Смена поколений и дворянство

 

И все‑таки, несмотря ни на что, несмотря на оклеветание Татищева, несмотря на явное противостояние казенным заводам, несмотря на доказанные факты взяток, несмотря на доносы многочисленных фискалов, несмотря упорное нежелание плавить медь, несмотря на многие другие провинности, каждая из которых другому человеку могла стоить жизни, Петр любил Никиту Демидова и явно покровительствовал ему до самого конца своей жизни. В августе 1722 года, находясь в Персидском походе, император писал своему сибирскому комиссару: «Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону, велит ли бог видеться? Для чего посылаю к тебе мою персону: лей больше пушкарских снарядов и отыскивай по обещанию серебряную руду». Как мы уже говорили, персоной, то есть миниатюрным портретом царя, оправленным в золотую, укаршенную бриллиантами рамку, удостаивались чести быть удостоенными лишь самые близкие к Петру люди. Это было даже выще, чем орден, который можно было выслужить, это было воплощенное в материальную оболочку само доверие царя купить или тупо выслужить которое было невозможно.

В то время нестарый еще 50‑летний император уже тяжело болел. Судя по дошедшим до нас описаниям симптомов, таким, как сильные головные боли, понос, частые судороги, император страдал от камней в почках и связанной с ними уремией – самоотравлением организма происходящим потому, что почки теряют свою работоспособность и перестают выводить из организма отравляющие его вещества. Временное облегчение приносили поездки на те самые, построенные де Генниным водные курорты. Лейб‑медик царя Лаврентий Блюментрост[126] категорически настаивал, чтобы царь хотя бы на время оставил государственные дела, и уделил бы пару лет серьезному лечению, но для Петра это было просто неприемлемо. Чувствуя, что долго он так не протянет, царь в том же 1722 году принял новый закон о престолонаследии, который поверг в шок вся страну. Во все времена, при всех царях в России было принято передавать монаршую власть по прямой линии от отца – сыну. Только в редких случаях, когда после царя детей мужского пола не оставалось, разрешалось призвать на царства его дочь или еще кого‑то, но только из царствующей фамилии. Петр же вдруг посчитал, что император имеет право объявить своим наследником любого понравившегося ему достойного человека. В указе он четко разъяснял свою позицию: «… чего для благоразсудили сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующаго государя, кому оный хочетъ, тому и определить наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменитъ, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имея сию узду на себе». В конце 1724 года приступы болезни несколько ослабли, и Петр отправился осмотреть строившийся Ладожский канал, на который возлагал большие надежды. Возвращаясь домой в январе 1725 года, он полез в холодную зимнюю воду для того, что бы помочь столкнуть с мели бот с солдатами, после чего болезнь резко обострилась. 17 января Петру стало так плохо, что он приказал, чтобы в соседней комнате оборудовали походную церковь, в которой в постоянной готовности всегда находился бы священник. 22 января царь исповедовался, 27‑го – подписал широчайшую амнистию для всех осужденных на смертную казнь или каторгу, за исключением убийц и разбойников‑рецедивистов. В тот же день он, мучаясь от непереносимых приступов боли, потребовал себе перо и бумагу, но смог своей рукой написать только два слова: «Отдайте все». Послали за дочерью Петра Анной, которая должна была под диктовку записать последнюю волю отца, но когда она явилась, он уже впал в забытье. Император скончался в начале шестого часа утра 28‑го января 1725 года. По решению Сената в тот же день управление страной взяла на себя вдовствующая императрица Екатерина I.

Никита пережил своего царственного друга всего на несколько месяцев. Весной он приехал к сыну в Невьянск, где пробыл до осени. Здесь он тяжко заболел и решил отправиться в родовое гнездо – Тулу. Дорогой почти семидесятилетнему, полуслепому уже старику становилось все хуже и вскоре после прибытия на свой тульский завод, 17 ноября 1725 года Никита Демидович Демидов оставил этот мир.

Незадолго до смерти Никита успел сделать для императрицы Екатерины дорогой подкарок, который она скорее всего не получила. На своих заводах он произвел для устройства системы фонтанов в саду повелительницы большую партию труб и отправил их водным путем в Санкт‑Петербург. Что с ними случилось мы можем судить по письму, отправленному генерал‑полицмейстером Девиером[127] к князю Меньшикову: «тульскаго комисара Никиты Демидава прикащик Алексей Попов просил нас, чтоб сим моим прошением вашу светлость утрудить, ибо некоторым несчастием учинилось хозяину его Никите Демидову не малая трата, а именно в желаемых поставить в сад Ея Императорскаго Величества фантанных труб полонуло в Ладожском озере тысячь 18 или на 20, а для способа и вытаскивания тех труб изыскали здешнего гарнизону Бузольцова полку солдата Герасима Тюрина, который те трубы вытаскать обещает, а за тот его труд прикащик желает дать заплату по договору; но токмо оной солдат без дозволительного вашей светлости указу отлучиться не может, а дабы благоразумием вашей светлости оной Тюрин ради вытаскивания тех труб был уволен». Судя по тому, что больше нигде означенные трубы не упоминаются, либо Меньшиков не уволил из армии ценного кадра для спасения уже практически царского имущества, либо Тюрину так и не удалось справиться с заданием.

Похоронили Никиту в Туле, в Чулковой слободе, под папертью Христорождественской церкви, которую в городе называли чаще «Демидовской». На чугунном надгробье Акинфий Никитич приказал написать: «Предел Бога положил еси, что волею Всевышняго Бога человек сей переселился от сего суетнаго света и отъиде ко Господу в лето от Р. Х. 1725, Ноября в 17 день в 9 часов пополудни в 20 минут. Положен сей гроб на память его; а прожив в законе Господни, испытуя заповеди Божии именуемый Никита Демидович прозванием Демидов, родился в граде Туле в лето от Р. Х. 1656 года, марта в 26 день, имея жительство в Оружейной слободе и железных тульских заводах; именовался чином до 1701 года кузнец оружейнаго дела мастер. И в таком чину был 51 год; потом за знатную его службу, за неусыпный его труд в произведении, как железных и медных, так к пользе всему нашему Российскому государству многих воинских и прочих припасов, и кованнаго железа, именным указом в каммиссары пожалован, и был в том чину даже до часа смертнаго лет 17 и 10 месяцов и 11 дней. Представился в вечное блаженство на помянутых своих тульских заводах; и поживе всех лет 69 и 7 месяцов и 12 дней, и погребен на сем месте помянутаго года, ноября в 20 день. Сочинял сие сын его, по нем наследник, Акинфий Демидов».

Через три года вдова Никиты, Евдокия Демидова подарила церкви отлитый в память мужа 53‑пудовый (870 килограмм) колокол, на котором было написано: «Лит сей колокол в Москве по обещанию и по приказу Госпожи Евдокее Федотовне Демидовой для вечнаго поминовения супруга ея каммисара Никиты Демидовича Антюфьева и в память фамилии своей. А от оной супруги своей Каммисар Никита Димидович по смерти своей погребен телом в Туле в Оружейной слободе при церкви Рождества Христова. А мысль свою он желает в вечном успокоении пребывать до втораго Христова пришествия в Сибири близ Невьянских железных и медных ево заводов на Высокой‑Горе, нарицаемой Шуралинской. А вылит оный колокол из меди означенных сибирских собственных заводов помянутого каммисара Никиты Демидовича сына его старшаго законнаго наследника господина Иоакинфия Никитовича Демидова 1728 года, месяца декабря в 20 день. Весу 53 пуда не вступно. Лит сей колокол в Москве мастером Иваном Маториным». Почему наследники не выполнили это желание Никиты и не похоронили его на Урале, мы сейчас можем разве что только догадываться.

Поскольку младшим сыновьям, Григорию и Никите отец выделил долю еще при жизни, основными наследниками были только его жена Евдокия и сын Акинфий, который и получил практически все отцовское имущество. А точнее, не почти все, а вообще все. По закону Евдокии, как вдове, при любом раскладе причиталась четверть от имущества покойного мужа. Когда спустя год после смерти отца Акинфию, по какой‑то надобности, потребовалось переписать на себя доставшиеся его матери земли, купленные Никитой в Тульском и Дедиловском уездах, чиновники, совершенно естественно, потребовали согласия владелицы, на что Демидов заявил, что «мать де ево, вдова Авдотья, о четвертой части ис того недвижимого имения не челобитчица», то есть, говоря по современному, не претендует на свою долю и не возражает против уступки ее сыну. Чиновники не поверили и в просьбе отказали. Спустя полгода Акинфий повторил свое требование, добавив, что мать отказывается от имущества, так как не может им управлять «по старости». Поскольку четверть демидовского наследства было гигантским состоянием, в Тулу была отправлена специальная депеша, в которой воеводе предписывалось лично провести допрос Евдокии Федотовны и выяснить, точно ли она отказывается от своей доли в пользу сына. На допросе, в присутствии свидетелей вдова заявила, что она «не челобитчица» и отдает свою часть «в вечное наследия ему, Акинфию».

Еще через несколько месяцев, в октябре 1727‑го, Евдокия составила духовное завещание, по которому все ее недвижимое имущество переходило тому‑же Акинфию. Но и про младших детей она совсем не забыла: Григорию, Никите и Анастасии отписывалось по 1300 рублей, что было отнюдь не мало. 1300 рублей тогда средний государственный чиновник получал за несколько лет усердной службы. Оставшуюся денежную сумму душеприказчику предписывалось раздать нищим и на строительство церквей. Дкшеприказчиком был объявлен тот же Акинфийц Демидов, и мать призывала его в своей духовной «оставя скупость» жертвовать не только из оставленных ею, но и из собстенного кошелька «в поминовение муже моем и по мне по вся годы. …И души наши поминовением строить и годовые службы по нас служить по христианской законной должности». Однако еще при жизни завещательницы у правительства возникли подозрения, а сама ли она его написала? В марте 1730 года ее привезли в Юстиц‑коллегию и подробно допросили, знает ли она про это завещание и про то, что по нему почти все ее имущество отходит старшему сыну. Вдова подтвердила, что знает и что завещание написано под ее диктовку. Но и на этом история с духовной Евдокии Демидовой не окончилась. В 1737 году уже сама вдова подала прошение, чтобы ее завещание было признано правительством единственно верным и действительным. Будто бы боялась, что на свет может появиться еще какое‑то. На этом ее прошении в качествесвидетеля расписался ни кто‑нибудь, а младший брат всесильного Эрнеста Бирона[128] Густав.

По смерти Евдокия Федотовна была похоронена рядом с мужем. А вот по поводу того, когда она умерла, есть нескольо мнений. Если судить по родословным росписям, то это случилось в 1730 году. В некоторых книгах и исторических трудах годом ее смерти называется 1732. Но если так, то не совсем понятно, кто подавал от ее имени прошение о признании завещания. Мало того, один из главных на сегодня биографов знаменитой тульской династии, профессор‑заведующий кафедрой истории и культурологии Тульского государственного университета Игорь Николаевич Юркин обнаружил в архивах дело от 1744 года, в котором Евдокия Федотовна фигурировала еще вполне живой.

Наследство, полученное Акинфием от отца, работавшего некогда за 15 копеек в месяц, было поистине колоссальным. Только крупных действующих заводов он получил 7: запущенный еще в конце XVII века Тульский доменный и молотовой, Невьянский доменный и молотовой (1702), Шуралинский молотовой (1716), Бынговский молотовой (1718), Верхнетагильский доменный (1720), Выйский доменный, молотовой и медеплавильный (1722) и Нижнелайский молотовой (1722). Еще один завод, Нижнетагильский, Акинфий принял в состоянии почти полной готовности: он был запущен через месяц после смерти Никиты Демидовича. Он получил дома отца в Туле, Питере, Москве и в нескольких других городах. Кроме того, на него теперь распространялись почти все, предоставленные Никите льготы. Одна из них, о которой отец почти не вспоминал, была для Акинфия особенно важна. И не только для Акинфия, но и для его братьев, Григория и Никиты.

В 1726 году, когда в Сенате разбирались документы по наследству Никиты. Вот тут то и выплыло на поверхность тот самый указ о присвоении Демидову потомственного дворянства, о котором все уже давно забыли. Дети Никиты разбирались в сословных тонкостях значительно лучше, чем отец, и сразу ухватились за эту неподписанную бумагу. Дворянское звание давало им не только престиж и полжение в свете, оно сулило и немалые деловые выгоды. Так, люди недворянского звания, как мы уже говорили, не имели права владеть землей или крепостными душами. Правда, заводчикам это право в 1721 году было дано, но оно облагалось существенными ограничениями. Покупать души они теперь могли, а вот продавать – никак. Купил – или держи при себе до смерти, или отпускай на волю. Да и на покупку надо было брать специальное разрешение в Берг‑коллегии. По получении же дворянского звания все эти трудности сводились на нет. У дворян было еще много других преимуществ, даже судили их особым судом. Поэтому, узнав от появившейся возможности пройти в высшее сословие, все три брата временно объединились и уже к концу марта добились подписания высочайшей грамоты, дававшей Никите Демидову и всему его нисходящему потомству дворянское звание. Грамота эта чрезвычайно объемна, поэтому мы приведем ее частично:

Высочайшая грамота, o дворянств Демидовыхъ, пожалованная 24 Марта 1726 года.

Божию поспешествующею милостию, Мы Екатерина Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Сибирская, Государыня Псковская и Великая Княгиня Смоленская, Княгиня Естляндская, Лифляндская, Корельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгорская и иныхъ, Государыня и Великая Княгиня Нова‑Города, Низовския Земли, Черниговская, Рязанская, Ростовская, Ярославская, Белоозерская, Удорская, Обдорская, Кондинская и всея Северныя Страны, Повелительница и Государыня Иверския Земли Карталинских и Грузинских Царей и Кабардинския Земли, Черкаских и Горских Князей и иных Наследная Государыня и Обладательница. Объявляем и ведомо чиним всем сею Нашею грамотою, коим образом Его Императорское Величество Всепресветлейший, Державнейший Князь и Государь Петр Великий Император и Самодержец Всероссийский, Блаженныя и вечнодостойныя памяти Наш Прелюбезнейший Государь и Супруг, Коммисара Никиту Демидова, за его верную службу, и особливо показанное прилежное радение и приложенное старание в произведении мдных и железных заводов в Государств Нашемъ, со особливой высокой Императорской милости, во дворяне и шляхтичи прошлаго тысяча семь сот двадесятаго года Сентября двадесять перваго дня, Всемилостивейше возвел и пожаловал. А ныне по смерти сего Коммисара Никиты Демидова, законный его наследник и старший сын Акинфий Демидов, Нас всеподданнейше просил, дабы Мы ему и родным его братьям Григорию и Никите Демидовым и законному их потомству, сие от блаженныя памяти Его Императорского Величиства отцу их пожалованное шляхтическое достоинство, Всемилостивейше подтвердить соизволили, и понеже Наше особливое Всемилостивейшее благосоизволение и склонность всегда есть, тех верных Наших подданных, которые Нам и Государству Нашему полезныя услуги показывают, честь и достоинство умножать, и особливою Нашею милостию награждать; а Нам всеподданнейше донесено, что помянутый Акинфий Демидов умершему отцу своему в сыскании и произведении тех медных и железных заводов прилежное вспоможение учинил, и впред во умножении и в вящем распространении оных к пользе Нашего Государства, по всякой возможности, придежание и радетельное старание иметь обещает: того ради Мы с Императораской Нашей милости, воли и от Бога имеющей власти, его Акинфия Демидова и братьев его Григория и Никиту Демидовых и всех их законных наследников и потомство мужескаго и женскаго пола, в вечныя времена, в честь и достоинство Всероссийскаго Империя, по Нижнему Новугороду в дворянство и шляхетство возвели, постановили и пожаловали, и оных самих и потомство их вышеизображенным образом в честь и достоинство Нашего Нижегородскаго шляхетства присовокупили, яко же Мы сим. и силою сего их возводим, постановляем жалуем и присовокупляем со всеми теми правами, вольностъми и справедливостъми, которыми другие Нашего Всероссийскаго Империя Нижегородския дворяне и шляхтичи, по правам и обыкновениям пользуются и употребляют, однакож их и детей их и потомков, против других дворян, ни в какия службы не выбирать и не употреблять, насупротив чего они да будут иметь наивящее тщание и попечение в произведении вышепомянутых заводов, також в приискивании медных и серебряных руд, и к тому законных своих наследников и потомков обучать, и для вящаго свидетельства и памяти сей Нашей Императорской милости и повышения, помянутым Демидовым и их законным наследникам и потомству мужеска и женска пола, ниже сего описанный герб впредь, в вечныя времена, следующим образом иметь и употреблять дозволили, а именно щит, горизонтально на половин разделен: верхняя часть в пол серебряном, три лозы рудоискательныя зеленыя, во знак их любопытства в приискании металлов, нижняя часть в пол черном, молот серебряный во знак произведевия их трудом и коштом медных и железных заводов; посредине чрез весь щит полоса золотная во знак их дворянскаго достоинства; над щитом шишак железнаго вида; от верху его и по обеим сторонам щита украшен лаврами, как оный герб в сей Нашей грамоте красками изображен.

 

 

И повелеваем и позволяем помянутым Демидовым, и их законным наследникам и потомству мужеска и женска пола, ныне и впред, в вечныя времена, сей шляхетский герб, всюды по достоинству своему употреблять, без всякаго от всех воспрепятствия и помешательства, и повелваем всем Нашим подданным, каковаб чина, достоинства и состояния оные ни были, сим Всемилостивейше и накрепко, дабы помянутых Демидовых и их законных наследников и потомство мужеска и женска пола, всегда в вечныя времена за Нашей Всероссийской Империи Нижегородских шляхтичей или дворян, держали, признавали и почитали, и помянутаго шляхетнаго герба употреблять без прекословия допустили; для вящаго ж уверения, Мы сию грамоту Нашею собственною рукою подписали и Государотвенною печатью укрепить повелели. Дан в Нашей резиденции в Санктпетербурге, лета от Рождества Христова тысяча семь сот двадесять шестаго, Марта двадесять четвертаго дня, Государствования Нашего втораго года.

 

Екатерина

Канцлер Граф Головкин.

 

Описанный герб, кстати будет сказать, составлялся под руководством полковника Ивана Плещеева. Того самого, который буквально 10 лет назад, будучи еще капитан‑поручиком и начальником розыскной канцелярии, так успешно вел особый розыск по делу Демидовых. За это время он успел дорасти до высокой должности геральдмейстера при Сенате. Что же касается нижегородской приписки, то ничего странного или таинственного в этом нет. В протоколах Верховного тайного совета, датированных 18 февраля 1726 года, можно найти такую запись: «приходил тайный кабинет‑секретарь Алексей Макаров и напомнил о жалованной грамоте сыновьям комиссара Никиты Демидова. И по рассуждении определили помянутых Демидовых детей написать в той же жалованной грамоте во дворяне по Нижнему Новгороду». Ну была в нижегородской родословной книге неизрасходованная квота на дополнительные дворянские фамилии, вот в нее Демидовых и уложили.

 

 

Весьма важными в екатериненской грамоте были строчки относительно того, чтобы ни самих фигурантов, ни их потомков, ни к какой службе, ни военной, ни государственной, не привлекать. Ведь дворяне именно тем и отрабатывали перед государством свои немалые льготы, что обязаны были отслужить в армии или по гражданскому ведомству. Но Екатерина, будучи мудрой правительницей, прекрасно понимала, что ей от новых дворян нужны не воинские подвиги, а железо, медь и, если повезет – серебро.

И надежды ее возлагались не только на Акинфия. Несмотря на отделение от отца, свои железные заводы были и у Григория, и у Никиты. Причем последний имел их достаточно много и, в добавко к этому, был не последним человеком в Берг‑коллегии. Но о нем подробнее расскажем чуть позднее, когда для этого наступят более благоприятные обстоятельства. А именно – в середине 1730‑х годов.

А вот о Григории подробнее рассказать уже возможности не будет. Ибо средний брат из третьего поколения Демидовых ненамного пережил родного отца. Ему вообще сильно не везло по жизни, и заводов у него было меньше всех. Первый, Дугненский, он построил в 1707 году с помощью отца, во всяком случае, землю под его строительство в Алексинском уезде около села Спасского покупал именно Никита Демидов. Строительство началось еще в 1689 году старым хозяином участка Христианом Марселисом, окончено Григорием в 1707‑м, а в 1711, воспользовавшись отлучкой Демидова, на завод явился представитель местной администрации, подьячий[129] Данилов с вооруженным отрядом, которые нейтрализовали охрану и пытавшихся противостоять им рабочим. Данилов сорвал печати, замки и вынес с завода денег и имущества на сумму 130 рублей. В те времена подобная ситуация особенным беспределом не считалась: чиновники получали очень маленькое жалование, к тому же поступавшее из казны крайне нерегулярно, и на подобное «подножное окормление» власти смотрели довольно вяло. Однако в этом случае самоуправцев одернули и приказали: «алексинским воеводам и приказным людям их Никиту, и Григорья, и приказчиков их, и работных людей ни в чем не ведать». По этому документу можно видеть, что отец и тут помогал сыну. С другой стороны и сын не оставлял отца и частенько терпел из‑за него неприятности. Когда князь Вадбольский решил во второй половине 1710‑х годов отобрать у Никиты его тульское предприятие, он избил пытавшегося защитить отцовское имущество Григория, а поскольку тот не успокоился и продолжал артачится, взял его и сестру его Анастасию, заковал обоих в цепи и приковал к столбу на оружейном дворе. Так они провели вместе с другими колодниками две недели до тех пор, пока в Тулу не вернулся сибирский комиссар Никита. В статистическом обзоре «Цветущее состояние Всероссийского государства», охватывавшем первую половину 1720‑х годов, об Алексинском уезде говорилось, что там «железных 4 завода: первой, камисара Никиты Демидова с сыном Григорьем; второй, ево ж Демидова; третей, сына ево Демидова Григорья; четвертой, господ Александра да Ивана Нарышкиных». Еще один завод, Верхотулицкий, Григорий опять же построил с помощью отца в 1718 году. Но опять же, дело тут не в том, что он не мог построить завод сам, а в том, что исключительное право покупать земли, даже под строительство заводов, тогда было лишь у Никиты Демидова. Заводом этим Григорий управлял до самой своей смерти, однако после нее старший брат Акинфий совершенно неожиданно заявил, что брат собственником предприятия никогда не был, а оно было лишь дано ему отцом «для ево пропитания на время». Питать ему было кого. Григорий имел троих детей, дочь Акулину от первого брака, с Анной Емельяновной, сына Ивана и дочь Анну от второго, с Христианой Борисовной. Завод этот Акинфий себе получил, но только номинально. То‑есть, числился он, после смерти брата, его владением, но управляли им «для пропитания» потомки Григория. Именно так, по‑справедливости, решило сделать правительство.

Главной проблемой для Григория Демидова, как предпринимателя, была нехватка рабочей силы, поэтому, как только указ Петра позволил это делать, а именно, в 1721 году, заводчик сразу прикупил себе за 1500 рублей деревеньку Сементино Павшинского стана Алексинского уезда с «помещиковым двором, с людми и со крестьяны». В 1726 году он, после долгих бюрократических проволочек, добился разрешения на строительство тут же, на помещичьих землях железного завода. Крестьянскими силами строительство было начато, но закончить его Григорий не успел.

Историки до сих пор гадают, за какую‑такую провинность в 1727 году «тульского козеннога кузнеца, заводчика и дворянина» Григория Демидова взяли в Перображенский приказ, аналог современного нам ФСБ, «в деле Его императорского величества». После освобождения под расписку ему было приказано «в Преображенский приказ поставить к допросу сына своего Ивана да прикащиков Якова Таболина, Евдокима Малаховского». Весной следующего года его вновь призвали на допрос в приказ не позднее 20‑го мая, однако Григорий так на него и не явился. Вместо заводчика туда пришел рапорт о том, что «оной Григорей убит сыном ево… Иваном».

Отношения отца и сына испортились уже давно и проходившие по следствию люди говорили, что Григорий часто ругал Ивана, что дело чуть не доходило до рукопашной и что отец не раз уже грозил оставить сына без наследства. И все это, а может и не только это, привело к тому, что 14 мая 1728 года Иван, после того, как отец вернулся со своего Верхотулицкого завода домой, в Тулу, выстрелил ему в затылок. Сам же Иван был вскоре арестован и казнен.

 

 

Часть третья

 

Гонки металлистов