Глава VIII. Половодье. Весна народов в Италии и Венское восстание.

В последних строках предыдущей главы автор анонсировал путешествие на Аппенины – и от своих слов отступаться не намерен. Однако есть необходимость кое-что пояснить. Весна народов как событие по своей структуре является достаточно непростым для изложения. Проще всего бы было брать последовательно одно государство за другим – и рассказывать, что и когда там происходило. Но в таком варианте непоправимо растеряются взаимообусловленность событий и их истинный динамизм. Вместо одного громадного процесса будет подборка точно скальпелем одна от другой отрезанных частей. Кроме того, подлинными субъектами революционного процесса выступали нации, которые зачастую ещё не имели своей обособленной государственности (как венгры), или не достигли единства (как немцы и итальянцы).

Соответственно у автора возникает новая концепция: повествование по народам с попыткой сохранить при этом историческую синхронию. Первыми во всех смыслах были французы, здесь сомнений нет. А вот дальше – вопрос. Решив продолжить Германией, ваш покорный слуга столкнулся с нелегким выбором: включать ли в неё Венское восстание, или же говорить о нём отдельно? Само по себе оно, несомненно, относилось к немецкой линии революционной борьбы. Австрийцы сами ощущали себя именно немцами, они, также, как и другие, направили своих представителей в Форпарламент, а затем избрали депутатов Национального собрания.

С другой стороны бурление и нестабильность в столице Австрийской империи оказало огромное влияние на её регионы. Ослабление центральной имперской власти вселило надежду во всех, кто ранее не смел сопротивляться. А, что ещё важнее, Венское восстание буквально как трубный глас провозгласило для всех подданных Габсбургов, что перемены в любом случае неизбежны. Итальянцы в Ломбардии и Венето, венгры, хорваты – все они обоснованно могли ожидать скорого коренного переустройства, либо вовсе краха империи. Государствообразующая нация – немцы – сама уходила в свой выстраиваемый заседающими в Паульскирхе делегатами новый общий дом. Невозможное делалось реальным. Никогда, например, Сардинское королевство не решилось бы выступить против Австрии, если бы не видело её в таком состоянии. Нипочём не достигли бы должной кондиции сецессионистские настроения в Венгрии, если бы сам центр не стал главным сепаратистом. Вот по какой причине автор, в чём-то неожиданно для себя встав на Малогерманский путь, отделил в прошлой части Австрию от Рейха – и будет много говорить о ней в этой главе теперь.

Но всё же в наибольшей мере нас будут интересовать итальянцы. Если подходить к вопросу формально и учитывать любые революционный выступления, вне зависимости от их целей и последующего резонанса, то именно им следует отдать пальму первенства зачинателей Весны народов. Которая стартовала, вопреки всем законам природы, в январе 1848 на Сицилии. Сицилийцев всегда отличал сильный регионализм. А ещё – гордость, которую очень легко задеть, спровоцировав долгое и жестокое мщение. Как может помнить читатель, в период Наполеоники сложилась занятная ситуация: на континентальной части прежнего Неаполитанского королевства правили ставленники французов (в частности в конечном счёте таковым сделался Иоахим Мюрат), в то время как по ту сторону Мессинского пролива под защитой британского флота сохранялась власть прежней династии – местной ветви Бурбонов. Фактической столицей там в это время был город Палермо, на Сицилии оказалась сконцентрирована вся придворная жизнь. Тем разительнее оказался контраст после “освобождения” Южной Италии и Неаполя. Хотя титульно государства даже называться стало странным именем Королевство обеих Сицилий (словно бы их когда-то существовало две!), но на деле монарх и правительство возвратились на прежнее место, а остров стремительно стал прервращаться в захолустье. Если Неаполь и некоторые другие города довольно динамично развивались на широкого спектра торгово-экономических контактах с Британией, то сицилийское хозяйство оставалось полностью аграрным. К середине 1840-х, с учётом довольно бодрых темпов прироста населения, жители острова сделались нищими, как церковная мышь. Вот тогда-то и грянула в контрфорс характерному для народа всей остальной Италии стремлению к единству Сицилийская революция, имевшая однозначно сепаратистскую направленность.

Флаг Сицилийской революции, объединяющий в себе как общеитальянские цвета, так и сугубо местные символы

Хотя и выпадая из магистрального течения Весны народов, Сицилия оказывала косвенное влияния на дела во всех итальянских государствах, а особенно, конечно, на юг Аппенинского полуострова. Кроме того, пускай и не очень успешно, агитацию там силились вести мадзинисты и другие революционные демократы, что тоже учитывалось теми, кто должен был в 1848 году составлять для себя общую картину положения в Италии.

Однако в первую голову наш рассказ, безусловно, будет о севере и центре пока ещё не существующей страны. Именно с ними были связаны ключевые события. На чём мы остановились раньше? На Мадзини, создателе Молодой Италии. Да, его собственная деятельность расширилась за родные пределы, возникла как объединяющая сеть Молодая Европа, а уж если говорить о методе и форме, то мадзинизм и вовсе шагнул невероятно широко. Но сам Джузеппе всё же как был, так и оставался прежде всего итальянским патриотом. Чего же он достиг к середине 1840-х на поприще своей борьбы? О, до обидного немногого! Активные вооруженные выступления 1831-1836 годов, подпитываемые надеждами на французскую революцию, остались далеко в прошлом. Контроль монархов-суверенов над своими государствами в Италии был как никогда прочен с самого 1815 года, движение карбонариев угасло – да и в самом деле как долго можно партизанить по горам без побед и ясных идеологических установок не превратившись однажды в простых разбойников?

Впрочем были и те, кому удавалось сохранить и пыл, и честь. Пока Италия не мог найти в себе силы разогнуться, сформировалась и сражалась не за свою, так хоть за чужую свободу когорта её сынов с униформой такой же пламенной, как жар их сердец. Гарибальди и его люди дрались в 1835-1845 годах на стороне республиканских повстанцев так называемой Войне Фаррапус в южных регионах Бразилии, но в 1848 Джузеппе поспешит вернуться на родину вместе с ещё 54 проверенными смельчаками. На фото — более поздний образец мундиров, уже стандартного покроя.

С другой стороны, хотя и в латентной форме, имелись также положительные моменты. Во-первых, борцы за национальное единство по прошествии лет могли констатировать свою уверенную моральную победу. Большинство жителей Италии, особенно молодых и активных, хотя бы и дезорганизованные, не видящие возможности сделать что-то здесь и сейчас, тем не менее, считали дело Мадзини и остальных правым. Во-вторых среди итальянцев сложилось устойчивое представление об Австрии, как об оккупанте, а всех опирающихся на её поддержку монархов – как пособников. Предпринятое державами-победительницами на Венском конгрессе непонятно за какие грехи и безо всякого спроса окончательное уничтожение древних и почтенных государств (в частности, например, Венеции) воспринималось как беззаконный произвол, который держится лишь силой штыков, а потому неизбежна его временность.

Политика австрийских центральных властей по интеграции новых территорий только подпитывала подобные воззрения, переводя неприязнь в полноценную ненависть. Созданное в 1815 году из итальянских территорий так называемое Ломбардо-Венецианское королевство (никогда прежде ничего подобного в истории Аппенин не существовало, даже его символика сознательно была оформлена максимально далеко от традиционных предшественников – и включала в себя австрийского двуглавого орла) управлялось назначаемым вице-королём – как колония где-нибудь в Новом Свете.

Флаг Ломбардо-Венецианского королевства

Чиновник при этом неизменно был немцем. Исключение – небезызвестный Йозеф Радецкий. Он по происхождению был чехом. Итальянцу подобный пост не доверялся никогда. И не только он – в целом подавляющее большинство административных постов занималось выходцами из других частей Австрийской империи, как правило, немецкоговорящими и находящимися в русле этой культуры. Даже у не самых подкованных в истории жителей Италии это не могло не вызывать ассоциаций с древними временами, когда Священная Римская империя пыталась подчинить себе весь полуостров. Но ведь тогда ей сумели в итоге дать отпор! Да, борьба велась с переменным успехом, но даже великий Фридрих Барбаросса терпел жестокие поражения. А тут не он, а только лишь вызывающий дрожь негодования старый Меттерних, открыто провозглашавший, что его цель — «подавить якобинские стремления итальянцев (подразумевается – к управлению самими собой) и этим обеспечить спокойствие Италии».

Карта Ломбардо-Венецианского королевства

Имелись и экономические аспекты антагонизма. С точки зрения сегодняшнего исследователя вхождение североитальянского региона в большой общий рынок сказалось на нём скорее благотворно –в том числе по части начавшегося развития мануфактурного производства (которому, впрочем, было очень и очень далеко до того, что в те же годы существовало в странах-лидерах индустриализации). Однако одно дело – макроэкономика, а другое – уровень жизни населения. А он по их собственному ощущению лишь снижался с конца XVIII века (тоже не так чтобы очень благополучного). Да, отнюдь не факт что без австрийцев было бы лучше, но так у среднего жителя Милана или Падуи имелась мишень, которую можно было обвинить во всём. Конечно же все живут плохо и бедно из-за негодных австрияков! Подливала масла в огонь и раздельная финансовая система Ломбардо-Венецианского королевства и остальной империи. Если в целом валютой был гульден, то у итальянцев – их собственная лира. Всё это вызывало непрестанные подозрения что австрийская администрация и бизнес ещё и обсчитывает своих новых подданных, играя на курсах.

Самая мелкая разменная монетка Ломбардо-Венецианского королевства достоинством в 1 чентизимо

Резюмируя, сложилась специфическая ситуация. С самого начала 1830-х в северной Италии было достаточно спокойно. Но эта тишина была обманчивой и держалась прежде всего на том, что в городах – столичном Милане и других – стояли крупные австрийские гарнизоны. И все знали, что по необходимости солдат может стать куда больше, а они промаршируют по приказу своих генералов и при равнодушии, либо одобрении крупнейших держав хоть до Таранто и Бриндизи на каблуке итальянского сапога. Но надежда жила всё равно. Причём не только в сердцах революционеров. Настало время рассказать о весьма интересном процессе взаимного сближения патриотов-демократов и Савойской династии в деле национального объединения.

В своё время именно с Пьемонта, основной части Сардинского королевства, Мадзини и совсем ещё юный Гарибальди пытались развернуть общеитальянское восстание. Но что бунт в Генуе, что попытки инфильтрации через швейцарскую границу потерпели крах. Часть захваченных в плен казнили. Казалось бы после такого между монархией в Турине и повстанцами должна была пролегать непреодолимая пропасть. Однако были нюансы – и очень важные. В 1831 году, 27 апреля, умер король Карл Феликс Савойский. Ему наследовал Карл Альберт, ещё достаточно молодой человек (родился 2 октября 1798), который обладал, однако, волей и недурным политическим чутьём. Новый монарх понимал – он на троне без году неделя. В случае победы революционеров, или какой-либо потачки им престола он лишиться практически гарантированно – за недостатком авторитета и общей ненадобностью для демократа по убеждениям Мадзини. А раз так, то восстания нужно давить силой – быстро и жестко. Но вот потом…

Что такое Сардинское королевство? Второразрядное государство, значительная часть территории которого приходится на Альпийское высокогорье. У него почти нет собственных резервов для развития. Время величия Генуи как торгового порта давным-давно миновало. Единственный козырь страны, её роль – страж прохода из Франции в Италию, но она же её и губит. Стоит французам начать экспансию, как Пьемонт – в числе первых целей. В 1830-х всё ещё очень многие политики не сомневались – пускай сейчас ситуация не позволяет ей этого, но однажды Франция обязательно пойдёт по наполеоновскому пути. Оковы Реставрации сброшены. А при Бонапарте всё Сардинское королевство было не более, чем департаментами, непосредственно входящими в состав империи…

Карта Сардинского королевства и его административного деления на 1839 год

Но существует возможность прорваться к величию! Итальянцы желают стать единой нацией. Рискованная и трудная затея? И у неё тем больше шансов на успех, чем меньшее число великих держав выступит против. Столкновение с одной – Австрией – совершенно неизбежно, но вот остальные под вопросом. Их позицию может определить радикализм сторонников перемен. Республика… Всех испугает это слово, перспективы, которые оно открывает для Европы, якобинское прошлое, на которое оно указывает. А вот с монархией могут примириться. Та же Англия из прагматических экономических соображений может даже приветствовать возникновение цельного итальянского рынка.

Проблема кроется, конечно же, в попытке ответить на вопрос о том, кто конкретно может сделаться королём? Малые государства не обладают внутренним ресурсом, чтобы послужить ценным подспорьем движению патриотов. Что ещё важнее они все управляются младшими Габсбургами, а потому по умолчанию вне игры. Остаются Сардиния, Папская область и Королевство обеих Сицилий. Возможно в далекую эпоху каких-нибудь Борджиа понтифик мог бы стать тем, кто объединит Италию под своей рукой. Но в XIX столетии сама идея о светской власти пап неизбежно виделась анахронизмом. Карл Альберт не мог знать этого заранее, но в 1846 году, корда на престол святого Петра взойдёт весьма амбициозный и деятельный Пий IX, его попытки вмешаться в большие политические расклады Аппенин лишь подтвердят – нет, невозможно. Папа и король – вещи несовместимые.

Остаётся противостояния Турина и Неаполя. Королевство обеих Сицилий населённее и богаче. Но! Им правят Бурбоны. Династия, имеющая широчайшие связи с заграницей в виде правящих родственников в Испании и лишившихся власти, но отнюдь еще не растерявших полностью влияния представителей коренной французской ветви. В восприятии масс они – чужаки. А ещё все помнят, как Фердинанд I призвал в свою страну австрийцев, которые оставались там, зачищая сопротивление, вплоть до 1828 года. Такого сотрудничества с оккупантами нация не простит. Савойская династия – единственный возможный претендент на трон Итальянского королевства! Такой, которого могут признать и люди в стране, и правительства за её пределами. Карл Альберт осознал это очень точно и тонко – и начал игру. Опасную, с высокими ставками. Но ведь каков и куш! Италия, стоит ей родиться, сразу сделается одним из европейских лидеров! С памятью о немыслимом величии Рима, о красоте и гордости Возрождения, чего только она не сможет сделать! Ненавистная Австрия станет едва ли не её периферией, Франция вместо агрессии станет искать с ней союза. А древнее и достославное семейство, ведущее свою родословную с 1003 года, воссядет на трон в самом Вечном городе. Прекрасная мечта, стоящая всякого риска…

Через нужных людей надо тайно найти контакты с мадзинистами и другими революционными элементами. Ослабить давление на либералов внутри Сардинского королевства – но без поспешности, сохраняя уверенно в своих руках полноту власти. И выжидать заветного момента, когда по заранее созданным заготовкам резко раскрутить клубок событий, точно зная, куда должна в итоге вывести нить. Час пробил в конце февраля – начале марта 1848. Во Франции вновь революция! Это то, что точно всколыхнёт весь Старый свет! Велика вероятность того, что на сей раз пожар всё же выйдет за французские пределы. И ни малейших сомнений нет в том, что все итальянские патриоты удесятерят сейчас свои усилия. К 1848 году в Европе уже вовсю функционирует телеграфное сообщение, новости могут стать известными в тот же день, когда и происходят. 1 марта революция начинается в Бадене, 3 – в Мюнхене. Причём и там, и там – очень успешно. Догадка подтверждается. И 4 марта 1848 года король Карл Альберт публикует так называемый Альбертинский статут – октроированную конституцию. Основанный на французской Хартии 1830 года, он обеспечивал гражданам равенство перед законом и дал им ограниченные права свободы собраний и слова, однако право голоса распространялось менее чем на 3 % населения. Статут закрепил существование трёх классических ветвей власти: исполнительной (в лице короля), законодательной (разделенной в двухпалатном парламенте между назначаемым королём Сенатом и выборной Палатой депутатов) и судебной (судьи также назначались королём).

Карл Альберт Савойский

Текст Альбертинского статута

Это был очень сильный ход. Во-первых, тем самым де факто предупреждалось развёртывание революционного процесса в самой Сардинии. Кое-какое брожение там началось уже в феврале месяце, но ничего серьёзного. Теперь люди выходят на улицы не чтобы строить баррикады, а чтобы праздновать – и чествовать своего мудрого правителя. Во-вторых, принимая документ не под давлением, а своей волей, Карл Альберт имел полную возможность составить его в соответствии с собственными представлениями, сохранив для себя и династии в целом весьма весомые прерогативы (так он контролировал внешнюю политику и имел прерогативу выдвижения и увольнения государственных министров). Наконец, но именно это всего важнее, издав Альбертинский статут, сардинский король сделал жест, который заметили все итальянцы. Пока другие монархи дрожали перед ветром перемен, или думали, как обратить его вспять, Карл Альберт позволил ему наполнить собственные паруса – и понёсся на них к власти над всем Аппенинским полуостровом. Если прежде кто-то ещё мог сомневаться в том, что он – идеальная кандидатура, то теперь таковых не было, исключая ультрареспубликанцев, вовсе. Прежде тайные связи с патриотическим подпольем, которые нужно было тщательно скрывать, становится возможным сделать достоянием гласности. Причём инициатива исходит не от Карла Альберта – это к нему обращаются, с ним ищут сотрудничества. Потому что Италию начинает лихорадить лишь немногим более недели спустя от 4 марта. Сразу после известий о Венском восстании и уходу в отставку Клеменса фон Меттерниха.

Да, вот и пришло время поговорить подробнее про австрийскую политику вообще и эту персону в частности. Тем более, что вещи это тесно связанные. Меттерних отличался громадным политическим долголетием. Став министром иностранных дел в 1809 году, он сохранял этот пост до самого 1848, причём с 1821 совмещая его с постом государственного канцлера империи, т.е. функционально премьер-министра, главы кабинета. Вокруг фигуры Меттерниха, действительно значительной, сложился ряд занятных стереотипов, из которых часть появилась при его жизни, а часть – уже после смерти.

В XX веке после Первой мировой войны было отнюдь не ясно сохранится ли Австрия в качестве независимого государства. В большей степени это была воля победителей, нежели её собственного народа. Скорее всего, такой страны сейчас не было бы на карте, если бы объединение с Германией произошло не при Гитлере. В 1945 году судьба австрийской самостоятельности вновь оказалась в руках коалиции внешних игроков, где все стремились, хотя и в разной степени, ослабить способность немцев к повторной попытке реванша. Кроме того, Третий Рейх совершил очень много преступлений и отделение себя от него (хотя, ни в вермахте, ни в СС, ни на госслужбе австрийцы никак не выделялись в период 1938-1945) позволяло избавиться от необходимости нести всю полноту бремени побеждённого, моральной и материальной ответственности за Вторую мировую.

Как следствие и в 1918-1938, и с момента воссоздания вплоть до настоящего времени перед Австрией стоит та же задача, что и перед любой уважающей себя страной – построения развёрнутой картины собственного прошлого. Огромную роль в ней неизбежно играет династия Габсбургов, но она (оставляя за скобками всё, что связано с Испанией) обладала наибольшим могуществом в эру какого-нибудь победоносно движущегося с армией по Балканам принца Евгения Савойского, т.е. когда выступала и сама чувствовала себя правителями никакой не Австрии, а Священной Римской империи. Австрийские императоры и их отдельное государство появились в 1804 – и это было следствием поражений. По большому счёту неудачи преследовали страну весь период её существования. Она последовательно лишь теряла территории (исключая Боснию, которая явилась в значительной мере отравленным плодом и свела после Сараевского убийства и ПМВ Австро-Венгрию в могилу), проиграла войну 1866 года и уступила лидерство Пруссии, кайзер в Вене некоторое время спустя стал младшим партнёром кайзера в Берлине.

Меттерних в зрелые годы

Вторая четверть XIX столетия на общем фоне выглядит наиболее благополучной и великодержавной. А главное – самостоятельной. Австрия – полностью независимый и мощный игрок на международной арене в 1820-х – 1840-х. Иными словами как раз при Меттернихе. На фоне бездарных императоров-современников и необходимости вообще по мере возможности смещать акцент с Габсбургов на что-то ещё (в 1920-е существовала сильная угроза их реставрации в Австрии) герцог-дипломат делается “самым австрийским австрийцем” в государственной пропаганде. Правивший страной в начале 1930-х полудиктатор канцлер Энгельберт Дольфус получает прозвище “Миллиметтерних”. За рост – смешные для мужчины 148 сантиметров, но также и за широкое использование образа давнего предшественника для укрепления собственной власти…

Между тем реальный Клеменс Венцель Лотар фон Ме́ттерних-Виннебург цу Бейльштейн австрийцем не был. Ни по рождению – он появился на свет в городе Кобленце, находящемся в регионе Рейнланда. Ни, что важнее, по своей психологии. Политическая карьера Меттерниха началась буквально как реакция на Великую Французскую Революцию, ставшую для молодого дворянина настоящим шоком. Учившийся с 1788 года в Страсбургском университете, он стал свидетелем восстания в городе, когда “чернь” с триумфом сносила старый порядок – и головы тех, кто пытался этому воспрепятствовать. Затем в Майнце, где Клеменс жил после 1790 года, юноша тесно общался с дворянами-эмигрантами, а затем вместе с ними бежал оттуда в 1792, когда в нём, взятом армией Революционной Франции, установилась Майнцская республика.

Меттерних осел в Вене, куда прежде отнюдь не собирался, выгодно женился на внучке и богатой наследнице знаменитого канцлера Кауница – и так вошёл в высокий свет, чтобы в 1798 подвизаться на дипломатическом поприще. К этому времени убеждения его сформировались полностью и окончательно. Меттерних ненавидел Революцию. Он считал её однозначным злом. Но ничто не бывает без причины, а Клеменс не настолько сильно верил в бога, чтобы объяснять случившееся его наказанием. Меттерних признавал ошибки Старого порядка. Но как он это делал! Виной всему – расхлябанность прежней аристократии, неспособной осознать угрозу и понять всю степень своей ответственности. Не желая заниматься нелегкими делами, дворяне шли на потачки низшим сословиям – и тем самым подтачивали основы общественного строя. Со временем, обретя силу власти, канцлер постарается никогда не допускать подобных оплошностей.

Вместе с тем, ни в коем случае не следует представлять себе Меттерниха как строгого методичного сухаря, хладнокровного паука в центре сложного переплетения нитей. Это был весьма жизнелюбивый человек, влюбчивый, причём иногда с огромной, всепоглощающей остротой, любящий и умеющий находиться в обществе. Меттерниху куда лучше удавалось согласовывать и находить компромисс, когда дело касалось сильных мира сего, нежели гнуть какую-то свою линию с железным упорством. В общем-то именно на неожиданном и впечатляющем соглашении, его организации, Клеменс прорвался в первый политический эшелон. Речь, конечно, идёт о свадьбе Наполеона и принцессы Марии-Луизы.

Этот брак был несомненной удачей Меттерниха, но с точки зрения автора в целом его способности и заслуги на тонком поприще дипломатии являются сильно преувеличенными. Герцога нередко сравнивают с Талейраном, но если быть объективным, то что мы можем наблюдать? После наиболее плодотворного и успешного периода 1809-1813 годов Меттериних не достигает ни одного однозначного и долгосрочного успеха для своей страны – разве только для собственной карьеры. В 1814 ему удаётся добиться проведения именно в столице его страны, Вене, конгресса держав, который, оказавшись исключительно затратным для казны, привёл к тому, что реализовались на нём в основном концепции и предложения Британии, России, а главное Франции, которая вообще не должна была стать там деятельным актором. Меттерних, имея огромное преимущество, которое обеспечивала ему почти тотальная перлюстрация переписки участников конгресса венской полицией, постоянно оказывался на положении ведомого. В смысле территориальных изменений Австрия, опуская частности, обменяла Южные Нидерланды/Бельгию на Ломбадию и венецианские владения, включая часть Далмации. В экономическом смысле первые были на 1815 год заметно состоятельнее. Вторые как будто упрощали защиту и логистику, непосредственно примыкая к телу империи, однако на деле стали её геморроем на добрую сотню лет – меттерниховские решения аукались аж в 1915, когда Италия выступила на стороне Антанты. При этом Вена не приобрела ничего в Германии, которая должна бы была иметь для неё высочайшие приоритет (сравни с Пруссией). В возникшем на месте СРИ, где главенствовали Габсбурги, Германском Союзе год от года возрастало влияние Берлина.

Имя Меттерниха прочно ассоциируется со Священным Союзом, но он отнюдь не был автором этой идеи (и смотрел на неё, особенно изначально, с большим скепсисом). Главная роль и инициатива принадлежали Александру I, которого герцог ненавидел по совокупности причин политического, а ещё более личного характера. Тем не менее, Меттерниху пришлось обслуживать замысел русского императора вплоть до смерти последнего. Позиция австрийцев на конгрессах этого странного альянса давала много поводов гордиться собой, но ничтожное количество практического выхода. Половинчатость в решениях – почти всегда путь к поражению. Австрийская империя не имели ни сил, ни воли, чтобы полностью поглотить Италию, была не в состоянии до конца переварить даже Ломбардо-Венецианское королевство, которое с гарантией восстало бы, если бы там не держали крупных воинских контингентов. Но зато такими акциями, как экспедиция в Неаполь, мелочным вмешательством, сделала себя повсеместно ненавидимой от альпийских отрогов и до Сиракуз. И очень схожими у герцога результаты были и в других случаях. Консерватор, Меттерних был способен с удивительным искусством замораживать и затормаживать развивающиеся в центральной и южной Европе процессы – но не предложить им полноценную альтернативу. А время нельзя остановить, его можно только потерять. Австрия при Меттернихе своё упустила.

На самом деле куда мощнее герцог был во внутренней политике. При императоре Франце II частично, а при Фердинанде I – безраздельно Меттерних правил государством, о чём было известно всем – от заграничных венценосцев и до венских обывателей. Не обладая ни мощной партией за своей спиной, ни какими-то особенно впечатляющими капиталами, авторитетом военачальника, либо статусом родственника монарха, он оставался непоколебим и недосягаем. Никто не то что не преуспел, а даже особенно и не пытался занять его место. В диалектических процессах не всегда можно однозначно указать что является причиной, а что следствием, но можно надёжно установить прямую связь между владычеством Меттерниха и деградацией, если не сказать дегенерацией, современных ему Габсбургов.

Франц II когда-то был на общем с большинством современников уровне во времена Наполеоновских войн, однако затем сильно сдал. Жестко реакционная политика Меттерниха в качестве одного из структурных элементов включала широкомасштабный внутренний шпионаж через полицейских осведомителей. Видимо именно их обобщённые доклады сделали монаха параноиком. С определённого момента Франц из всего спектра государственных дел стал более всего интересоваться истинными и мнимыми политическими преступлениями. Он имел у себя планы всех тюрем (sic!), лично прорабатывал все детали жизни политических арестантов, распоряжался переводом их из одного места заключения в другое.

Фердинанд I всем своим видом показывает, что имеет право на любимые клёцки когда ему будет угодно

Если Франц был жесток, то его сменщик – жалок. Фердинанд I был абсолютным ничтожеством, более инфантильным чем, наверное, любой другой государь-современник. Правда, к чести австрийского императора к этому уничтожающему портрету стоит добавить, что он был совершенно беззлобен. Про Фердинанда I ходит целый ряд исторических анекдотов, большинство из которых подчёркивают тот факт, что реально государством он не правил, передоверив решительно все дела триумвирату из Меттерниха, Высочайшего бургграфа Королевства Богемия (чешского наместника) Франца Антона Коловрата и эрцгерцога Людвига, при бесспорном доминировании первого из трио. Самым известным является следующий. Однажды, видимо в зимнюю или раннюю весеннюю пору, император пожелал, чтобы ему приготовили мариленкнёдль – особого рода клёцки с абрикосовой начинкой. С кухни монарху доложили, что не могут этого сделать – для фруктов не сезон. На что Фердинанд возопил «Я император, и я хочу клёцки!», а затем издал по этому поводу специальный указ, согласно канону этой истории – единственный за весь период правления составленный им самолично.

Вероятнее всего вышеприведённый случай – выдумка. Но вот что такие рассказы стали ходить про монарха ещё в годы его жизни и царствования – факт, более чем красноречивый сам по себе. Вроде бы не являвшийся психически больным, слабоумным в медицинском смысле слова – во всяком случае, император смог как то выучить пять языков, а также был способен играть на фортепиано. Однако Фердинанд I страдал от полнейшего паралича воли. А ещё – от эпилепсии, частые приступы которой (до 20 в день) объективно мешали бы ему заниматься государственными делами, даже если бы он к тому стремился. В 1832 году на тогда ещё наследника было совершено покушение, так что Меттерниху после него было несложно запугивать государя всевозможными призраками террористов и бунтовщиков. Да и папенька тоже боролся с ними – отчего бы не продолжить такую же политику? Парадоксальная до комизма ситуация: Австрия едва ли не твёрже всех в Старом свете стоящая на позициях неограниченного абсолютизма (разве только Россия Николая I могла составить ей тут конкуренцию) имела на троне человека, который не мог и не хотел править! В 1848 году Фердинанд I легко отречется от престола – настолько, что в этом чувствуется даже облегчение. Но мы забегаем вперёд.

Итак, Меттерних правил – ничего не меняя, ревностно следя при помощи армии соглядатаев за тем, чтобы никаких перемен не было, чтобы о них было запрещено говорить, а лучше – ещё и думать. Но была сфера, где они происходили всё равно, помимо всемогущего канцлера, да даже если бы он и заметил и оценил их по достоинству, всё равно остановить их ему оказалось бы не под силу. Речь идёт об экономике. В собственно Австрии в районе Вены, а в ещё большей мере в Богемии и Моравии началось развитие современных типов промышленного производства. Буржуазия империи усиливалась, росли капиталы, как в индустрии, так и в кредитовавшей её банковской сфере. Увеличивалось и число пролетариев. Общество было пластичным (относительно, конечно). Государство – намертво окостеневшим. Не понимая этого вполне, утратив с возрастом прежнюю хватку переговорщика, Меттерних к излёту 1840-х оказался полностью лишён социальной опоры. Буржуазия, сосредоточившая в своих руках большую экономическую мощь, не имела никаких рычагов влияния на государственный аппарат и бюрократию, кроме сугубо нелегальных, не участвовала в процессе законотворчества, ей никто ничего не обещал и не гарантировал. Рабочий класс был, естественно, ещё более бесправен, при этом к тому же политически безграмотен – для капитала не было ничего сложного в том, чтобы использовать его как таран. Интеллигенцию душила общая атмосфера обездвиженной затхлости. Крестьянство нищало и оказывалось вынуждено всё чаще подаваться в города. Как и везде в Европе в 1846-1847 годах урожаи оказались плохими, а промышленность пережила один из первых кризисов в непрерывном цикле капитализма.

В отношении национального вопроса часто можно встретить утверждение о том, что Меттерних проводил германизацию. Это верно и неверно. Да, большинство чиновников в империи было немцами по национальности. Да, немецкий язык был повсеместным и единственным в делопроизводстве. Да, отсутствовали любые формы культурной и, тем более, этнической автономии и самоуправления. Но не в пользу германского элемента, а просто, так сказать, по умолчанию! В реальности же можно говорить о том, что правительство Австрии вообще не признавало и игнорировало национальный фактор! Меттерних не был эдаким предтечей гауляйтера Коха, который выжимал бы соки из рабствующих для избранной нации славян и венгров. Как раз в этом случае какая-никакая опора в обществе у него бы имелась. Но нет, немецкий подданный в империи мало чем отличался от итальянского – они были равно бесправны. Только речь и некоторые аспекты культуры первого по традиции являлись общепринятыми – не более того.

Теоретически Меттерних пытаясь сохранить незыблемым Старый порядок, действовал в интересах аристократии. Но она сама тоже менялась. В целом – неизбежно сдавая свои позиции в обществе. Всё чаще извлекая основной доход не из земельной собственности, а из других источников. Дворянство отнюдь не является – и не было реально в Австрийской империи – таким уж однозначным защитником абсолютизма под натиском демократических тенденций. Личная преданность такому персонажу, как Фердинанд I? Смешно! А риски от возможных перемен… Ведь никто не говорит о всеобщем избирательном праве, как у радикалов-французов! Осторожно проводимые сверху преобразования, итогом которых станет появления парламента с цензовым избирательным правом, которое будет оформлено таким образом, чтобы давать преимущество не просто состоятельным людям, а, допустим, тем, кто выплачивает наибольшие суммы поземельного налога – почему бы и нет? Такой расклад институциировал бы влияние крупных и сильных родов, в то время как пока что в рамках существующей чисто бюрократической системы можно было прорываться наверх любым выскочкам по протекции и с благословения непосредственного начальства. Не так ли начинал и сам канцлер когда-то?

В общем, ко второй половине 1840-х меттерниховская система управления стала окончательно колоссом на глиняных ногах. Разветвлённость аппарата, строгость наказаний, мощная силовая составляющая не давали стронуть его с места каким-то отдельным недовольным. Но первый же по-настоящему мощный рывок грозил обвалить его целиком и с огромной быстротой. Так, в конце концов, и случилось. Причём началось всё с достаточно травоядных предложений ландтага Нижней Австрии, который, по примеру того, что имело место в те же даты у соседних южногерманских государств (смотри предшествующую главу), официально, если не сказать верноподданически, просил об от<