День третий. 16 июля, среда. Болезнь бывает уютной.

Из принесенного вчера сыра нужно было что-то делать. Мне казалось, что он вот-вот испортится, хотя, конечно, это было не так, но меня очень потянуло почувствовать себя хозяйкой, испытать то уютное чувство, когда делаешь что-то по дому, и процесс в конце концов начинает приносить удовольствие, а результат очень вдохновляет. Кулинарию я считала самовыражением в творчестве. Провалявшись с утра и по-прежнему немного недомогая, днем я поправила документы на флешке и не спеша испекла две большие пиццы. Особого жара, при котором пропадает аппетит, у меня сейчас не было, и один пирог я рассчитывала потихоньку съесть сама, ну, может быть, еще навестил бы дядя, а второй – отдать одинокой соседке с маленькой пенсией, живущей тремя этажами ниже. Если бы, конечно, она ее приняла и не оскорбилась, но тогда бы я сказала: «Марья Петровна, всё равно. Видеться сейчас с кем-то я не могу, съесть всё – тоже, и вообще она зачерствеет». Но моим планам не суждено было сбыться.

Когда пиццы уже подошли в духовке, я, превозмогая головную боль, ломоту, слабость, но при этом – вы не поверите –голодная, вздохнула и принялась одеваться. Всего на десять минут выйти в аптеку за лекарством, а потом отдыхать – уговаривала себя я, мысленно баюкая, как маленького ребенка. Когда я натягивала ботинки, в дверь позвонили. Вот это номер. Что-то не так со счетчиками? Или за дверью друг, с которым неплохо разделить трапезу? В глазок, как всегда, был виден только темный силуэт. Хм, у меня нет таких рослых друзей. Самое обидное, что мне было не спросить, кто там, поскольку у двери была односторонняя слышимость. Я могла услышать, только если пришедший сам назовется, а так делают только обслуживающие дом работники или полиция и те, кто под них «косит». Так, по крайней мере, он не сантехник и, скорее всего, не громила. Не открывать? Всё равно выхожу. Я приоткрыла, за дверью стоял Валентин. Что ему надо?

- Ты куда собралась? – недовольно спросил он, заходя и толкая меня, - краше в гроб кладут. Ну-ка обратно.

- Ты… зачем здесь? – «склеивала реальность» я.

- Мне нужны от тебя документы. Но я повторяю вопрос.

- В аптеку…

- Значит, делаем так, - тут он шумно вдохнул воздух, наполненный пряным ароматом горячего сыра. – Давай рецепт, а за лекарствами иду я.

- Мне неудобно, - возразила я.

- Не морочь мне голову, пожалуйста, я немного замотался сегодня, а сейчас еще должен провести рабочий вечер в ресторане. Если сдадим дороги и дома успешно, тогда этот проект между фирмами не последний. Мне только надо забрать у тебя бумаги.

- Они на флешке, - сказала я, протягивая ему рецепт и цифровой носитель, - а как же деньги?

Валентин поморщился:

- Я что, не могу позволить себе фантастическую роскошь – сходить в аптеку? – и через три секунды он уже вызывал лифт.

Я разоблачилась. Так, что же надеть? Точно не те пижамные штаны, которые были на мне до этого! Я один на один с мужчиной, мужчиной малознакомым, он потом будет видеть меня и на работе. Другая бы вырядилась на моем месте в короткое и модное, но я решила, что мне спокойнее будет, если тело будет максимально закрыто. Я отыскала в шкафу цветастую из натурального шелка юбку до пят, носила я ее только в церковь, которую посещала редко. Несмотря на жару, меня знобило. Поверх открытого розового топа замоталась платком. Вот так, теперь не хватает только валенок - для каноничности. И посконности.

Я заварила крепкий чай и уже поднесла первый аппетитный кусок ко рту, как вернулся Валентин. Оказывается, я дала ему и ключи. Он смотрел то на кусок с капающим сыром, то на мой разинутый рот. Все любят пиццу. Я сглотнула.

- Поделиться с тобой? Какой глупый вопрос. Давай, заверну тебе пару кусочков.

- Так ведь она остынет и прилипнет, - стоя в той же позе, машинально возразил он.

- Ой, ну тогда… Может, разделишь со мной трапезу? – заикалась я. Меня всё ещё немного придавливало чувство вины за аварию. – Выпей чашечку чаю.

Он неожиданно легко согласился на предложение. Ура, как хорошо! Значит, он хотя бы меня не ненавидит.

Сняв ботинки и подойдя ближе, Валентин воззрился на мой наряд и покачал головой.

- Сначала прими лекарства, - я послушалась, а чаю он налил себе сам, взял маленькую тарелочку под выпечку и уселся в метре от меня на кухонный диванчик.

- Слушай, а почему, - в его зрачках плясали веселые искорки, – Юрий Николаич не стал устраивать внушение? Это смешно, но он скорее спустил досаду на мне, - да уж, наблюдательный парень. - Неужели… как бы спросить, чтоб не задеть…

- Нет, - отрезала я. – Это совсем не то, что ты думаешь. И все так думают. Это очень обидно, понимаешь, ты себе не представляешь, как меня это унижает! Он мой дядя.

- Ах, вот как, - протянул пораженный собеседник. – Мог бы и сам догадаться.

- Троюродный! 

- Ха-ха-ха, - снова эти задорные огоньки, - это же седьмая вода на киселе. И практически нет кровосмешения!

Я вскочила, как ударенная пощечиной. Агрессивность мне в общем была не свойственна, но когда оскорбляли то, что для меня дорого, я ничего не могла с собой поделать.

- Ну почему, почему все так думают! – я почти кричала, выражая нашу общую с дядей боль. – Этот человек меня воспитал, обогрел, и он до сих пор заботится обо мне, ну что в этом плохого?! Да, мы с дядей любим друг друга! – я отвернулась от него красная, как рак, и он не стал мне противоречить – себе дороже.

- А родители твои разве не здесь, в этом городе?

Набираю воздуха. Объясняю, что родителей у меня нет вовсе. Оба погибли в автокатастрофе, когда мне было одиннадцать. Последующие семь лет я жила в семье Юрия Николаевича, поскольку немногочисленные более близкие родственники не стали обременять себя заботами обо мне. В спокойствии, довольстве и сытости я окончила школу, и это несмотря на неприязненное отношение тети Светы, которая всё никак не могла понять, что в ее доме делает ребенок, чужой ей по крови и одинаковый по имени (что должно было, конечно, раздражать ее еще больше). Отношение матери передалось детям: мои кузины Марина и Катя, одна немного старше, другая младше, держались со мной довольно отстраненно и в свои игры приглашали редко. Юрий же Николаевич принимал участие в моей судьбе даже больше, чем в жизни собственных дочерей. По характеру мы не совпадали и всё время спорили, но он был любитель преодолевать трудности, как всякий деловой человек, и в конце концов подмял меня под себя, заставив слушаться во всем. Он боялся, что без родителей я покачусь по наклонной, и это была единственная причина, почему он опекал меня больше девочек. Несмотря на переходный возраст, я не озлобилась на него за излишний контроль, а наоборот, всей душой полюбила дядю, которого считала самым разумным человеком на свете. После школы я быстро уехала в другой город в вуз, избрав по наущению родственника практичную специальность сметчика. Тетя Света была рада моему отъезду, а вот дядя забеспокоился и через год устроил на работу в свою фирму, после чего я в недельный срок перевелась на заочное и приехала к нему. Он подобрал мне и эту съемную квартиру со строгих нравов хозяйкой, также тщательно выбрал молодую соседку, которая съехала месяца два назад (квартира была двухкомнатная, я спала в б о льшей по площади комнате). Вот, уже четвертый год так и живу.

Вроде бы прямой, порывистый парень, но полон совершенно особого такта. Мужчины любят боевики, а не мелодрамы, но действительно серьезные вещи слушают так внимательно, как будто дело касается их самих. С каким участием он меня слушал!

- Значит, тебе двадцать два. А мне двадцать девять, - и, не давая мне шанса сделать унылый пируэт с приседанием, что, мол, он выглядит моложе, прибавил, - у меня оба родителя в комплектности. А ты не злишься на своих за то, что так рано себя оставили?

Против ожиданий, вопрос не задел меня совершенно. Издав сдавленный смешок, я сказала:

- А что, так бывает, да? Нет, мои родители были отличными родителями до самого последнего своего дня, любили меня. Не слишком сильно, не слишком слабо. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Может, они были немного ветреными, легкомысленными, и поэтому я отношусь к ним не как к старшим, а как к закадычным приятелям. Но так даже лучше. Они от меня ушли, но я вспоминаю их с нежностью и благодарностью.

- А парень у тебя есть? – допрос повернулся в новую, неожиданную сторону.

- Д-да, - неуверенно отвечаю – видит Бог, до чего не люблю врать! Но «святая ложь» обеспечит кое-какую защиту.

- Так что же он сейчас не здесь, с тобой?

Отвела глаза. Поневоле пришлось признать, что у меня нет никакого парня. Иметь гипотетического парня, пренебрегающего мной, не позволила взыгравшая гордыня. Хотя парень мог работать по сменам, но все мы крепки задним умом, а во время разговора я не придумала ничего лучше, чем воззвать к эмоциям.

- А что, нынче это обязательный аксессуар? Без молодого человека я не могу считаться самостоятельной личностью? – мои глаза засверкали.

- Эй, попридержи коней! На самом деле, я подумал об этом в аптеке. Если бы парень существовал, мне не пришлось бы стоять в очереди за лекарствами, - возразил он.

Скажите, какой сахарный! Не стоится ему в очередях! Очевидно, в этой очереди просто не нашлось, на кого косить взглядом… Чувствуя, что вот-вот улыбнусь, подчеркнуто надменно пожала плечами, закутавшись в тонкий, но очень теплый вязаный платок:

- Надеюсь, для тебя это было не очень трудно.

- Ты что, шутишь? Ты действительно считаешь, что для меня помочь человеку – трудность? На самом деле, я частенько думаю о других людях, - хмыкнул он, - хотя по мне, наверное, не скажешь.

- С виду ты совершенно приличный человек. И, должно быть, нечасто берешь взаймы сыр, - я начала дурачиться и нарочито мило растягивать губы, глядя искоса на собеседника. Как обычно, уловка с «крокодильей», одними губами, улыбкой сработала, Валентин посмотрел на меня как-то особенно, по-домашнему, по крайней мере, я не видела такого выражения на его лице в офисе, и улыбнулся в ответ совершенно открыто.

- Давай сменим тему. Почему бы нам не поговорить о погоде? – банальность сказана настолько лукавым голосом, что невольно душой отзываюсь в ответ. Меня действительно знобит сейчас, и мне действительно очень скучно одной, и я не хочу, чтобы этот далекий от меня человек уходил. Хочу, чтобы вечер длился вечно. Кругом, за окнами, вечереет. Чувствую себя сиротой, попавшей куда-то в центр Млечного Пути и встретившей там такую же сиротливую душу, только в разы более крепкую, стойкую, закаленную в испытаниях.

Я так задумалась, что потеряла нить разговора. Вот только недавно говорила ему о том, как мне тяжело работать, работаю я нерационально и слишком много общаюсь с людьми. Вдруг мой слух вылавливает слова новоиспеченного коллеги. Оказывается, он не дает советы, а тоже «жалуется на жизнь». Мне! Такой смешной… забавный: сильный и в то же время любит отвести душу. Все равно как если скала будет сетовать на судьбу сосенке, стоящей на ее вершине!

А знаете, в чем главная прелесть таких вечеров? В том, что и вы, и ваш собеседник знаете, что это как легкий флирт, как парный танец – всего лишь игра, и сегодня вы грелись в речах – лучах друг друга, но вот завтра вы снова отчуждаетесь, и лишь один многозначительный взгляд, и ничего больше, напомнит вам, что еще вечером вы пили чай с плюшками и глядели в вечность. Но не канули в нее.

Я рада, что мы общались на интеллигентной ноте и что он не полез, тем более что я была больна. Постепенно я почувствовала себя как дома, как в детстве, в безопасности. Было жаль, когда пришла пора прощаться.

Было уже десять часов, мы выпили столько чашек чаю, сколько в нас влезло, перебрали все анекдоты, которые помнили, и уже знали половину историй из детства и юности друг друга – те безопасные, которые несложно вспоминать и рассказывать. Уже сидя в маленькой комнате на диване, мы по третьему кругу играли в шахматы. Он хотя и лидировал, но не позволял мне чувствовать себя неуютно, направляя мои ходы своими советами. Внезапно он посмотрел на часы и помрачнел. Я огляделась. В окне сумерки сгущались только сейчас, вместе с тенью на его лице.

- Мне пора, - констатировал он таким тоном, что у меня упало сердце. Точно же! Ему надо быть уже часа четыре как в ресторане, и как мы могли забыть! Должно быть, он выключил звук на своем мобильнике…

- Тебе сделают выговор или что-то еще похуже? Ведь не отстранят из-за этого? – с великим беспокойством спросила я.

- Расслабься! Я слишком важная персона, - подмигнул он. Так, снова он принялся за свое. – Впрочем, выговора не миновать. Надо срочно ехать, - он резко поднялся, схватил папку с бумагами и прошел в прихожую.

- Я думаю, есть ты не сможешь! – с самодовольством доброй хозяйки оперлась о проем входной двери я.

- У меня уже нет сил смеяться, прости, - отвечал Валентин с улыбкой, с трудом надевая ботинки при помощи ложечки, - я согнулся, а если еще и напрягу живот, точно не смогу переварить ужин! Пока, поправляйся, - и он захлопнул за собой дверь. Бедолага, где он сейчас распечатает бумаги? Наверное, придется ему еще и заскочить в офис.

После его ухода наступило какое-то омертвение. Тишина казалась непривычной. Я хотела читать и спать, но глаза бежали мимо строчек, и я не могла успокоиться часов до трех ночи, несмотря на слабость. Слава Богу, завтра не надо было рано вставать, и можно было вообще весь день валяться в постели, делая «перерыв» только на таблетки и процедуры.