Смерть свекрови и прощание с Подчерковом (1916, 1954)

16-й год для меня был очень тяжел. Слегла моя свекровь, у нее был склероз сердца, и она могла в любую минуту умереть от сердечного припадка, и мне пришлось каждый день после занятий ходить в Дмитров. Особенно тяжело было поздней осенью и зимой: дни ко­роткие, темнеет рано, а оставить больную на ночь на руках чужого человека я не решалась. Просила перевести меня в Дмитров, да вакантного места не было. Так и проходила и осень, и зиму.

Весной ей совсем стало плохо, тяжелые сердечные приступы начали повторяться то и дело, и 28-го апреля ее не стало. В доме остались: мой муж, две мои старшие девочки и дом­работница. Все хозяйство легло на плечи мужа. Надо мне прощаться с Подчерковом, переби­раться в свой дом. Как грустно! Все молодые годы прошли в Подчеркове, все молодые силы отданы ему. Уже училось у меня тут второе поколение, отцы и матери учились, теперь пошли их дети. 18 лет прожила я здесь. В этой церкви венчалась. Здесь вырастила всех своих детей. Дорог мне был старый дом моей бабушки, и школа подчерковская не меньше дорога, каждый уголок ее полон воспоминаний. А класс! Вот он, книжный шкаф! 18 лет я пользова­лась им. Каждая полочка, каждый гвоздик, все книжки, сколько раз они перебывали в моих руках. Все знакомое, все родное. Вот две классных доски, сколько разных случаев было око­ло них, сколько знакомых рук выводило на них то буквы, то цифры. А парты? Вот тут сидел Петя Марин, его уже нет на свете. Здесь — Сережка Белов, там Тимошка Гуреночек с Климом Михеевым, сколько их всех было, все в памяти, все это родное, все близкое сердцу — и все прощай!

В 1954 году, на 80-м году своей жизни, мне страшно захотелось увидеть Подчерково, вероятно, в последний раз, проститься с ним, и дочь моя Надя с Кириллом Алексеевичем устроили мне удовольствие — большой компанией, на легковой машине, мы отправились в Подчерково.

Мальчикам Алеше и Коле, их сыновьям, давно хотелось посмотреть, где росла их ма­ма, где столько лет учила бабушка, и вот мы все отправились. Давно я не была на Про­фессиональной улице — бывшей Березовке! Изменилась улица, прежде это была главная ули­ца города. Теперь город застраивается на юго-восток, там вырастают новые здания, выросли новые улицы, а прежний центр если не вымирает, то старится, просит поддержки.

А дорога за городом как изменилась, не узнаешь ее. Где сосняк? Где эта красавица со­сновая роща, что была между Дмитровом и Подчерковом, через которую я ходила 18 лет? Сосняк сведен, когда еще проводили канал. Много леса было тогда сведено. Сведена Попова роща на Красной горе за Введенской церковью, сведены Таборы, сведено Матусово.

На месте прежнего Сосняка вырос целый завод — завод фрезерных станков. Только одинокие жалкие сосенки еще напоминают, что когда-то была здесь сосновая роща. Дорога лежит уже не через сосняк, а огибает его. Вот и самое село. Вот церковь, она уже не блещет своей белизной — вся облупилась, глядят красные кирпичи, на дверях замок, окна забиты досками, ограда снесена. Место это, где стоит церковь, вся эта площадка называлась «Гора». Это была главная улица села, но как она изменилась! Прежние дома, что остались на ней, состарились, вросли в землю, покосились, а те, что совсем вышли из строя, заменены но­выми, мне незнакомыми.

Гора спускается к западу — это улица Подгорица, на ней домик Феклы, нашей бывшей няни моих детей. Домик стоит еще прямо, должно быть, его подновили немного, а хозяйки его уже давно нет. Последние годы своей жизни, после Подчеркова, она жила у моей стар­шей дочери Нади, которая, окончив университет, осталась в Москве, работала научной ра­ботницей в Останкинском дворце-музее.

Почти до самой смерти жила Фекла у Нади, не хотела идти мать к сыну, который тоже жил в Москве в Марьиной роще. Дожила она до глубокой старости, а умирать пришлось в больнице. Доконал ее желудок. Умерла в 1943 году. Изведать ужасы воздушных тревог и ей пришлось. При ней Надя и замуж вышла за Кирилла Алексеевича Соловьева. При ней у Нади и первый сын Алеша ро­дился, только она уже не видела его: Надя была в больнице, она — на смертном одре. Все- таки схоронить ее пришлось Наде и третьей моей дочери Тоне.

В Москве, на Пятницком кладбище сложила свои старые кости. 25 лет работала она в Подчерковской школе, была пенсионеркой, получала 54 рубля. Тогда не баловали пенсиями, немногие из ее сотрудниц и такую получали.

С Горы мы свернули на Новую слободку, где стояла школа, но где же она, Новая сло­бодка? Ряд пустырей, поросших бурьяном, да кое-где торчит одинокая закоптелая труба — вот все, что осталось от прежней хорошей, высокой улицы: еще по правую сторону дома со­хранились, а на левой и десятка не насчитаешь.

Где дом Лукьяновых, что своими окошечками глядел на школу? Где дом Гороховых? Матасовых? И где их хозяева? Бог весть! Подошли к школе. Сколько лет я не видала ее, а она все та же, не покачнулась, не покривилась, видно, что ставилась умелым хозяином из хорошего леса, на кирпичном фундаменте она стоит прямо, как свеча. Строена она богатым подчерковским крестьянином Сергеем Ивановичем Мариным, который, перебираясь со сво­им семейством на жительство в Москву, захотел Подчеркову оставить в память о себе что- нибудь полезное. Вот и выстроил и подарил Подчеркову эту школу. Видно, что и попала она в хорошие руки; что снаружи, что внутри — все, все сохранилось, только загородка, что была вокруг школы, снята, да уж отжила свой век.

В этой школе уже много лет учительствует Павел Федорович Горский — хороший учи­тель, хороший хозяин. Принял нас очень хорошо. Показал сначала класс. Ничего не из­менилось в нем, только парты стоят в другом направлении. Окнами школа выходит на север и восток. Строитель не учел, что света мало будет в школе, да он и не знал этих правил. Лес поставил что надо, железо на кругу — первосортное. Печники и плотники были наняты хо­рошие. Словом, школа выстроена добротно, ну а насчет света? Молодые глаза разглядят, а солнца и на улице много видят. Ну и за это спасибо, говорят крестьяне. А тепло-то в ней как, сухо.

Мебель классная все та же, тот же книжный шкаф, только классная доска осталась од­на, а другая отдана в другое наемное помещение, где учатся еще два класса. И крючок по­среди потолка все тот же, здесь на нем висела большая лампа «молния»; лампа снята, висит пузырек-электричка. А во второй половине школы, где было мое помещение, все изменено, переборки переставлены по вкусу хозяина, русской печи нет, где так любила Фекла греться, где сушились всегда валенки моих ребят-гуляк. Печку заменила плита, кухня просторнее, удобнее.

Из школы мы прошлись до конца Новой слободки — и там все пустыри, только ветер качает крапиву, отсюда мы свернули в Запрудку. Прежде это была самая маленькая, захуда­лая улочка, а теперь это краса Подчеркова, домики как один: или новенькие, или старые, но подновленные. Почти у каждого домика садик, отчего Запрудка как бы утопает в зелени.

Встретили мы в селе прежних моих знакомых крестьян, поговорили, погуляли, много раз снимались и в школе, и около школы, и в селе с крестьянками, что гуляли с нами и ребя­тами, только ребята уже все незнакомые мне, вероятно, уже это было третье поколение. Ку­пил там в селе Кирилл Алексеевич пряников, конфет, оделил ребят, то-то им было веселье, как провожали они нас!

Я Введенская школа (1916)

Простилась я с Подчерковом, с Феклой и перебралась в Дмитров, а школы еще не получила, да и не было свободной, все заняты, а время подходит к ученью, кончается август, а устроиться в Дмитрове нам нужно двум: мне и подружке моей любимой Анне Филипповне Тимофеевой, по мужу Соколовой, с которой связаны все мои молодые годы, с которой учи­лись вместе в Москве 8 лет и которой я много, много обязана.

Председателем Управы был тогда Михаил Александрович Гагарин. Он сумел нас обе­их устроить: в наемном помещении открыт филиал Введенской школы, она и называлась «2-­я Введенская школа», и устроил туда Анну Филипповну, а мне предложил поменяться шко­лами с учительницей Введенской школы Жандаровой, которая очень охотно пошла в Подчерково.

И вот я стала учительницей 1-й Введенской школы, где и учила пять лет, где и застала меня революция. В революцию ликвидированы были все маленькие школы Дмитрова, и ре­бята и мы были переведены в большие школы-семилетки, и я попала в нынешнюю 4-ю шко­лу, бывшее Городское училище. Введенская школа, куда я была переведена из Подчеркова, меня очень устраивала, хотя она была очень маленькая, старенькая, много старше Подчерковской, но она была очень близко от нашего Елизаровского дома, помещалась она в церковном доме, и половина этого дома была занята цер­ковной сторожкой. Мне кажется, что она была прежде церковно-приходской школой, пред­шественники мои почти все перемерли, а кто остался, тот не знает ее происхождения. Ребята в эту школу ходили и городские, и деревенские. Городские — с нашей Введенки — теперь Рогачевки, а деревенские — из Волдынского, Ревякина и Спиридова.

Школа эта устраивала меня еще и тем, что я одна вела ее, опять у меня ребята были только «мои» — моя семья. В этой школе учились у меня мои меньшие дети, Коля и Тоня. О Подчеркове некогда было скучать, здесь такая же школа.