюсь всякими пристойными неправдами, и будто несколько подаются и из Ярославля обещали привесть». В другом письме, к зятю Хозикову, Прокофий писал «Я, мой батюшка, о моей радости тебе доношу, что Бог меня благословил двух детей богатых отцов в коммерческое училище принять…. Один 6 лет, а другой 11, который русскую, немецкую, арифметике уже выучился и говорит изрядно не много и по французски. …Меня, государь мой, богатый много порадовал. Как его сын выдет и будет в чужих краях, отец пожелает, чтоб там российская контора завелась. Тогда‑то богатые купцы жалеть будут о глупости своей»

После пожертвования императрица Екатерина сразу произвела его, не имевшего до того чина, сначала в Статские, чтобы «ознаменовать пред целым светом признательность свою к благонамеренным его подвигам», а потом и в Действительные статские советники, что соответствует нашим званиям полковника и генерал‑майора соответственно. Вместе со статским, он получил еще и медаль с изображением поднимающей с земли младенца женщину, и с надписью: «И вы живы будете». В грамоте о награждении медалью было написано: «Императорский Московский воспитательный дом, есть дом милосердия и человеколюбия христианскаго. Учрежденный в нем опекунский совет за первый долг себе почитает прославить в свете, сколько возможно неувядаемым знаком, сию Монархини нашей щедроту. И для того за оказываемый и вами дому сему благодеяния, в знак своего признания подносит вам медаль, изображающую Ея Величества теплую веру в Бога и к сиротам милосердое призрение».

Было у него и еще множество более мелких крупных пожертвований. В 1770 году Прокофий перечислил на учреждение при Петербургском воспитательном доме госпиталя для бедных рожениц 20 000 рублей. В своем прошении о принятии его в общество Императорского воспитательного дома, он описывал свои заслуги перед так: «… для государственнаго блага и в пользу общества… услуги свои и до ныне и именно:

а) в Москве, зачатое при том доме оставшееся каменное строение строить, по Высочайше апробоваиным чертежам своим иждивением.

б) В силу публикованнаго от опекунскаго совета в 1770 г. об открытии воспитательнаго в С.‑Петербурге дома объявления при оном госпитале для сирых и не имущих родильниц 20.000 руб. от него (читай – «от меня», – В. Ч.) дано, и на оной сумме надлежащее установление основано,

в) Определить он для ста мальчиков в безпрерывное и на вечныя времена продолжаемое содержание из купеческих детей для обучения коммерции 205.000 рублев, на котором его иждивении оное комерческое воспитательное училище при том же доме, но Высочайшей Ея Императорскаго Величества конфирмации с представляемою апробациею от разсматривающих оный план уполномоченных особ и заведено, за что он в 1772 году именным Ея Императорскаго Величества всевысочайшим указом в статские советники всемилостивейше пожалован, о чем и всей публике знать дано».

11 января 1779 года Прокофий Акинфиевич передал Московскому университету 10 000 рублей, а когда узнал, что на ежегодном собрании один из студентов публично поблагодарил его за этот подарок, так обрадовался, что тут же перевел еще 10 000. На полученные деньги в унивеситете был организован «Демидовский пансион», на проценты с которого содержалось шесть «недостаточных» студентов. Вроде бы 20 000 для такого богача, как Прокофий Демидов – смешная сумма, однако на вывешеных в 1822 году в Университете благодарственных досках его имя было написано в первых рядах.

Главному московскому народному училищу Демидов подарил 5000 рублей, а, когда увидел, в каком ужасном здании оно находится, купил для него за 10 000 рублей дом. Зятю своему он писал об этом: «Можно сказать, хоша на курячъих лапках куратор основал, да слава Богу хорошо. Жаль, что тесно. Благородное общество для ученья отдают детей, и в тесноте обучаются. И тех ради нуждов, я прикупил домишко за 10 тысячь и сегодня отослал».

Когда Екатерина II поручила Матвею Казакову начать проектирование нового здания для Московского университета, Прокофий заявил, что желает построить его «своим иждевением» и выделяет для этой цели полтора миллиона рублей. Он даже выбрал площадку для строительства. Однако императрица эту иннициативу Демидова не поддержала, поскольку ей не понравилось предложенное им место: Воробьевы горы.

Всего, как было подсчитано в 1841 году его внучатым племянником Анатолием Николаевичем, Прокофий Акинфиевич за жизнь «наблаготворил» на 4 282 000 рублей ассигнациями. Но одной благотворительностью его полезная деятельность не ограничилась.

Прокофий Демидов, как уже говорилось, с детства питал страсть к ботанике и мечтал на склоне лет заняться садоводством. В 1756 году он купил большой сад на берегу Москвы‑реки. В глубине его он построил по проекту неустановленного архитектора великолепный, просторный дом, а сам сад засадил диковинными растениями. Сад свой он просто обожал, и каждую свободную минуту посвящал ему, сам сажал привезенные из‑за границы диковинные растения, сам их окапывал, сам поливал. Хотя, конечно, работал над ним не один. Одному такую махину было не осилить: около 60 гектар территории, более 2000 видов растений. Только выравниванием его территорию перед засадкой занималось более 700 человек, само же выравнивание заняло 2 года. В повседневном уходе за садом Демидову помогали четыре главных садовника и множество подсобников. На дошедших до нас портретах Прокофий изображен где с цветочным горшком, где – в саду с лейкой. Выращивал он практически все, что смог достать и насадить, от примитивного лука до суперэкзотических ананасов. Для последних был поставлен специальный парник в южной части сада, а созревшие плоды продавали всем желающим по рублю за штуку. В составленном Прокофием уже в старости каталоге своего сада он писал, что любит ботанику за ее удивительную способность «возбудить удивление о премудрости и величестве Божием. …Сотворение его толико хитро, что человеческаго разума не достает к открытию всего. Ежели, например, делать наблюдение чрез микроскоп собранных некоторых семян, хранимых в продолговатых скляночках с одного конца на другой, то скрываются в них столь чудныя подобия, иногда похожия на насекомыя или на иныя одушевленныя вещи, иногда кажутся в совершенном виде съедомых плодов, так что разность их восхищает разум». Московский сад у Демидова был не один, кроме него были еще Соликамский, совместный с братом Григорием, и два Тульских. И о них Порфирий тоже весьма заботился, хотя, конечно, не в такой мере, как о первом. К сожалению, до нашего времени эти три сада не дошли.

Через год после смерти Прокофия его супруга предложила, ссылаясь на устную волю почившего, передать великолепный деидовский сад Московскому университету, но тот от дара отказался: расходы на его содержание показались учебному заведению чрезвычайно высокими.

Возможно в честь устроителя, посаженный не скучным Прокофием сад получил в 1840 году название «Нескучный». И гулять в нем сейчас любят не только москвичи. А в шикарном здании в глубине сада расположился Президиум Российской Академии Наук.

Скончался чудак‑Пронька то ли 1, то ли 4 ноября, сейчас точно сказать сложно, 1786 года. Лет ему от роду исполнилось 77, а похоронили его в Москве, в Донском монастыре.

Несмотря на все старания Прокофия потратить и раздать как можно больше денег, детям его достался в наследство все‑таки весьма солидный капитал. Разделив его по‑братски, Акакий, Лев и Аммос Прокофьевичи, в почтение памяти отца, подарили Московскому университету богатейший гербарий, который тот собирал почти всю жизнь, и большую часть его библиотеки. Они уже были настоящими дворянами. Заводы и прочие виды предпринимательства их не интересовали в принципе. Прокофьевичи служили в гвардии, а после отставки добивались чинов, званий и наград на государственном поприще. У всех троих были большие семьи. Женатый на княжне Марии Никитичне Щетининой Акакий имел двух сыновей и четырех дочерей. Льву Прокофевичу жена, Евдокия Васильевна, подарила шесть сыновей и пять дочерей.

Из его сыновей своими прогрессивными взглядами наиболее отличался родившийся в 1769 году Василий Львович. В 1788 году он, проходя морскую службу на фрегате «Мстиславец», участвовал в битве у острова Готланд[160]. После чего был переведен на Черноморский флот, где под командованием контр‑адмирала Ушакова[161] на корабле «Вознесение Господние» воевал с турками. Дослужившись к 1895 году до звания капитан‑лейтенанта и уйдя в отставку, Василий Львович поселился в своем имении Быковка Васильевского уезда Нижегородской губернии. Тут он предался общественной деятельности на благо уезда и просвященному сельскому хозяйству. Отставному капитану явно доставляло удовольствие доводить быт подведомственных ему крестьян до идеала. Крепостным у него были даны невиданные свободы, а в любом трудном случае добрый барин всегда помогал когда деньгами, когда зерном, когда скотиной. Хозяйство цвело, крестьяне цвели, амбары ломились от запасов хлеба, во всех крупных деревнях были отстроены пожарные части. С желающих выкупится на волю, хозяин лишнего никогда не брал, более того, он образовал особый фонд, воспользовавшись которым крестьянин мог легко выкупить свой надел. Особо же отличившихся Василий отпускал на волю и просто так, в «знак награждения за труды». И никто из освобожденных, даже из подавшихся в мещане или в купечества, не оставлял доброго барина. Память о нем в тех селах до сих пор передается из рода в род. Умер Василий Львович глубоким стариком, дожив до 93 лет. Это не удивительно, ведь о его добром здравии молились более 1000 человек.

Об еще одном Львовиче, Лавре Демидове, замечательные воспоминания оставил один из его соседей, некто В. Селиванов. Лавр Львович имел дом на окраине Москвы, недалеко от Сокольников, на улице Ольховцы. В доме этом царил идеальный, просто исключительный порядок. Заметив даже муху старенький уже Лавр посылал всю дворню воевать с ней до полного истребления. Во дворе бегало, резвилось и всюду совалось до дюжины мелких шавок, за звонкие голоса прозывавшихся «позвонками». Любого вошедшего они встречали таким звонким лаем и таким усиленным путаньем под ногами, что хоть и не наносили ему никакого вреда, но заставляли останавливаться, не дойдя до дверей, и дожидаться, пока кто‑либо из дворни не проведет его к крыльцу. Особую же старсть он питал «к лошадкам». Манеры Лавра Львовича часто смешили окружающих, но ему это было все равно, так как жил он, по словам Селиванова «для себя».

«На страстной неделе, все обитатели Ольховской улицы ходили к службам в приходскую церковь Покрова, говели.

– Вы разве не говеете? – спросилъ мой отецъ Лавра Львовича, когда возвращался отъ обедни, и встретивъ его на улице, гонявшаго на корде лошадь.

– Нельзя‑с, – отвечалъ он, – у меня‑с три лошади стоят с развязанными на блоки хвостами, англезируются‑с. Это очень опаспо‑с, хвостъ можетъ зарости на сторону‑с…. я из конюшни почти и не выхожу‑с, там я и сплю, и чай пью‑с, и обедаю. Чтож‑с, пойдешь в церковь, будеш думать о хвостах… нельзя‑с.

Когда открылась Николаевская железная дорога, и из всех прежних обитателей Ольховцев едва ли не один Лавр Львович оставался еще в живых и не покидал этой улицы, выехал раз и он посмотреть на невиданное движение. Стал, на полверсты от дебаркадера, возле дороги, на ровном месте, и когда тронувшийся поезд поравнялся с ним, он пустился скакать в перегонку.

– Нет‑с, не обгонишь, – говорил он после, – не обгонишь‑с. Лошадь, знаете, устает, а машина идет себе все шибче‑с и шибче»

Аммос, как и старший брат, женился на княжне Анне Никифоровне Вяземской. У них было два сына и три дочери, одна из которых, Наталья Аммосовна, была выдана не за абы кого, а за князя Егора Максимовича Мещерского.

Плоды просвещения